Борис Андрианов родился в 1976 году в семье музыкантов. Он закончил Московский музыкальный лицей им. Гнесиных, класс В. М. Бириной, затем учился в Московской Государственной Консерватории, класс народной артистки СССР профессора Н. Н. Шаховской, и продолжил свое образование в Высшей школе музыки им. Ханса Айслера (Германия) в классе знаменитого виолончелиста Давида Герингаса.
В 16 лет он стал лауреатом первого Международного юношеского конкурса им. П.И. Чайковского, а спустя год получил первую и Гран-при на конкурсе в ЮАР. С 1991 года Борис являлся стипендиатом программы «Новые Имена», которую представлял с концертами во многих городах России, а также в Ватикане -резиденции Папы Иоанна Павла II, в Женеве — в представительстве ООН, в Лондоне — в Сент-Джеймском дворце. В мае 1997 года Борис Андрианов совместно с пианистом А. Гориболем стал лауреатом Первого Международного конкурса им. Д.Д. Шостаковича «Classica Nova» (г. Ганновер, Германия). В 1998 году – лауреатом XI Международного конкурса им. П.И. Чайковского, где он завоевал 3 премию и Бронзовую медаль.
В 2003 году Борис Андрианов стал лауреатом 1-го Международного Конкурса имени Исанг Юна (Корея). Борис был участником многих международных фестивалей, в их числе: Шведский Королевский фестиваль, фестиваль им. А.Д. Сахарова в Нижнем Новгороде, Людвигсбургский фестиваль, фестиваль в г.Черво (Италия), знаменитый фестиваль в г. Дубровнике, Давосский фестиваль.
Борис Андрианов имеет обширный концертный репертуар, выступает с симфоническими и камерными оркестрами, в их числе:Оркестр Мариинского театра, Национальный Оркестр Франции, Литовский Камерный Оркестр. Большой Симфонический Оркестр. Оркестр Словенской филармонии. Оркестр Хорватской филармонии, Камерный Оркестр «Загребские солисты», Польский Камерный Оркестр, Берлинский Камерный Оркестр, Боннский Бетховенский Оркестр, Российский Национальный Оркестр, Венский Камерный Оркестр.
Он также играл с известными дирижерами, такими как В.Гергиев, В.Федосеев,П. Коган, М. Горенштейн, В. Дударова, В. Понькин, В. Полянский, Д. Герингас. В 2003 году Борис вместе с Д. Герингасом и Т. Васильевой исполняли тройной концерт К. Пендерецкого с Краковским Камерным Оркестром под управлением автора. Борис Андрианов исполняет много камерной музыки. Его партнерами были такие музыканты как, Юрий Башмет, Менахем Пресслер, Акико Суванаи.
В 2002 году американская фирма DELOS выпустила компакт-диск, в который вошли произведения для виолончели и гитары. в исплонении Борис Андрианова и Дмитрия Илларионова. Эта запись вошла в предварительный список номинантов «Гремми». Борис играл концерты в России (Большой и Малый залы Московской консерватории, зал им. П.И. Чайковского, Петербургской филармонии), в Голландии («Концерт Гебау»), Японии (Tokyo Opera City), Германии (Берлинская филармония), Австрии (Венский Концертхаус) Швейцарии, США, Словакии, Италии, Франции, ЮАР, Корее и других странах. В 1995 году он был назван лауреатом программы «Новые имена», а его имя занесено первым Президентом России Б. Н. Ельциным в «Золотую книгу талантов России «XX век XI веку»».
За несколько дней до сдачи этого номера в печать Борис Андрианов вернулся из Чечни, где, вместе с другими молодыми музыкантами, принял участие в первом в послевоенной республике концерте классической музыки.
— Борис, какой у вас инструмент?
— Сейчас я играю на виолончели Доменико Монтаньяна, который в прошлом году мне удалось получить в Госколлекции. Это один из лучших инструментов, которые там есть, до меня на нем некоторое время играла Наталья Гутман – перед тем, как у нее появился Гварнери дель Джезу.
Я, разумеется, очень счастлив, что получил возможность играть на инструменте такого уровня. Правда, оплата аренды и страховки этой виолончели – удовольствие не из дешевых, поэтому я не могу не поблагодарить Геннадия Петровича Алференко, директора компании «Эрнст энд Янг» на территории СНГ, и Юрия Войцеховского, директора компании «Астор Капитал Групп», которые мне помогли получить такой инструмент.
