Дирижер и органист Станислав Кочановский — о подарках судьбы, музыкотерапии и любви к оркестру.
— Станислав, вы находитесь в Петербурге. Как ощущает себя Петербург?
— Жизнь продолжается, несмотря ни на что… Люди стараются постепенно адаптироваться к новой реальности. Радует, что музыкальная жизнь в Петербурге все-таки движется: в Мариинском театре регулярно идут спектакли на трех сценах, в филармонии работают оба оркестра.
— Возвращаясь в недавнее прошлое, как вы провели карантин?
— Карантин застал меня дома. Я вернулся из Норвегии — это был последний концерт за рубежом до объявления тотального закрытия всех границ. Готовился к спектаклю «Самсон и Далила» в Мариинском театре, но именно в день моего спектакля, 18 марта, в Петербурге все остановилось…
Когда стало ясно, что ничего в ближайшее время не будет, я с огромным интересом начал изучать те партитуры, которые когда-то купил или давно хотел выучить.
В ритме карантина. Часть 1. Музыканты, отмены концертов и деньги
Например, я никогда не дирижировал ни одной из симфоний Глазунова и Мясковского. Мне казалось странным, что сегодня вообще практически никто не играет эту музыку — ни в России, ни на Западе. Я прослушал множество разных записей, в разных исполнениях, выбрал для себя те, которые хотел бы сыграть, раздумывал над возможными программами.
Моего запала хватило недели на две… В какой-то момент пришло осознание того, что в ближайшее время точно не будет никаких концертов, и я полностью отдал себя семье и детям. Мы уехали за город, я не взял с собой ни одной партитуры.
Мы провели совершенно чудесный месяц в изоляции на природе, на берегу озера в Ленинградкой области. Для меня было удивительным открытием, что время без музыки тоже может быть совершенно чудесным.
Однако уже через месяц чего-то стало не хватать… Я съездил домой за партитурами и, уже не торопясь, в свободном режиме, совмещая с прогулками, сбором грибов и катанием на лодке потихоньку стал изучать новые для меня произведения и оперы.
Так как концертный сезон расписан на несколько лет вперед, всегда есть какие-то новые сочинения, которые надо учить. И эти пять месяцев без концертов как раз стали идеальным временем для подготовки будущих программ.
— Снова приступить к концертам и репетициям после такого длительного перерыва… Изменилось ли ваше восприятие концертов, возможно, что-то поменялось в самом подходе к работе с музыкантами, оркестром?
— После почти полугодового молчания, которое, мне кажется, было чрезвычайно полезно (во всех смыслах), я уверен, что все музыканты очень соскучились друг по другу! Особенно по живому музицированию. Сейчас каждый концерт и каждая репетиция, каждая встреча с музыкантами на сцене и совместное творчество приобрели особенную необыкновенную ценность.
Конечно, для меня и до пандемии любое выступление на сцене было событием, вне зависимости, где оно проходило: в маленьком российском городе или в Вене, Париже, Петербурге или Москве — это всегда огромная ответственность. Но сегодня, когда мы будто находимся в зоне боевых действий, когда каждый день слышишь, что здесь часть оркестра заболела, там половина хора на больничном — ценность каждого музыкального вечера сильно возросла!
Я верю, что «музыкотерапия», о которой часто повторяет Денис Мацуев, действительно существует!
Очень важно, чтобы классическая музыка продолжала звучать! Все музыкальные организации и в Москве, и в Петербурге, и в Европе (я сам это наблюдал) действительно прилагают максимальные усилия для того, чтобы все меры предосторожности были соблюдены: маски, дистанция и т.д.
С уверенностью могу сказать, что концертные залы и оперные театры — это уж точно не самые опасные места, а уж тем более, если сравнить с общественным транспортом — с самолетами и поездами, которые заполнены на 100%.
Я недавно летел в Швейцарию в огромном Боинге — на борту находилось 480 пассажиров, не было ни одного свободного места, все функционирует, как раньше. Да, люди носят маски, все дезинфицируется, но это куда более опасные места, чем концертные залы.
— В новых условиях вы выступали и в России, и в Европе. По вашим ощущениям: где в атмосфере чувствуется больше уныния, печали?
— Да нигде в концертных залах нет никакого уныния! Люди жаждут вернуться на концерты и спектакли, люди истосковались по живым выступлениям. Во время тотального локдауна интернет был перегружен всевозможными трансляциями, попытками что-то сыграть в квартете или квинтете на расстоянии или записать целыми оркестрами фрагменты из больших симфоний.
