Виолончелист Борис Андрианов — о многообразии музыки, вдохновляющих коллегах, лидерстве на сцене, преподавании, харизме, свободе и любви.
— Борис Анатольевич, концертный сезон близится к завершению. Вам играть и выступать когда легче, лучше: в начале сезона, середине или конце? Влияет ли это на вашу игру, ощущения на сцене?
— У меня нет окончания сезона, потому что если говорить о том, что лето — время отдыха, то это вообще не так. Наступает время летних фестивалей: тех, на которых я играю как исполнитель и тех, которые сам организую. Поэтому летом просто немного веселее живется, хотя зиму я тоже очень люблю.
Наверное, отдых наступает тогда, когда доходишь до предела, и, видимо, надо чуть-чуть, где-то находить для передышки время. Об окончании концертного сезона могу сказать, что сезон у меня длится круглый год, 24/7.
— Ваш график расписан наперед, заранее известно, что и когда предстоит исполнить. Вам это помогает распределять энергию и силы, либо энергия тратится конкретно в конкретном зале — и каждый раз по-разному, непредсказуемо?
— Конечно, надо свои силы всегда соизмерять, а главное — еще успевать подготовиться к каждому концерту. И важно уметь делать это заранее. Если ты знаешь, что тебе через две-три программы предстоит исполнить новое сочинение, нужно начинать учить его загодя: чтобы руки вспомнили, чтобы ты «переспал» эту музыку, успел ее повторить и так далее.
А если не успеваешь вовремя и все делаешь в последний момент, тогда все гораздо сложнее. И энергии тратится гораздо больше, потому что стресса больше. Но если все продумать — то, в принципе, нормально.
— На Всероссийской виолончельной академии, которая проходила в Москве весной, вы давали мастер-классы молодым одаренным виолончелистам. На ваш взгляд, вы сами изменились как исполнитель — если сравнивать «молодого, подающего надежды» Бориса Андрианова с Борисом Андриановым сейчас? Пересматриваете ли свои старые записи?
— Себя я не слушаю, не очень люблю. Наверное, что-то стало лучше, что-то — хуже, это ведь такой непрекращающийся процесс…
На паблик-токе виолончельной академии мы обсуждали, как изменился облик виолончелиста за двадцать, сорок, шестьдесят лет. Сложно сказать, у каждого есть своя индивидуальность. Все люди неповторимы, как внешне, так и внутренне, и в игре на виолончели у каждого исполнителя есть своя специфика, абсолютно у каждого. Как неповторимы черты лица, так и игра — обладает своими качествами.
Наша задача — всю жизнь учиться чему-то, слушать. Я думаю, это просто живой процесс, который все время органически бурлит, никогда не прекращается. Конечно, в какой-то момент будет лень играть сложные вещи, надо будет исполнять красивым звуком..
— … красиво выглядеть…
— Да-да (улыбается). На самом деле, выяснилось, что есть столько неохваченной музыки для виолончели с оркестром. На фестивале Vivacello мы каждый раз делаем какие-то премьеры. Помимо премьер, мы еще включаем в программы нечасто исполняемые произведения, которых оказалось гораздо больше, чем мы думали. Все привыкли к одному набору романтических и классических концертов, на самом деле, прекрасной музыки гораздо больше.
Хочется охватить новый репертуар, не повторять одно и то же много раз — что тоже, конечно, приятно.
Концерт Дворжака каждый раз играешь, будто приезжаешь на дачу (смеется): знакомые интерьеры, где тебе безумно приятно и комфортно, у тебя большой трепет сердца к этому месту. Вот с таким ощущением я возвращаюсь ко многим давно выученным и исполняемым вещам. А к каким-то, может быть, возвращаться и не очень приятно: как не сложилось, так и не сложилось. Даже не буду сейчас называть по именам этих композиторов (улыбается).
Хочется чего-то нового. Как в жизни всегда хочется нового, так и в профессии — хочется как можно больше переиграть хорошей музыки.
— В вашей истории, возможно, в начале карьеры, было произведение, которое никак не шло в руки, особенно тяжело давалось?
— Наверное, я вас разочарую, но ничего такого, пожалуй, не было.
— Ну, мы не удивлены.
— В исполнительстве есть две составляющие части, первая — технологическая. Я не считаю, что у меня от природы есть супервиртуозные способности. Мне всегда надо работать, заниматься.
