В рамках специального проекта IX Транссибирского Арт-фестиваля 10 апреля 2022 года в Большом концертном зале Красноярска выступил один из самых известных российских скрипачей Павел Милюков. Вместе с Госоркестром имени Е.Ф. Светланова под управлением Михаила Татарникова он исполнил Концерт для скрипки с оркестром Бетховена.
Один из самых сложных скрипичных концертов – партитура с непростой сценической судьбой: не принятый современниками, но получивший новую жизнь в 1844 году после исполнения 12-летним Йозефом Иоахимом вместе с оркестром под управлением Мендельсона, он и по сей день вызывает среди музыкантов разногласия по поводу разности традиций исполнения.
Павел Милюков однажды назвал ре-мажорный концерт Бетховена «лучшей книгой, которую он прочитал». В этот вечер он предложил красноярской публике интерпретацию, в которой была слышна опора на лучшие отечественные исполнительские традиции: лирическое прочтение, виртуозность, которая всегда остается «слугой вдохновения».
Во втором отделении концерта прозвучала Первая симфония Малера. Благодарная публика с большой теплотой и энтузиазмом встречала выступление московских музыкантов.
На Урале был исполнен на скрипке Страдивари Концерт Бетховена
После концерта Павел Милюков побеседовал с корреспондентом ClassicalMusicNews.Ru.
– Что вы скажете об атмосфере в зале сегодня? Нравится ли вам выступать здесь, в Сибири?
– Я очень люблю играть в Красноярске. Это один из любимых регионов – даже и язык не поворачивается назвать его словом «регион». Мой родной город – Пермь, через несколько дней я даю концерт там. Но Красноярск для меня тоже родной, здесь у меня очень много друзей.
– Сегодня и завтра, два дня подряд, вы играете два разных концерта, которые входят в число самых виртуозных и сложных в скрипичном репертуаре: в Красноярске – концерт Бетховена, в Новосибирске – Сибелиуса. Трудно ли думать одновременно о двух сложнейших партитурах? Или это привычный режим для вас?
– Нет, не привычный, так уж сложилось. Сейчас это удается, потому что есть больше понимания материала. Ну, и отношение важно. Любовь к ноте. И вера.
– Кто из крупных фигур скрипичного исполнительства прошлого кажется вам наиболее интересным и почему?
– Вопрос очень вовремя. Я сейчас с большим интересом много читаю про Ауэра. Конечно, я читал и во время учебы, но в основном то, что было необходимо, а сейчас проснулся большой интерес.
Он в какой-то мере находился в ситуации, схожей с нашим временем. Это был период появления настоящего – не образования, это слишком жесткое слово – но настоящего изучения человека в искусстве, в музыке. Время рождения невероятных личностей – Чайковского, Рубинштейна, Глазунова, Танеева.
Ауэр был в гуще этих событий, он сформировался как личность, скрипач, педагог с большой буквы. После Иоахима он стал такой же грандиозной фигурой в области педагогики.
Про Ауэра пишут: сначала он просил ученика сделать что-то лучше и смотрел, как ученик справляется. Если что-то не получалось, он говорил, как это исправить. И третий этап – когда он показывал, как нужно сделать. И в этом процессе он опирался на традицию, которую он получил от Вьетана, от Венявского, от Иоахима. Он объединял все эти знания и передавал ученику.
Это было 100 лет назад. Это те знания, которыми мы должны были пользоваться сегодня. Но случилось много исторических событий, которые прервали передачу этой традиции, к сожалению. Потом все это произрастало в другом месте.
Он соединил в себе невероятные течения европейского мастерства и русской души. О нем можно говорить много.
– Она есть – загадочная «русская душа»?
– Сегодня здесь, в России, все меньше проявления чего-то искреннего на сцене. Но мы стараемся.
Дмитрий Маслеев: “Я не хулиган, но на сцене можно позволить себе многое”
– Возможен ли сейчас революционный скачок в исполнительском искусстве? Назрела ли такая необходимость? Или сейчас период поддержания традиции?