Это все было очень мило и трогательно, творческим людям необходимо что-то делать, поэтому, безусловно, это было важно. Но уже через неделю-две большинство моих друзей, знакомых, да и я сам перестали смотреть эти трансляции.
Самые знаменитые оперные театры и оркестры выложили такое количество всевозможных записей единовременно, что вся уникальность контента сильно обесценилась. И когда театры и концертные залы наконец открылись, по моим наблюдениям, публика с огромным интересом вновь пошла на концерты и спектакли.
Возможно, сначала кто-то боялся, кто-то до сих пор боится, но большинство людей просто спокойно вернулось в театры и концертные залы.
В октябре мне чудом удалось выехать за пределы нашей страны и провести концерты в трех крупнейших европейских столицах: Берне, Париже и Вене. На тот момент было ограничение в тысячу зрителей, и всюду залы были наполнены! В ноябре во Франкфурте с оркестром радио мы играли уже в пустом зале с трансляцией в интернет и на радио.
Очевидно, что нужно найти возможность продолжать существовать в новой реальности. Уже ясно, что невозможно просто всех запереть по домам. Решения пока нет, ждем вакцину.
П. И. Чайковский. Сюита № 3. Станислав Кочановский и Симфонический оркестр Франкфуртского радио
— Мы общаемся после вашего первого концерта с МГАСО. Поделитесь впечатлениями от работы с новым для вас оркестром.
— Я дирижировал многими московскими оркестрами, но с этим оркестром работал впервые.
Всегда очень волнительна первая встреча с новым коллективом. Через пять-семь минут, как правило, уже понятно, что за оркестр перед тобой. Так же и с противоположной стороны — оркестр, как рентген, просвечивает дирижера, и всем все ясно к концу первого часа. Это химия — она либо есть, либо ее нет, от нее и зависит, как пройдет весь оставшийся процесс.
Дирижёр Станислав Кочановский выступит в зале имени Чайковского
Мне кажется, с МГАСО эта химия была! Мы очень продуктивно провели репетиционные дни, был очень хороший творческий настрой. Все очень старались, была замечательная программа, результат получился очень и очень хорошим. Я получил большое удовольствие.
Приятно, что оркестр практически в полном составе пришел ко мне в гримерку после концерта — это бывает совсем не так часто! Я с радостью вернусь в этот коллектив уже в марте 2021 года!
— Если говорить о первой встрече дирижера и оркестра, действительно хватает пяти-семи минут, чтобы понять: есть взаимная любовь или нет?
— Взаимная любовь, наверное, приходит позже, я говорю именно о химии, когда всем очевидно, что энергия дирижера получает обратный ответ, есть отдача от оркестра, который хочет взаимодействовать и доверяет дирижеру. Вот это, как правило, ясно всем и сразу.
— Профессионализм может выручить, если произошло несовпадение?
— Безусловно. У меня бывали случаи, когда химии не складывалось… или когда у людей напрочь отсутствует всякое желание музицировать. Музыканты вроде бы играют нужные ноты, внешне все выглядит хорошо — даже сам концерт в итоге может быть великолепным. Но нет той искры, которая рождает чудо совместного творчества на высочайшем художественном уровне.
Вполне возможно, что большинство зрителей (а может быть, и все зрители) даже не заметят, что вообще что-то не так, что были тяжелые репетиции, было какое-то недопонимание или оркестру не нравится этот маэстро.
Естественно, во время концерта и оркестр, и дирижер хотят создать хорошую атмосферу и сыграть хорошо, никто не хочет перед зрителями плохо выглядеть. Оркестр будет играть на максимуме своих возможностей, и дирижер будет помогать в этом. А вот дальше — вопрос второго и последующих приглашений.
Мой лондонский агент часто повторял, что только после третьего приглашения в один и тот же коллектив можно с уверенностью сказать, что твои взаимоотношения с оркестром сложились.
Получить первый ангажемент — это большая удача, везение, стечение обстоятельств или, возможно, награда за победу на каком-то международном конкурсе. Но вот второе и, в особенности, третье приглашение — это уже действительно настоящая проверка: хочет ли оркестр снова видеть этого маэстро, а также и наоборот: хочет ли маэстро вернуться в этот оркестр.
Бывает и такое — оркестр хотел бы вновь пригласить дирижера, но тот по тем или иным причинам не хочет возвращаться. Это порой и не связано ни с качеством оркестра, ни с профессионализмом дирижера, который может быть известным, успешным и востребованным, но именно с этим конкретным оркестром у него отношения не сложились.
