Для одарённого солиста сцена — естественная среда обитания и способ выражения всего, что имеет значение. Музыка — его собственный жизненный опыт, мысли и мудрость. Можно считать, что он имеет обязанность поделиться своей любовью и болью с другими, и можно рассчитывать на его руку помощи, благородство и слова утешения, сказанные посредством инструмента, где вы найдёшь дорогу к чувствам, где итогом всего происходящего становится Звук.
Первое большое интервью одного из самых востребованных российских виолончелистов современности — Олега Бугаева — о вдохновении, об учителях, о жизни, профессии и немного о семье.
— Олег, вы начинали своё обучение в Свердловской ССМШ. Расскажите, как вы туда попали и кто были первые учителя?
— Моя история похожа на большинство таких случаев. Меня порекомендовала музыкальный руководитель детского сада, в который я ходил в “нежном” возрасте. Она сообщила моей маме, что у ребёнка есть явные музыкальные способности и нужно прослушаться в музыкальную школу, а так как слух абсолютный — то в “десятилетку”.
Но мы отнеслись к этому довольно легкомысленно — уехали с мамой в сентябре на море прямо в момент набора, так как особо не рассчитывали на результат. А меня, оказывается, разыскивали и ждали в школе!
По возвращению я легко прошёл вступительные, а дальше решили, что мальчик крупный, а потому надо на виолончель. Первой учительницей стала Елизавета Николаевна Антропова. Потом, в старших классах я продолжил учёбу уже у профессора УГК им. М. П. Мусоргского Вадима Владимировича Клишина, а камерным ансамблем занимался у его жены, тоже профессора Клары Евгеньевны Корчинской.
— Ваши родители не музыканты?
— Нет, инженеры. Они любили своё дело, всю жизнь им занимались и были успешны в своих профессиях. Сейчас, конечно, на пенсии. А музыка…
Мой отец увлекался спортом, а мама — искусством. Когда я поступил в Свердловскую ЦМШ, мы с мамой вместе активно посещали музеи, театры, филармонические концерты. Это очень способствовало моему музыкальному развитию.
— Сейчас они приезжают послушать?
— Конечно, при любой возможности. Мама вообще мой самый главный критик, строгий, но очень любящий (улыбается).
— Какие успехи были по математике?
— Боюсь, я разочарую ответом (улыбается). Нет, это не было критично, но и не было интересно.
Так случилось, что музыка с самого начала заполнила всё моё пространство. Из самых ранних детских впечатлений: мне 3–4 года, и главное моё увлечение — это слушание музыки на пластинках буквально часами.
— Судя по всему, не приходилось заставлять вас заниматься?
— На начальном этапе это, конечно, всё непросто — были традиционные детские интересы типа велосипеда, лыж или футбола. Но в какой–то момент я понял, что музыка — то, чем я хотел бы заниматься дальше всю свою жизнь. Очень хорошо помню, как в мои 12 лет отец из заграничной поездки привёз мне диск Йо-Йо Ма с виолончельными концертами Лало и Сен–Санса, и это исполнение меня просто потрясло! Вот тут я понял, что виолончель — это моя судьба.
— Сейчас он по-прежнему ваш кумир?
— Ну, один из.
— Вы сейчас тоже чей-то кумир. Кто-то слушает ваше исполнение и решает начать заниматься серьёзно.
— Если есть возможность кого-то настолько вдохновить, это большая радость.
— Дальше вы поступаете в Московскую Консерваторию. Были мысли уехать за границу?
— Возможности были, было несколько предложений от серьёзных профессоров. Но я не очень понимал, как я могу продолжить там то, что начато и развивается здесь, на отечественной почве.
Мне было комфортно, я учился, много играл, общался с друзьями, коллегами, был частью нашей виолончельной школы с богатыми традициями. Нельзя сказать, что мне чего–то не хватало. Поэтому в итоге я не уехал.