Конечно, работать и заниматься всем надо, но есть люди, которые так одарены инструментально, что им можно и не заниматься. Я не из тех. Мне какие-то технические вещи трудно даются, приходится много работать, возвращаться и заново учиться. Но я понимаю, что если что-то так и не удалось, я лучше отложу и не буду к нему возвращаться.
А если говорить об эмоциональной составляющей исполнительства, думаю, если ты неравнодушен к произведению и оно тебя задевает, то оно и на выходе людям «зайдет», не оставит их равнодушными.
Из своего опыта могу сказать, что есть музыка, которую ты не можешь понять и не понимаешь, зачем ты ее играешь… Но такое бывает, скорее всего, в годы обучения, когда на конкурсах надо играть что-то обязательное.
Мария Зайцева: «У меня бывает злое настроение, когда хочется послушать Rammstein»
— Как вы себя «влюбляли» в такую музыку?
— Очень хорошо помню, как играл Сюиту Макса Регера для виолончели соло. Произведение мне так не нравилось, а его нужно было исполнять на конкурсе. Мы долго готовили его, играли…
— … но так и не полюбили.
— Не полюбили. Больше к этой музыке я и не возвращался. А сейчас по большей части я волен сам выбирать, что играть.
Поскольку исполнитель все равно является важным звеном между композитором и публикой, ему обязательно полюбить произведение, которое он исполняет. Чтобы оно стало твоим. При том, что написаны все ноты, указаны штрихи, но динамические, темповые и интерпретационные решения — за тобой. Безусловно, за счет этого исполнительское искусство и существует.
— По вашему опыту, наблюдениям и ощущениям, кто на кого больше влияет: публика на исполнителя или исполнитель на публику?
— Публика никак не влияет, если говорить глобально. Тебе нужно самому это все устроить. По сути дела, в этом диалоге ты ведущий, а не ведомый. Люди ведь пришли не отдать, а получить, они идут на концерт за впечатлениями.
Конечно же, публика — неотъемлемая часть процесса, и без нее нет никакого смысла. Даже когда мы играли онлайн-концерты в пандемию, некоторые музыканты говорили: ну как так, мы выходим в зал — и ни одного человека, это так грустно… А я прям чувствовал, что в данный момент в прямом эфире нас смотрят люди. Ты понимаешь, что играешь не вникуда, а что эта энергия где-то есть. И получился, кстати, удачный концерт.
Мы играли с Андреем Гугниным в марте 2020-го года, когда пандемия только началась. Было ощущение и вдохновение, будто мы сидим перед большой аудиторией.
Поэтому могу сказать, что публика влияет, но в независимости от того, сколько людей в зале и как все сложилось, ты должен выдавать свое самое ценное и лучшее.
— От некоторых исполнителей иногда остается ощущение, что они транслируют больше себя, чем музыку. И получается такой… немного перегиб.
— Сплошь и рядом.
— Как найти баланс между тем, чтобы окрашивать музыку своей энергетикой (если она у человека есть и при этом сильная — ее ведь искусственно не спрячешь), играть со своим отношением, но при этом в первую очередь нести музыку, а не себя?
— Надо эту музыку полюбить больше, чем себя. Очень много «красавчиков» за инструментом: я красавчик, играю тут все; посмотрите, какой я из себя; и как я работаю пальчиками, и костюмчик у меня с иголочки, и прическа…
— Вы так интересно рассказывает, будто про себя в какой-то период. У вас такого не было?
— Нет, никогда, я «себя» не очень люблю — в смысле, что я точно не такой (смеется).
Наталия Николаевна Шаховская рассказывала нам, как перестать волноваться на сцене. Она говорила:
«Вы волнуйтесь не за себя, волнуйтесь за музыку. Переживайте за произведение, вкладывайтесь в него. Музыка — ваше высказывание. Она гораздо ценнее, чем волнение и все остальные вещи».
Я думаю, на сцене нужно быть медиумом, а не транслировать себя.
Друзья, любите музыку.
— Вы ведь еще преподаете в Московской консерватории, имеете дело с молодыми талантливыми людьми. Вывели какую-то закономерность: кому из них удается «выстрелить» и построить карьеру? От каких качеств это больше зависит?