Дирижер и оркестр — как два одноименно заряженных заряда — не притягиваются или, если хотите, отталкиваются друг от друга.
— Несколько лет назад я прочла интервью с импресарио, из которого очень хорошо запомнила слова о том, что музыкант не может повлиять на «касту», в которую он попадет. Он выходит на сцену, делает свое дело, а остальное зависит от его таланта и уникальности.
Как вы считаете, может ли музыкант выйти за рамки предначертанного ему? Условно говоря: общаясь с нужными людьми, сотрудничая с хорошим агентством, грамотно продвигая себя в социальных сетях, может ли музыкант получить лучшие концерты, чем он, возможно, заслуживает? Может ли он повлиять на предлагаемый ему выбор?
— Сегодня возможно все что угодно… У каждого свой путь! Я уверен, что время все расставляет на свои места. Но есть огромная опасность, когда слишком резко наседают на молодой и неокрепший талант, начиная слишком активно его продвигать. Человек оказывается не готов или просто еще не соответствует тому уровню, на который его пытаются поставить — рано или поздно это все очень плохо заканчивается, падение неизбежно.
Лукас Генюшас: «Интереснее быть одним из сильных, чем победителем среди слабых»
Я все-таки верю в честность нашего дела, ведь всегда очень заметно, когда кого-то специально раскручивают. Когда в нагрузку к прекрасным гастролям оркестру «выписывают» сомнительного солиста или дирижера — это никому удовольствия не доставляет. Но отказавшись, оркестр может и не выехать на гастроли. Выбор за руководителем коллектива.
— Красной нитью проходит история восхождения новых звезд после того, как им предложили заменить известных музыкантов. Я всегда такую «случайность» считала закономерностью, заслуженным шансом.
— Да, это классический сценарий для молодого дирижера. Мне такой шанс выпал в апреле 2014 года, когда я заменил Юрия Хатуевича Темирканова.
Это был мой первый серьезный дебют в Европе — в Риме с оркестром Национальной Академии Санта-Чечилии. Никогда не забуду эту программу: три фрагмента из «Бориса Годунова» с Женей Никитиным в роли Бориса и «Шехерезада» Римского-Корсакова. Три незабываемых концерта, которые прошли для меня, как во сне.
Сразу скажу, что в декабре 2021 года запланирована уже шестая программа с этим прославленным коллективом. Это была та самая химия с самого первого момента!
— Продолжая тему менеджмента и «раскруток». Станислав, вы ведете социальные сети?
— Да, конечно.
— По своему желанию или по совету менеджмента, — отдавая, так скажем, дань времени и реальности?
— Это мое личное желание, никто меня не заставляет. Друзья шутят, что если не выложат фотографию после концерта, то концерта как бы и не было вовсе.
Сейчас принято вести аккаунт в соцсетях, но мне соцсети нужны в первую очередь для того, чтобы быстро и легко найти нужного мне человека. Это очень удобно, и ничего лучше пока придумано не было.
— Не знаю, согласитесь ли вы со мной, что порой на напоминание о себе через соцсети у людей тратится гораздо больше сил и энергии, чем собственно на то, из-за чего тебя и должны помнить и знать. Я говорю не только о музыкантах. Как до эпохи интернета люди жили, репетировали, дирижеры делали гениальные записи? Мне кажется, таких записей уже не будет, потому что по чуть-чуть энергия уходит на второстепенные вещи.
— Вся наша жизнь часто уходит на второстепенные вещи… Самое страшное, что соцсети съедают огромное количество времени и, возможно, даже слишком плотно вошли в нашу повседневную жизнь.
Разумеется, есть артисты, у которых нет никаких личных аккаунтов в социальных сетях, но их страничку ведет агент или специальная PR-служба.
— Станислав, вам тридцать девять лет — вы молодой дирижер? И вообще, «молодой дирижер» — это про возраст или про опыт? Как вы для себя определяете этот вопрос?
— Не знаю, я уже смирился (улыбается). Двадцать лет — молодой дирижер, тридцать — молодой дирижер. Через год будет сорок, думаю, все равно напишут: молодой дирижер. Честно скажу, меня это совершенно не беспокоит, молодой — и молодой, это же прекрасно!
— Помню, как-то на facebook поделились: если на афишах пишут: «Лауреат всероссийских и международных конкурсов» — значит, музыкант еще нуждается в представлении. Трудно представить афишу с надписью: выступает лауреат международных конкурсов Михаил Плетнев. Дирижер с приставкой «молодой» — будто тоже про это.