— А как вы оказались в классе Александра Александровича Князева?
— Я был участником Всероссийского конкурса в Воронеже, а Князев был в жюри, заприметил меня, подарил свой диск и пригласил поступать в Москву. У нас произошла обоюдная симпатия.
Надо сказать, мне вообще очень везло с педагогами. Окончив с красным дипломом Московскую Консерваторию, я продолжил обучение в аспирантуре, где моим наставником была Наталия Николаевна Шаховская, а на выездных мастер-классах и летних академиях — Франс Хельмерсон и Линн Харелл.
— Многие отмечают общее у вас с вашим педагогом Александром Князевым, особенно в правой руке, в движении кисти, но ваша постановка рук очень… самобытна. Думаю, в младшем звене всё в этом плане было стандартно. То есть что–то происходило уже во время учёбы в Консерватории. Вы сознательно это меняли или интуитивно?
— Правая рука действительно была серьёзно переработана под руководством Александра Александровича. Можно сказать, что он помог обрести мне свой настоящий голос на инструменте, и это важно, ведь правая — это именно голос виолончелиста. А голос всегда подвижен, поэтому струнник должен обладать живой, мобильной, выразительной правой рукой.
Нужно много всего уметь делать на инструменте, каждая новая музыка предъявляет массу требований, и нашей правой необходимо иметь огромный арсенал средств выразительности.
Что касается самобытности… Физика у всех очень разная и, конечно, нужно осваивать общепринятые вещи на инструменте, чтобы не было впоследствии разных проблем с мышцами. Но порой в это вмешивается талант.
Например, сейчас у меня есть ученик, и у него правая рука довольно специфична, однако к каким–то вещам он приспособился именно благодаря таланту и справляется лучше, чем ребята с более правильной постановкой. Конечно, мы будем корректировать некоторые моменты, но определённая самобытность в его постановке точно останется.
— Вы не работаете с младшим звеном?
— С малышами — нет. Вообще ко всем, кто занят работой на начальный этапе, испытываю большое уважение, это всё крайне ответственно и напряжённо. Тут нужны и знания, и терпение, и понимание детской психологии. А со старшеклассниками занимаюсь — тут я чувствую, что могу помочь.
— Поговорим о Конкурсе имени Чайковского. Вы принимали в нём участие дважды — в 2002 и 2007 годах. В комментариях на форумах к тринадцатому конкурсу можно найти много восторженных отзывов о вашей игре. Особенно отмечают ваше “Pezzo”. Судя по всему, вы были одним из фаворитов конкурса наряду с Бузловым и Антоновым. Пройдя два тура, вам дали приз зрительских симпатий за лучшее исполнение современной пьесы. Вас удивило решение жюри?
— Жизнь непредсказуема, а искусство вечно (смеётся). Я играл удачно оба тура, насколько помню.
Результат конкурса — вещь непредсказуемая. Кому–то нравится одно, кому–то другое, и так бывает, что кому нравится другое — их в данный момент больше. Главное — это максимально честно заниматься своим любимым делом.
— Как вы себя чувствовали во время конкурса и после него?
— Это мероприятие очень нервное, и нельзя сказать, что вызывает только приятные эмоции. Единственное, что помогает, это когда выходишь на сцену и начинаешь играть, ты наконец–то занят Музыкой, которая сразу берёт тебя под руку и ведёт за собой.
Существование на сцене — это замечательное пространство, и мне очень повезло, что наши чувства с музыкой взаимны.
— Солисты — совсем другая кровь. И железные нервы.
— Да. А, те, кто играет на конкурсах — это тоже отдельная группа. Потому что конкурсы — это тотальный стресс для организма, проверка всего, что ты знаешь и умеешь на данный момент. И ещё весь этот ажиотаж вокруг события, активное внимание к участникам, разные мнения у публики и жюри… Это момент всеобщего судилища. Но в итоге всё ставит на свои места дальнейшая творческая жизнь.