Это действительно уникальная, фантастическая виолончель – прежде у меня никогда такой не было, и только теперь я понял, какое это большое счастье. О старых итальянских инструментах часто говорят, что они капризные, что к ним нужно долго приноравливаться – отчасти это так и есть.
Но зато, когда ты, наконец, приноровишься, то начинаешь понимать, что то довольно длительное время, которое ты до этого тратил на борьбу с не очень хорошим инструментом, теперь ты можешь потратить на решение каких-то творческих задач, которые до этого, может быть, вообще перед собой не ставил.
Получается, что по-настоящему хороший инструмент – это, как минимум, пятьдесят процентов успеха. Между прочим, на моем сайте в интернете есть фотографии этого Монтоньяна – очень красивый инструмент, помимо всего прочего.
Мне о нем рассказывали, что когда-то он принадлежал брату Александра Первого, который на нем играл, а потом, после его смерти, долго лежал в каком-то дворце в Питере, после чего, в начале двадцатых годов, попал в Госколлекцию. Кстати, когда на него посмотрели некоторые эксперты, они сказали, что, возможно, это не Монтаньяна, а Пьетро Гварнери. Потому что по форме этот инструмент, вообще-то, не очень похож на Монтаньяна. В основном у него все инструменты крупные, а этот помельче.
Дело в том, что Монтаньяна и Гварнери дружили и у них там существовала, якобы, какая-то схема то ли для уклонения от налогов, то ли еще для чего-то… Одним словом, время от времени один наклеивал свой этикет на инструмент, сделанный другим.
— На каких струнах вы предпочитаете играть?
— Я стараюсь не слишком много думать на эту тему, потому что если углубиться в сравнительный анализ струн, то потом неизбежно займешься передвижением подставки, душки – и до бесконечности, а все это очень отвлекает от дела. Аккорд у меня стоит такой, на котором играют очень многие: «ля» и «ре» — «Larsen», «соль» и «до» — «Thomastik» Spirocore. Я, правда, пробовал нижние струны тоже поставить «Larsen», тем более что недавно вышла их новая модификация.
Раньше у них «соль» и «до» были очень неудачные, а сейчас, наконец-то, появился вариант намного лучше – но все равно «до» мягковата, на мой вкус. В результате, поиграв некоторое время только на ««Larsen», я все равно вернулся к нижним струнам Spirocore. Потому что пока, на мой взгляд, лучше ничего нет.
— А какой подгрифник вы используете?
— Пластиковый, со встроенными машинками. Не металлический, конечно.
Кстати, в Берлине, где я учился, живет совершенно гениальный человек по имени Яша Жидовецкий. Абсолютный гений – он заставляет инструменты звучать. Знаете, есть такие люди: они постучат по инструменту, что-то там подкрутят, подвигают – и инструмент открывается. К тому же, у него есть своя система – как надо сидеть, как держать инструмент… Очень интересно.
— Он скрипичный мастер?
— Вообще-то, делает совершенно фантастические смычки. И, к тому же, он делает еще и шпиль собственной конструкции, с дырками. Шпиль сделан из какого-то легкого металла, и в нем есть дырки. Разница ощущается сразу – достаточно сначала поиграть с обычным шпилем, а потом с этим.
— Что-то, действительно становится лучше, или это все же какая-то «химия»?
— Нет, разница действительно колоссальная.
Но у меня было еще и так: один раз я забыл свой шпиль где-то на гастролях, а потом приехал в Москву и нашел свой старый деревянный кривой шпиль. Выяснилось, что эффект от этого деревянного шпиля такой же, как от Яшиного. Теперь я играю и все удивляются – что это за раритет такой? Потому что я играю на старом деревянном кривом шпиле. Его, конечно, надо привести в порядок, потому что сейчас он выглядит не вполне презентабельно. Но зато инструмент, опять-таки, раскрывается.
— Для вас есть разница – кривой шпиль или прямой?
— Ну, у меня не такой уж и кривой шпиль – не такой, как, например, у Ростроповича. Но в принципе это удобнее, потому что, когда ты играешь на прямом шпиле и немного наклоняешься вперед – у тебя инструмент естественным образом едет немного вверх. А когда шпиль кривой – инструмент во время игры двигается вместе с тобой.
Конечно, угол наклона грифа при игре на кривом шпиле меняется и я, например, обратно на прямой шпиль вряд ли смогу перейти. Кстати, на этом Монтаньяна сначала стоял прямой шпиль, что мне очень мешало. Хотя, вот, Яша говорит, что все это ерунда. Он, вообще, часто говорит про какие-то азы, о которых все мы знаем, но объясняет их так, что все эти известные, но давно забытые вещи начинают восприниматься совершенно иначе.