— Я плохой педагог — в том плане, что чем дальше, тем меньше времени у меня остается на моих студентов. Я все время из-за этого переживаю. Но чем дальше, тем времени на педагогику почему-то меньше.
Свою самую талантливую ученицу я решил никуда не отпускать и женился на ней.
— Лайфхак от Бориса Андрианова.
— Действительно, так сложилась судьба, что спустя какое-то время после того, как Аня (виолончелистка Анна Кошкина — прим. ред.) окончила консерваторию, мы начали отношения в другом качестве.
Аня действительно очень талантливый музыкант с сильной исполнительской волей. Исполнительская воля — очень важное качество для музыканта, у Ани оно очень ярко выражено.
У меня много замечательных учеников — и в прошлом, и в настоящем и, надеюсь, в будущем.
Я учился у Давида Герингаса во времена, когда тот был гастролирующим музыкантом, его уроки проходили «набегами»: он приезжал, а потом опять его долго нет. Поэтому его занятия мы очень ценили. Это были не уроки по расписанию, понедельник и четверг, а приезжает человек, и ты должен взять от него максимум, а он должен тебе максимум дать. И происходит бурный процесс.
Преподавательская деятельность очень и очень интересная. Во-первых, если ученик в процессе, тебе не надо ставить ему аппликатуру, штрихи…
— У вас, наверное, таких учеников нет?
— Ну, всякое бывает. Люди ленятся. Здорово, когда происходит творческий процесс: кто-то спорит, предлагает варианты, у вас происходит обмен мнениями.
— Ваши студенты с вами спорят? Разве можно спорить с такой энергетикой?
— Ну конечно, мое мнение не конечное. Мы пробуем, пытаемся больше заниматься творчеством.
Мне кажется, одиннадцати лет обучения в школе достаточно для того, чтобы на первый урок в консерваторию приходить, зная все ноты и штрихи. Но, к сожалению, так не происходит. Наверное, еще и потому, что я тоже мягкий и не очень требовательный, поэтому меня не очень боятся. С другой стороны, зачем бояться: это же не мне надо.
Но и мне это надо, потому что если студенты играют невыносимо плохо, происходит прям блок у организма, а это самое большое мучение.
— Вы можете бесперспективному ученику дать понять, что ему, возможно, стоит задуматься о другой профессии? Сказать из хороших помыслов, потому что жизнь коротка и надо уметь…
— Я не в праве. Если человек пришел учиться, мой долг — клятва Гиппократа, музыкальная (улыбается). Я должен все-таки научить чему-то человека. Значит, у каждого надо требовать по способностям.
— Можете вспомнить музыкальную встречу, возможно, уроки либо мастер-классы, которые в свое время повлияли на вас, вдохновили, что-то зажгли внутри?
— Такие встречи все время происходят. Раньше это были занятия с моими педагогами, какие-то мастер-классы. У меня было несколько встреч с Ростроповичем, очень запоминающихся. Янош Штаркер проводил со мной урок с сонатой Кодай. Не могу сказать, что Штаркер сказал мне что-то великое, но сам факт, что я играл сонату Кодай для человека, который ассоциируется с этим произведением, конечно, значим для меня.
Я очень много играю камерной музыки с моим другом Юлианом Рахлиным. Он великий музыкант, который все время влияет на меня, на каждой репетиции я слышу от него что-то интересное. Я действительно баловень судьбы в том плане, что у меня было много потрясающих партнеров в камерной музыке, у которых в репетиционном процессе все время чему-то учишься. Ведь неважно: виолончелист с тобой или скрипач; музыкантский опыт, чутье, талант, навыки партнера — это все влияет на тебя. Главное — уметь это услышать и потом использовать.
Игра в ансамбле — постоянный процесс узнавания чего-то нового. Очень ценный. Я поэтому очень люблю камерную музыку и всем очень советую не пренебрегать ей!
— Часто люди стараются рассказывать только о победах и успехах, но в жизни случаются и провалы. Порой и феерические. Случались ли провалы у вас? Возможно, они были неочевидны для других, но вы сами себя разочаровывали. Как вы выходили из подобного состояния?
— Провалы… они все время случаются. Мы же постоянно рефлексирующие, тонкие люди: недозанимался, сыграл не так. Конечно.