– Об этом сложно говорить. Еще совсем недавно у меня были громкие мысли по этому поводу, когда мы учились. Для поддержания традиций, которыми мы порой бездумно раскидываемся, нужно, чтобы в истории советского и российского искусства не было таких провалов.
Многое растворилось по миру и прекратило существование после 60-70-х – периода, когда Советский Союз был центром мирового искусства в области музыки: вдумайтесь, тогда творили такие личности, как Ойстрах, Коган, Гилельс, Нейгауз. Но несчастная история внесла свои коррективы, мы многое потеряли.
Чтобы опираться на традицию, ее следует подпитывать каждый день, неделю, годы, десятилетия. А когда несколько десятилетий длится спад, сложно говорить о традициях. Я стараюсь очень аккуратно использовать слово «традиция».
Когда поколение Ойстраха опиралось на те традиции, которые сложились до них, это одно дело. Когда сегодня молодой человек приходит в консерваторию и слышит слово «традиция», он не знает, что стоит за этим. И тут уже вспоминается про нашу русскую душу.
Традиция – это скрупулезные занятия, внимание к тонкостям, компиляция знаний из разных уголков земли, в том числе из европейских центров.
Сейчас остались единицы тех, кто может передать традицию. И многие уже ушли из жизни. Традиция собирается буквально по крупицам, это очень сложно. Впрочем, так сейчас во всем мире.
Музыкальный тайфун: о заключительном концерте IX Транссибирского арт-фестиваля
– Часто можно прочитать, что вы охотно даете мастер-классы, вы – преподаватель Московской консерватории. Чем преподавательская деятельность интересна вам?
– Это необходимо студентам. В их возрасте я мечтал, чтобы кто-то был рядом и подсказал правильные вещи. Кто-то, кому можно довериться. К сожалению, я сам получил эту возможность поздно.
– Вы до сих пор являетесь студентом Бориса Кушнира?
– Да. Когда я увидел настоящую работу, которая сейчас очень ценится, когда я сам начал так работать, глубина полученных знаний – невозможно передать словами, как это меня поразило. Я буквально начал с ним заново. Каждый микрон движения, каждый микрон звука…
– Возможно ли это во взрослом возрасте – начать заново?
– Было сложно доказать самому себе, что это возможно. Но теперь я стараюсь работать именно так и передавать эти знания.
Борис Кушнир: “Для профессионалов определить талант – дело нескольких секунд”
– Мы много говорим о скрипичной педагогике. Частый вопрос от студентов касается сильного сценического волнения. Рассказывают, что даже Давид Федорович Ойстрах с ним сталкивался. Если вы нашли способ с ним справиться – в чем он заключается?
– Недавно я спросил: «Если ты любишь кого-то очень сильно, и хочешь ему сказать об этом, запнешься ли ты в словах «Я тебя люблю»? Вряд ли…
Можно даже сказать несколько предложений: если верить в слова о любви, вряд ли можно запнуться. А ведь Бетховен написал свой скрипичный концерт с любовью – какая это музыка! Божественная!
Возможно, от переживаний этих слов, от того, что ты вкладываешь в эти слова, ты запнешься, ошибешься. Если так – ошибка не имеет значения.
Вот мой ответ: если эта ошибка во имя чего-то настоящего – все равно. Если подумать, что в каждой ноте целый мир, на волнение не останется ни сил, ни времени. Но если вложено мало – ну, тогда… (пожимает плечами)
– Вы разделяете идеи аутентистов? Пробовали вы себя в исторически информированном исполнении?
– Вы четко разделяете что-то аутентичное и современное. А где была граница? Никто этого не знает. Изучение – это прекрасно, я с большим удовольствием уделяю этому время. Прекрасно представлять, как какое-то произведение раньше исполнялось, например, в храме.
Но я не думаю, что в один прекрасный день где-то, например, в Парижской консерватории, вдруг сказали: «Так, с сегодняшнего дня Баха играем по-другому».
Я не просто так упомянул Парижскую консерваторию: в заведении, получившем название «кон-сер-ва-то-ри-я» (произносит по слогам) принимались какие-то правила игры, и, возможно, оттуда ведет точку отсчета то, что мы называем «современным исполнением».