Вся Берлинская филармония к нему ходит. Виолончелисты ходят заниматься, взрослые мужики… А он такой, знаете… Ну – Яша… «Ну, шо ты пришел, шо тебе надо?»
— Несколько лет назад вы выступали в Большом зале Московской консерватории в абонементе «Звезды XXI века». Вы чувствуете себя звездой или, во всяком случае, ощущаете какую-то ответственность, связанную с вашей известностью?
— Такой абонемент – это просто привлекательная афиша, хороший ход, который заманивает людей на концерты – и ничего, кроме этого. К тому же, нельзя забывать, что мы уже в XXI веке, и если раньше «звезды XXI века» – это были как бы завтрашние звезды, то сегодня это уже говорит о какой-то свершившейся «звездности». Что неправильно.
Вообще, «звезда» — это довольно странное и размытое понятие. И, конечно, я себя звездой не считаю. Как только человек начинает ощущать себя звездой, даже если его так называют другие люди, наверное, на этом его творческий рост остановится. А мне еще много чего хотелось бы достичь как в творческом отношении, так и в плане карьеры. Хотя это, как известно, вещи совершенно разные. Есть люди, которые занимаются музыкой, и есть те, кто занимается карьерой.
Бывает, что человек находится на карьерном взлете, а играет при этом, как курица лапой. С другой стороны, есть действительно выдающиеся артисты, но о них, к сожалению, мало кто знает. И это зависит от совокупности целого ряда факторов: характера человека, умения продвигать себя, желания ходить на какие-то концерты и предлагать себя дирижерам, иметь какую-то свою хорошую презентацию…
Так делается карьера – и это тоже довольно большой труд. И бывают люди, которые хорошо умеют все это делать, но при этом не успевают заниматься, собственно, музыкой. Каким-то образом они достигают больших высот, хотя играют по-прежнему неважно.
Я стараюсь, чтобы в моей жизни была некая гармония, чтобы развивалось и то, и то, хотя времени на все, конечно, не хватает.
— У вас есть собственный агент или менеджер?
— Конечно, было бы замечательно, если бы существовал человек, который бы мог тебе что-то подсказать и что-то для тебя сделать. Но у меня пока нет крупного агентства, которое бы действительно серьезно мной занималось. Хотя в некоторых странах есть люди, которые мне помогают, есть какие-то контакты – но настоящего менеджмента у меня нет. Надеюсь — пока нет.
— Вы много играете соло, но регулярно выступаете и в камерных концертах. Что привлекает вас в камерной музыке?
— Я обожаю камерное музицирование. Особенно, с такими партнерами, с какими мне выпало счастье играть. Перечислять можно долго: это и Борис Бровцын, и Максим Рысанов, и Екатерина Апекишева, и Алексей Огринчук, и Граф Муржа и многие другие.
Кстати говоря, я очень благодарен фестивалю «Crescendo» за то, что у нас была возможность поиграть вместе. Мы, например, сыграли все три фортепианных квартета Брамса, квартет Шумана, квинтет Шостаковича с присоединившейся к нам Аленой Баевой. Это было огромнейшее удовольствие.
Кроме того, у нас уже сложившийся дуэт с гитаристом Дмитрием Илларионовым. Правда, во многих произведениях, которые мы играем вместе, гитаре отводится, скорее, аккомпанирующая роль, чем Дима не всегда доволен, но он удивительно чуткий партнер, и играть с ним всегда очень приятно.
Среди пианистов могу еще назвать Рэма Урасина, с которым у нас вскоре должен выйти сонатный диск – Шостакович и Рахманинов.
А соло – это совсем другое. Камерная музыка – это как бы «общество с ограниченной ответственностью», там можно больше позволить себе расслабиться и просто ловить кайф. Сольная игра более ответственна, но и в этом тоже есть своя прелесть, ведь если на концерте у тебя все получается именно так, как хотелось – удовольствие получаешь тоже невероятное.
А еще я пришел к тому что хочу играть сольные концерты – совсем сольные.
— Почему?
— Во-первых, есть большое количество замечательной литературы, которую надо сыграть. Бах – это само собой, но есть еще и Соната Кодаи, три сонаты Бриттена, Соната Хиндемита…
Кроме того, недавно я открыл для себя Джованни Соллима. У нас его знают по его пьесе «Violoncelles, vibrez!», но у него есть еще огромное количество сольных произведений для виолончели, которые он сам и играет. Когда я был на виолончельном фестивале в Кронберге, он давал там сольный концерт, в программе которого были только его собственные произведения. И впечатление от этого концерта было сильнее, чем от всего остального, что там было, хотя там кто только не играл.