— Молодой дирижер… если дирижер хорошо выглядит, подтянут — пусть пишут: молодой дирижер. Пишут — и хорошо, вот когда вообще ничего не пишут — возможно, что-то не так. Наверное, лет в сорок пять уже странно писать «молодой дирижер». Поживем — увидим! (улыбается).
Дирижирование, как сказал Маэстро Темирканов, профессия второй половины жизни. А что делать в первой половине? Просто ждать, когда станешь не молодым? Надо работать, приобретать жизненный опыт.
Каждая репетиция, каждая встреча с оркестром — это бесконечный процесс совершенствования, продолжающийся всю жизнь. Хорошо знакомое сочинение, исполненное много раз, все равно открывается по-новому всякий раз, когда к нему обращаешься. Иначе будешь смотреть на него через десять или двадцать лет.
В этом и вся прелесть этой загадочной профессии — бесконечное совершенствование до самого последнего дня!
— Мы с вами говорили о шансах, возможностях, которые дарит человеку судьба, и отказаться от которых порой и невозможно. Вы сами больше жалеете о том, что совершили или о том, чего не совершили?
— Мне кажется, это просто глупо — о чем-то жалеть или не жалеть… Успеть бы сделать все задуманное, наша жизнь такая короткая, что просто некогда о чем-то там жалеть.
Моя философия проста: все что ни делается — все к лучшему! Я старался никогда ни у кого ничего не просить и упрямо шел к намеченной цели. Если где-то что-то не случилось — не надо убиваться, надо идти дальше, впереди ждет что-то лучшее! А жалеть о чем-то и уж тем более переживать о несовершенном — это уж, по-моему, последнее дело.
Сейчас я настолько занят своей любимой профессией, активно дирижирую последние лет одиннадцать (в 2008 году я окончил консерваторию и уже работал в театре, затем пять лет был главным дирижером в Кисловодске) и могу сказать, что у меня нет свободной минуты сидеть и страдать по какому-то поводу. Все время надо учить что-то новое, придумывать новые программы, готовиться к гастролям или новым постановкам.
Вся жизнь — в музыке и в семье. Жизнь бурлит и кипит — всегда есть чем заняться.
— Одно время я была убеждена, что шанс, который не повторился — это и не шанс вовсе, как говорил Ницше: «Единожды — все равно что никогда». Как и неповторившаяся встреча — значит, судьба так решила.
— Возможно. Но любому шансу и тому, что называется «удача», предшествует огромное количество работы. Тот, кто много работал, тому шанс и выпадает — я в этом убежден. Поэтому использовать этот шанс, «оказавшись в нужном месте в нужное время», удастся лишь тому, кто окажется готов к этому «подарку судьбы».
— Часто у русских дирижеров спрашивают, в чем отличие русских оркестров от европейских. Я немного переформатирую вопрос: какими были ваши первые впечатления от работы с зарубежными оркестрами? Думаю, после первых концертов эта разница была особенно ощутима.
— Эта разница никуда не делась ни после первого, ни после пятидесятого концерта в разных странах. Везде есть свои маленькие нюансы и особенности, но главное различие — между устройствами нашего общества в целом.
В Европе взаимоотношения в оркестре, как и в обществе, строятся на взаимоуважении. В серьезном европейском оркестре никто не позволит себе прийти на репетицию, не посмотрев заранее материал. Дисциплина во время репетиции значительно выше, музыканты оркестра не позволяют себе разговаривать, когда дирижер что-то объясняет.
Люди практически никогда не опаздывают. Но и дирижер не имеет права передержать музыкантов свыше установленного репетиционного времени, не будет кричать на оркестр и т.д.
Существует так же и глобальное отличие в образовании — в Европе готовят оркестровых музыкантов. В России все еще всех учат как солистов, и многие садятся в оркестр потому, что не удалось стать солистом. Хотя совершенно очевидно, что из ста скрипачей, а может, и из тысячи, только один станет солистом. Но их всю жизнь учат играть сольно, настраивают на сольную карьеру.
Получается, оказавшись в оркестре, человек только начинает учиться в нем существовать, а ведь уметь играть в оркестре — очень непростая задача.
На Западе сам процесс обучения настроен на то, что тебя готовят к игре в оркестре, учат игре в ансамбле: качество штриха, как сделать так, чтобы ты не выделялся среди других коллег в группе — если мы говорим о струнных.