— Свою диссертацию “Исполнительское творчество Даниила Шафрана” вы защитили в 28 лет, став кандидатом искусствоведения. Почему именно Шафран?
— Шафран — ещё один кумир. Я рассказывал про диск Йо–Йо Ма и его воздействие, с Шафраном всё сложилось один в один, только позже, в 15 лет. А в консерватории я писал реферат по истории исполнительского искусства у Татьяны Алексеевны Гайдамович, и ей показалось, что мои усилия достойны более масштабного применения. Так под её руководством началась большая работа над диссертацией.
Татьяна Алексеевна очень разделяла моё восхищение творчеством этого невероятного музыканта. Заканчивал этот труд я с Даниилом Рустамовичем Петровым. Была даже мысль написать книгу, но всё это требовало большого количества времени, которого найти было всё сложнее. Но я счастлив, что провёл много часов, изучая подробно творческую судьбу этого сверхординарного виолончелиста.
— Вы поддерживаете связь с кем-то из его родственников?
— Я общался с его вдовой в момент работы над диссертацией. Мы довольно много сотрудничали, и она позволила мне изучать личные архивы Даниила Борисовича, которые содержали совершенно уникальные сведения о нём. А дальше, к сожалению, этот контакт потерялся.
— Хочется отдельно поговорить о вашей преподавательской деятельности. Когда и как она началась?
— После окончания консерватории мне предложили преподавать в Академии им. Маймонида, как она тогда называлась. Там я попал под крыло профессора Аллы Евгеньевны Васильевой, ученицы Ростроповича, первой виолончели знаменитого в своё время на весь Союз оркестра Баршая. Она очень тепло меня приняла.
Так началась моя педагогическая деятельность. И вот уже больше 20 лет…
— Скоро будете ветераном труда.
— Ммм… кажется, надо ещё чуть-чуть поработать. (Смеётся).
— А что вам больше всего нравится в преподавании?
— Наблюдать рост. Когда я причастен к творческим изменениям в своём ученике. Ведь это и мой рост тоже (улыбается).
— Слушая вашу игру, кажется, что технических трудностей у вас нет и никогда не было.
— Скажем так, их было немного. Но это не произошло само по себе, я действительно в определённый период очень много времени проводил за инструментом, без этого результат невозможен. Наша профессия не предполагает безделья.
— Помня о сложностях и нервах, с каким сердцем вы отправляете сейчас своих учеников на конкурсы?
— Тут очень просто. Если ты не можешь, не хочешь, можно в этом не участвовать, но! Если ты в этом участвуешь, то есть определённые вещи, которые изменятся, когда ты это пройдёшь. Ты станешь сильнее.
Конкурсы — это необходимый этап взросления. Ты готовишь большую программу, обыгрываешься перед разной публикой в разных залах, держишь серьёзный объём сочинений в голове и в руках, наконец, играешь на самом конкурсе, наблюдаешь уровень конкурентов.
В общем, это комплексная школа выживания экстерном. Сложно представить, что ещё может дать тебе такой экстремальный и одновременно полезный опыт в профессии.
— Но это может подорвать здоровье…
— Ты знаешь, на что идёшь. Как спортсмен, готовящийся к Олимпиаде, только там ещё драматичнее, ведь олимпийский чемпион только один. Те мои два конкурса Чайковского были без призовых мест, но я получил очень много.
Эти марафоны нужны всем, кто рассчитывает на серьёзное будущее.
— Вы бы пошли на это ещё раз?
— Сейчас?
— Ну, есть же конкурсы для ветеранов труда!
— (смеётся). Нет, у меня уже другие интересы. У меня есть ученики, которых я могу направить.
— А что бы вы сказали родителям детей, которые решают, что ДМШ — это бессмысленно и бесперспективно?
— Скажу так: в любом случае занятия музыкой благотворно скажутся на развитии любого ребёнка. А если есть явные способности, то не пробовать и проходить мимо… Это, конечно, решение родителей, но человек имеет право на развитие своего таланта.