Конечно, некоторые произведения Соллима играет с микрофоном, в некоторых используется магнитофонная запись – но, так или иначе, это очень интересно. Мне удалось раздобыть ноты его музыки и сейчас я активно их учу.
— У вас ведь был опыт исполнения подобной музыки, связанный с виолончельным концертом Гульды?
— Да, я играл его даже не один раз. Последний раз, кстати, играл совсем недавно, на открытии в Москве станции метро «Международная» с оркестром Олега Лундстрема. Вообще, последнюю неделю я начал чувствовать себя уличным музыкантом каким-то: то в метро, то в День города на улице перед Консерваторией с Госоркестром…
— Между прочим, насколько я понимаю, по пристрастиям вы – больше «академический» музыкант, чем шоумен. Однако в последнее время все чаще можно наблюдать за смешением жанров и сближением популярной и академической культур. Как Вы к этому относитесь?
— Это вопрос, который, среди прочего, связан еще и с некоторыми карьерными соображениями, о которых мы уже говорили. Но важно и то, что концертами определенной направленности можно привлечь в концертный зал слушателей, которые иначе бы в этот концертный зал не пришли вообще. Да, это не значит, что эти люди будут продолжать ходить на концерты или захотят как-то расширить свой кругозор.
Да, может быть, то, что все знают о Денисе Мацуеве, замечательном пианисте и моем хорошем друге, но не все знают о Михаиле Плетневе – это плохо. Но ведь Плетнев от этого не стал менее гениальным. И потом, в любом случае, каждый слушатель, приходящий в зал, знает, зачем он приходит – и в соответствии с этим выбирает, кого из артистов ему хотелось бы послушать. Все равно, я думаю, это лучше, чем если те же люди в этот вечер пошли бы слушать попсу.
Вообще, смешение жанров – это не всегда плохо. Например, в последнее время мы ближе познакомились с Валерой Гроховским – он недавно записал фантастический двойной диск. На первом диске он просто играет Баха. А на втором играет того же самого Баха в сопровождении контрабаса и ударных, но ничего не изменив, только добавив какие-то мелизмы и ударения. Получился просто феноменальный Бах. Возможно, мы с ним сделаем что-то похожее и с виолончелью.
Или, например, Йо-Йо Ма – он ведь вообще играет все. И это человек, которого знают абсолютно все – в Америке, во всяком случае. Значит, это востребовано…
— Вы много и с удовольствием рассказываете о музыкантах своего поколения. А есть ли кто-то из музыкантов старше вас, кого вы могли бы назвать своим кумиром, на кого вы равняетесь или равнялись?
— Ну, к тридцати годам, конечно, надо бы уже иметь собственное лицо. Но у кого-то, конечно, всегда стоит поучиться. Например, поучиться у Башмета правой руке. Такой правой руки нет ни у кого, у него самая лучшая смена смычка – и ничего с этим не сделаешь.
Мне, кстати, как раз в Кронберге выпало счастье играть с ним квинтет Шостаковича – репетировали ежедневно целую неделю, и это было потрясающе. Там же удалось поиграть с Пресслером из Bozart trio, с одним из тончайших музыкантов, я считаю, и это тоже многое мне дало.
Кроме того, в этом контексте нельзя не сказать о педагогах, с которыми мне невероятно повезло. Я начинал у Веры Михайловны Бириной, которая, наверное, лучший наш детский педагог, хотя она до сих пор, по большому счету, не оценена по достоинству. Вообще, в России до сих пор лучшая детская школа – потому что на Западе вообще к детям другое отношение. Там никто с ними с палкой не сидит, они делают, что хотят. А с палкой иногда посидеть надо бы – чтобы добиться каких-то результатов.
Наталья Николаевна Шаховская – великолепный педагог и удивительный человек, который дал мне очень много во всех смыслах. И к тому, что, еще не закончив консерваторию, я стал учиться у Герингаса, она отнеслась с пониманием, и мы остались в дружеских отношениях. До сих пор, если мне надо что-то поиграть или нужна какая-то консультация — ее дом всегда открыт. Были разные жизненные ситуации, в которых она помогала и советом, и делом.
И, конечно, манера игры Герингаса в той или иной степени мне передалась, потому что он исключительно яркая индивидуальность. До сих пор я иногда, когда занимаюсь, ловлю себя на том, что кое-что делаю, как он.