Концерты — это такая вещь, непредсказуемая абсолютно, никогда не знаешь, что выйдет. Ты можешь быть подготовленным на 150% и ничего не сыграть, а может произойти наоборот, и с плохими занятиями вдруг выдашь что-то. Сцена похожа на выход в открытый космос, и что там произойдет… непонятно.
Было много таких концертов и моментов в жизни, где хотелось провалиться сквозь землю. Хотя не знаю, было ли так, чтоб уж совсем…
Во-первых, ты ведь должен сам к себе быть очень требовательным, больше, чем кто-либо. А неудачи и провалы — часть профессии, скажем так. Не может быть железной стабильности: мы тут не роботы, мы занимаемся творчеством. Плюс на тебя влияют переезды, болезни, какие-то объективные обстоятельства — а ты должен выходить все равно и выдавать все.
Можно сказать, что неудачи — это часть нашей жизни, неотъемлемая. И тебе нужно с ними как-то жить. Все время.
— На паблик-токах вышеупомянутой виолончельной академии говорили о таких важных категориях в искусстве как вкус и харизма. Как бы вы определили, что такое вкус, и что такое харизма?
— О в кусах не спорят, а о харизмах спорят (смеется)? Харизма — это что? Индивидуальность.
— Магнит.
— Тоже да. Это черты, присущие одному, которые притягивают других. Ты должен быть лидером на сцене.
— А с другой стороны, то, что одних притягивает, других может оттолкнуть.
— Конечно, это встречается очень часто. Даже если взять конкурс, где сидят, условно говоря, двенадцать членов жюри. Иногда случаются просто сумасшедшие результаты. Я думаю: да как такое могло произойти?! Смотрю оценки и не верю своим глазам: этот человек у меня даже на километр к конкурсу не должен был подойти, а его ставят на третье место.
Тут нет никакой объективности вообще. Есть какой-то момент качества и посыла — есть он или нет.
Недавно я был на конкурсе в Салехарде, где пианисты, скрипачи и виолончелисты судили пианистов, скрипачей и виолончелистов. В жюри все очень именитые музыканты. Ясно, что если я оцениваю скрипача, у меня к нему нет предвзятости, потому что это не мои коллеги, не мой инструмент. В этом плане все как раз более-менее объективно. Но в тоже время были вещи, которые я не понимал: как такое могло произойти.
— Раз уж конкурсы мы затронули, интересно, есть ли пара имен, которые стали для вас открытиями на музыкальных состязаниях последнего времени?
— Вот на этом конкурсе в Салехарде, «Симфония Ямала», открытием стала Стефания Поспехина — потрясающая скрипачка. При чем я ее слушал и играл с ней в трио на конкурсе Виктора Третьякова. В тот день это было просто откровение для нас всех.
— Борис Анатольевич, аудитории, которая хочет открыть для себя прекрасный мир виолончельной музыки, с чего бы вы посоветовали начать? В искусстве первая встреча очень важна, она формирует восприятие, вкус.
— Конечно. На Vivacello надо приходить, фестиваль пройдет с 11-е по 18-е ноября 2024 года. Мы стараемся делать и симфонические программы, и камерные, и всякие экспериментальные. Звучит и электроника, и джаз. Всегда стараемся по-разному, интересно представить виолончель.
— Как думаете, какая вы тональность?
— Ох-хо… Ми-бемоль минор.
— Если бы вам захотелось пожить жизнью другого человека, кто бы это был?
— Хороший вопрос. Наверное, я бы пожил жизнью не музыканта, а человека из совсем другой профессии. Например, космонавта. Интересно было бы оказаться на орбите и чуть-чуть это испытать. Мы же ничего не знаем о космосе, а люди там были и это ощутили.
— Мы говорили о прекрасных вещах: виолончели, вдохновении, харизме, учениках. В конце нашего разговора не могу не спросить вас: что для вас — любовь?
— Очень люблю слово «свобода», к ней уже все должно быть применимо. Если ты любишь и любим, ты чувствуешь себя свободным. Я говорю не только о любви к человеку, но и о любви ко всему вокруг.
Я свободен любить. И даже не всегда важно: любовь ответная или безответная. Помните песню
«Не бойся, если вдруг тебя разлюбят…
Куда страшней, когда разлюбишь ты…»
Главное — все время пребывать в этом состоянии любви.
Беседовала Татьяна Плющай