Да, теперь мы называем изучение старинных правил академическим образованием. Сказать, что они забыты, нельзя – многие пропагандируют их, вы ведь не просто так спросили.
Что касается моего отношения – я преклоняюсь перед разными исполнителями. Сказать, что Хейфец плохо играл концерт Моцарта? Да у меня язык никогда не повернется! Или Чакону Баха? Никогда в жизни! Сказать, что Бетховен Ойстраха слишком романтичен по сравнению с Шерингом? Никогда!
Соответственно, я не могу отделить и разграничить всех этих гениальных людей, которые несли радость, любовь в каждой ноте.
– У вас ведь была возможность изучать, к примеру, Баха сначала в Московской консерватории, которая во многом еще опирается на советскую традицию, а затем – в Европе. Был ли это совершенно разный Бах?
– Опять же сегодня сложно об этом говорить. Все учатся, в том числе профессура. У нас есть доступ к любой записи и к нотам. Мы можем точно так же со спокойной душой открыть уртекст (издание музыкального произведения, преимущественно в области академической музыки, в задачи которого входит наиболее точное отражение первоначального композиторского замысла во всех его деталях – особенно в области темпов и фразировки), все забыть, представить, что мы музицируем в кирхе и играть соответствующие штрихи в музыке.
Что из этого получится? Каждый исполнитель индивидуалист. Я не думаю, что Бах сам здорово играл скрипичные партиты и сонаты.
Или представим, что два очень хороших музыканта играли перед ним его сочинения, и играли их по-разному. Вы думаете, он говорил: «Так, вот это неправильно, а это правильно»? Не думаю так.
Если это было сыграно с любовью – почему бы ему это не понравилось?
– Важно ли для вас играть новую музыку? Какие современные композиторы вам близки?
– Неделю назад я играл концерт современного композитора Филипа Гласса. Мне очень понравилось.
– Писал ли кто-то музыку специально для вас?
– Только в студенчестве. Сейчас никто не пишет.
– Вы хотели бы?
– Я боюсь. Хотя, мое эго, наверное, этого хочет. Но боюсь.
– А чего боитесь?
– Сложности. Того, как сейчас пишут. Они ведь часто даже не прикасаются к инструменту, когда пишут. Нет, правда, такое бывает, я слышал. Это не та работа, которую проводил Ойстрах с Шостаковичем.
– Но ведь говорят, что и концерт Чайковского не очень удобно написан…
– Но, к сожалению, это гениальная музыка (смеется).
– Академическое искусство элитарно и всегда было таким. Есть ли необходимость его популяризировать?
– Я думаю, это вечный вопрос, на который никто никогда не находил ответа.
Вы считаете, кто-то всерьез обсуждал, стоит ли Давида или Пьету Микеланджело возить показывать на рынок, чтобы люди другого класса могли оценить эти произведения? Это ужасный пример, но я сейчас стараюсь быть условным.
Хотя и Давида, и Пьету можно прийти и увидеть практически бесплатно. Но ведь важно, какое образование у человека, который смотрит. Важна способность оценить произведение искусства, ступени, которые были пройдены индивидуумом в приобретении этой способности.
Поэтому сложно сказать – надо или не надо популяризировать искусство. Я не знаю. Я не думаю, что найдется человек, который знает. Это, наверное, самый честный ответ на многие вопросы в мире: я не знаю. Просто не надо его бояться.
Вы меня можете спросить: «О чем думал Бетховен, когда сочинял этот фрагмент разработки?» Я не знаю. Спросите Бетховена, как это пришло к нему. Да, у него были разные чувства, в том числе чувство любви. Когда он создавал эту музыку, вероятно, он хотел туда (показывает вверх). Или, возможно, получить ответ оттуда. Но писал он что-то просто невозможное. Как он это получил – я не знаю.
– Какова миссия музыканта сейчас, в наше время?
– Я не знаю. Я просто делаю свое дело. Я никогда ничего не напишу, но я могу воспроизвести написанное, хотя бы отчасти.
Беседовала Наталья Шкуратова