— Преподавательскую деятельность вы совмещаете с концертной. Не считали, сколько у вас концертов в год?
— Честно говоря, сейчас я много преподаю. Студенты, мастер-классы, всё это требует времени и сил. В связи с этим сам играю меньше. С другой стороны, какой-то баланс между концертной и преподавательской деятельностью всё же получается держать.
— А сколько произведений в репертуаре?
— Ох… Уже немало сыграно. БОльшая часть виолончельного репертуара. Кроме того, мне всегда нравилось исследовать не только виолончельные “поля”, поэтому и у скрипочки немного заимствовали, и у флейты, и у альта, и вокальные сочинения, и аранжировки фортепианных опусов.
На самом деле виолончель универсальна, крайне мобильна и выразительна, она может практически всё. Красивой музыки очень много.
— Есть любимое чисто виолончельное произведение?
— Пожалуй, “Шеломо” Эрнеста Блоха. Довольно редко исполняется, но это вещь невероятной красоты, искренности и драматизма. Мне кажется, это одно из лучших сочинений, когда–либо написанных для виолончели однозначно, а, может, и вообще одно из лучших.
— Какой у вас инструмент?
— Сейчас играю на виолончели неизвестного французского мастера начала ХХ века. У меня довольно долго была коллекционная виолончель Оноре Деразе, но в пандемию я с ней расстался. Концертная жизнь встала на неопределённую паузу, аренда резко подорожала, и было непонятно, что же дальше. Сильно усложнился вывоз инструмента. И я принял решение вернуть виолончель в Госколлекцию после 15 лет совместного творчества. Вот так бывает.
А инструмент, на котором я сейчас играю, долго лежал без дела, зато теперь постепенно оживает в моих руках, что очень вдохновляет.
— Каково это — расставаться с инструментом?
— Это непросто, да. Конечно, переживал, но я всегда помнил о том, что этот момент когда-нибудь настанет. Мне это помогло также, как и то, что новая виолончель полностью принадлежит мне.
— А какие струны?
— Традиционный набор: “Larsen” сольные верх и “Thomastic spirocore” на басах. Я довольно долго так жил, но сейчас использую “Evah Pirazzi Gold” сольные. На этой виолончели они звучат лучше.
— Ученикам рекомендуете этот же набор?
— Исходим из возможностей инструментов и учеников. Бывает, что какой-нибудь ученице тяжело на жёстких струнах. Поэтому по-разному.
— Вы делаете скидку на то, что это девочка?
— Это элементарная физика. У меня есть ученицы миниатюрные совсем и с небольшими руками. Играют на виолончелях 7/8, которые мощные струны просто задушат. В общем, ищем компромиссы.
— Очень ярким событием для нас стала Всероссийская виолончельная академия.
— Абсолютно. Я даже считаю, что недостаточно медийного внимания к этому событию. Но, может быть, только пока.
Академия достойна внимания на более высоком уровне, потому что это беспрецедентная история! У виолончелистов такого никогда не было — образовательный форум, в котором могут поучаствовать так много музыкантов. Это очень значимое дело, огромное спасибо Анастасии Ушаковой, которая организовала это чудо!
— Но ваше “Шеломо” на заключительном гала-концерте II Академии занимает особое место, и я знаю, что многим очень запомнилось это выступление. Вы звучали так, будто размешивали мёд серебряной ложкой. Эта сложная для понимания музыка стала для меня любимой. Вы сами предложили это сыграть?
— Спасибо. Я очень рад, что смог поделиться своими эмоциями с публикой именно в этом сочинении. Да, предложил я. Для концерта все предложили то, что хотели. Я довольно много играл “Шеломо” по России, но в Москве — только сейчас.