Хорошо известно, что многие наши струнники, продолжив обучение в Европе, были крайне опечалены тем, что им приходилось обязательно посещать студенческий оркестр помимо своих сольных занятий с профессором. Прогуливать оркестр там просто нельзя.
У нашей системы есть плюсы, разумеется. Струнная группа будет звучать значительно богаче и сочнее, если все играют с сольной подачей, а не только стараются идеально совпасть друг с другом. Это очень хорошо для русской романтической музыки, но, с другой стороны, образует массу трудностей в исполнении венской классики.
Создание Российского национального молодежного симфонического оркестра в Москве, который сейчас стремительно развивается с громадным успехом — это весомый вклад в кузницу кадров для всех наших оркестров. Это место, где молодые люди могут наконец-то обучиться игре в оркестре, пройти основной репертуар, поиграть с разными дирижерами со всего мира. Это огромный опыт для молодых музыкантов.
Когда я летел из Петербурга в Амстердам на свой первый концерт с оркестром Консертгебау, волею случая, я встретил Мариса Арвидовича Янсонса в зале ожидания аэропорта Пулково. Я поделился с ним, что уже через неделю дебютирую с его оркестром.
Мы много говорили о симфонии «Манфред» Чайковского, и уже в самом конце Марис Авидович сказал (он говорил об оркестре Консертгебау):
«Я Вам хочу сказать такую вещь: не расстраивайтесь, если Вам покажется, что они холодны, что у них непонятная эмоциональная реакция — это совершенно ни о чем не говорит.
Они настолько аккуратные, сдержанные люди, они никогда не покажут Вам сразу свои эмоции. Они будут очень хорошо играть, очень стараться, но Вы последним узнаете, как на самом деле они к Вам относятся».
Таким было напутствие Мариса Янсонса после многолетней работы с этим прославленным оркестром. Неделю спустя, мой дебют прошел совершенно чудесно, это оказался замечательный, живой и очень приветливый коллектив. У нас сразу сложились очень теплые отношения.
После второй репетиции ко мне в дирижерскую комнату спустился их знаменитый концертмейстер альтов Ken Hakii (начал работать в оркестре с 1985 года, с 1992 стал концертмейстером) и сказал очень трогательно: «Я хотел бы Вас поблагодарить за то, что Вы с нами по-настоящему работали!».
Услышать такое от одного из старейших музыкантов оркестра, который за все эти годы имел возможность музицировать с самыми лучшими дирижерами и солистами планеты… Это было, конечно, чрезвычайно приятно!
— Перед интервью с вами я пересматривала документальный фильм «Караян. Красота, как я ее вижу». В одном эпизоде Караян говорит, что в какой-то момент ему для самовыражения стало недостаточно только рояля, и он начал заниматься дирижированием, оркестром. Можно сказать, что для Караяна оркестр был средством самовыражения, а что оркестр для вас?
— Для меня оркестр — это гигантская красочная палитра, с помощью которой можно творить необыкновенные картины здесь и сейчас. Симфонический оркестр — это целый мир, огромное богатство!
Каждый оркестр, как и мой первый инструмент, орган — уникальный и неповторимый организм. Орган всегда строится для определенного места — церкви или концертного зала, он уникален, его нельзя просто механически скопировать и поставить такой же где-то еще. Он, естественно, будет звучать иначе, потому что акустика места будет другой — то же самое и с оркестром.
Но если орган, несмотря на всю сложность его конструкции — это все-таки, в конечном итоге, трубы и клавиши, то с оркестром все гораздо труднее: это живые люди и об этом никогда нельзя забывать. Ты не играешь на оркестре, дирижирование — это постоянный диалог с живыми музыкантами, не прекращающийся даже в момент концерта.
Всё вроде бы отрепетировано и идет по заранее намеченному пути. Но моменты живой спонтанной импровизации (конечно же, в рамках, обозначенных композитором) — это тончайшие вибрации души, которые происходят только на живых концертах с публикой и только при абсолютном доверии и уважении оркестра к дирижеру и дирижера к музыкантам.
Это и есть чудо совместного творчества.
Станислав Кочановский, Филипп Копачевский и ЗКР.
П.Чайковский. Концерт № 1 для фортепиано с оркестром;
М.Мусоргский. «Картинки с выставки» в оркестровке Равеля;
М.Мусоргский. «Ночь на лысой горе» в оригинальной редакции.
— Если бы вы могли выбрать себе профессию для следующей жизни — какую бы выбрали?
— Не знаю. Придет следующая жизнь — тогда и посмотрим.
Беседовала Татьяна Плющай