— Что вы расцениваете как более важный результат своей игры: эмоциональный посыл или техническое совершенство?
— Если говорить о записях, то иногда, если по настроению дубль получился хороший, то, я думаю, не надо его кромсать для того, чтобы переписать какую-то пару нечистых нот. Все ведь люди, с одной стороны, а с другой — никому не нужна механическая игра. Даже на концерте, когда слушаешь чью-то игру и нет какой-нибудь маленькой лажи – впечатление не то.
Конечно, стабильность – это очень важно, и твои лажи не должны переходить каких-то границ, но в определенных пределах это вполне допустимо и даже привносит некий шарм в игру.
— Но, тем не менее, если на концерте происходит нечто непредвиденное, вы расстраиваетесь?
— Всякое бывает. Но равнодушную игру на концерте слушатель не то, что не простит — просто забудет на следующий день, и все. А это не совсем то впечатление, которое хотелось бы оставлять после своих выступлений.
— Не так давно вы были студентом, даже школьником, и не знали, что ждет вас в будущем. Вам повезло, и вы сумели стать солистом. Однако что вы скажете тем, кто хочет отдать своих детей в музыкальную школу сегодня? Оглядываясь назад и вспоминая обо всех волнениях и трудностях на пути в профессию, как вы считаете – оно того стоило?
— Прежде всего, музыканты это люди, у которых хобби совпадает с профессией. И в этом смысле нельзя забывать об удовольствии, которое мы получаем от своей работы, и которое, наверное, не всегда можно сравнить с тем, как относятся к своей работе люди других профессий.
Но, по большому счету это, конечно, огромный труд. Даже в «элитной», скажем так, школе имени Гнесиных, которую я закончил, все не так уж хорошо. Приблизительно восемьдесят процентов моих одноклассников сейчас работают не по профессии. Солистами до сих пор еще пытаются стать считанные единицы.
На Западе иначе – там все в основном готовятся стать артистами оркестра. Даже мой отец, который раньше работал в оркестре Московской филармонии, а сейчас работает в Испании — он состоявшийся оркестрант, в этом нет ничего зазорного, да и сам он очень рад, что работает в оркестре, переиграл столько замечательной музыки и не в самых плохих коллективах. А если ты еще и концертмейстер в западном оркестре – это совсем хорошо, тогда у тебя есть даже сольные концерты, ты человек состоявшийся, человек обеспеченный.
У нас ситуация постепенно меняется к лучшему, конечно, но слишком медленно. Поэтому, если говорить о детях – я бы подумал, прежде, чем отдать их в музыку. В нашей стране есть гораздо более простые и менее тернистые пути заработать деньги и добиться успеха. Музыка у нас нужна гораздо меньше, чем в Европе. Если человек хочет жить у нас в стране, наверное, классической музыкой заниматься рискованно. Хотя, если ребенок проявляет какое-то желание и какие-то выдающиеся способности, тоже грех на корню все это душить.
Я думаю, можно отдать ребенка учиться, а дальше уже ориентироваться по достижениям. Если лет в тринадцать-пятнадцать все это еще происходит против желания, то, наверное, лучше повернуть в какое-то другое русло.
— Из вашего рассказа трудно понять, где вы живете. Понятно, что музыкант-солист ведет отчасти бродячий образ жизни, но все же – какую страну вы считаете своим домом?
— Год назад я закончил обучение в Германии и приехал сюда, потому что я хочу жить и играть в России. Я хочу ездить по нашей стране, и, вообще, комфортно я себя чувствую только здесь. Где бы я ни был на Западе, для меня все города и страны на одно лицо, вся заграница. Для меня есть «там», и есть «здесь».
Когда я только говорил о том, что собираюсь вернуться из Германии сюда, меня, конечно, все отговаривали: что ты делаешь, ты можешь остаться в Германии, жить там, работать спокойно… Я не могу. И мне кажется, что я все-таки прав, потому что здесь ситуация все равно меняется к лучшему, все равно музыкантам начинают платить за концерты какие-то деньги не только в Москве, но и в других городах.
И потом, сколько ребят, музыкантов из моего поколения, остаются здесь и ведут хоть какую-нибудь деятельность? Они ведь все уехали! И приезжают только от случая к случаю. В то же время, у меня есть какие-то задумки организационного порядка, которые вполне можно осуществить в России.
Не то, что «кто же, если не мы», но ведь поле для деятельности действительно есть. К сожалению, со мной мало кто соглашается, и есть музыканты, которые на самом деле прекрасно себя чувствуют за границей. А я… Я не смог.
Беседовал Борис Лифановский