— И ни одной записи по России…
— Да, записей нет. Мне кажется, живой концерт ценен именно своим неповторимым мгновением. Это эксклюзив здесь и сейчас. Слушатель в зале имеет сильное первое впечатление, и оно должно таким остаться.
Вот студийная запись — это высказывание максимально обдуманное и выверенное. Например, Гленн Гульд перестал играть концерты и ушёл в студийные записи, и занимался только этим.
— У вас есть студийные записи?
— Есть несколько ранних работ, но, пожалуй, сегодня я не рискну назвать их интересными. Будем работать над этим.
— Кажется, вы постоянно работаете. Бывают ли выходные?
— Выходные? Ну, обычно всё время чем-то занят, но, конечно, бывают дни, когда ты выдыхаешь.
— А как вы отдыхаете?
— …
— Хорошо, как мечтаете отдохнуть?
— Я летом отдыхаю в деревне на моей малой родине у родителей, на Урале. Заодно помогаю им в разных дачных заботах. Вообще там все текущие рабочие процессы встают на паузу, и ты находишься в другом пространстве рядом с живой природой наедине с собой и выключенным телефоном (улыбается). И, конечно, с инструментом!
— Кстати, насчет выключенного телефона. Парадокс в том, что вы публичный человек, но у вас нет соцсетей, концертного менеджера, очень редко даёте интервью, даже не всегда бывают анонсы ваших мастер-классов в регионах, хотя это большие события. То есть вы абсолютно не медийный человек. Но как получается, что при этом вы довольно известный? Это сознательный отказ от медийности или жалко время?
— Тут разные причины. Есть вещи, которые мешают. Мне нравится, когда я занимаюсь чем-то, сосредоточиться на этом. И всё, что происходит вокруг, неинтересно. Потому что есть что-то, что мне интересно полностью.
Есть творческие задачи, которые владеют мной полностью, и перейти на что-то ниже уровнем не хочется. Если кому-то очень нужно, меня всегда можно найти. Но не в соцсетях, можно даже не надеяться.
Не так давно появились рабочие чаты… С этим тоже непросто. Да, в определённом смысле это помощь в организации, но чатов много, информации разной много, это требует времени. И эмоций.
— Просто если широко анонсировать концерт, то публики будет больше. Вам важно, чтобы был аншлаг?
— Аншлаг, конечно, это приятно, но бывало по-разному. Бывало, что мы играли для пятерых человек. Это не обсуждается, ты всё равно играешь на максимуме. Аншлаг — это просто дополнительная эмоция.
— Как вы считаете, надо привлекать людей в зал на академическую музыку или пусть приходят те, кто уже готов слушать?
— Привлекать надо! И надо обязательно приучать к этой культуре слушания, без этого многое бессмысленно.
— У вас на фото в WhatsApp надпись на латыни: “Не буди спящего дракона”. О чём это для вас?
— Вообще это эмблема Хогвартса. В данном случае тут скрытых смыслов искать не стоит. Хотя — почему нет? (Улыбается).
На самом деле это просто ностальгия по увлечению Гарри Поттером в своё время. Я не прошёл мимо этого. Так же, как и не прошёл мимо Толкиена.
— Вопрос, который меня попросили задать: вы женаты?
— Нет. Но окончательно и бесповоротно влюблён. Во француженку примерно 120 лет от роду.
— Это не патриотично.
— (Смеётся). На самом деле, конечно, есть постоянное состояние влюблённости, и оно очень помогает творческому процессу. Мне всего хватает.
— Вы счастливый человек?
— Мне кажется, да.
— А что такое счастье?
— Возможность спокойно заниматься делом, которое любишь, максимально свободно и качественно.
— Какая любимая музыка, кроме классической?
— Я с удовольствием могу послушать Pink Floyd или Bjork. Или Билла Эванса.
— Скоро Новый год. Что вы пожелаете себе и читателям?
— Здоровья и удачи.
— А я желаю вам отдых мечты!
Беседовала Ольга Кирьянова