Балет «Зазеркалье» поставили в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Худрук балета МАМТа Максим Севагин намерен осваивать Малую сцену как танцевальный плацдарм. Ему представляется, что это пойдет на пользу и танцовщикам, которые получат новый опыт сцены в камерном пространстве, и публике, которая увидит
«работу любимых артистов практически на расстоянии вытянутой руки».
Примечательно, что в репликах худрука нет ни слова об экспериментальном характере грядущих постановок. Прежде, если речь заходила о всяких малых, камерных и новых сценах, в любом музыкальном театре, обычно говорили, что мол, основная сцена для проверенного временем и вечного, а эта – для поисков и новаций. Но теперь – какой эксперимент? С кем? Нужны такие вещи, чтобы публика точно ходила. Например, зрелище под названием «семейный балет».
В рамках долгосрочного проекта и выпущен балет «Зазеркалье», поставленный, как явствует из названия, по мотивам книг Льюиса Керролла.
Нонсенсы писателя – хорошая провокация для танца, который по своей природе тяготеет к сказочной (или не сказочной) условности. Все эти кролики и шляпники, игральные карты и шахматные фигуры, куда как хорошо, и сплясать, и театрально нарядить.
Конечно, улыбку Чеширского кота танцем не покажешь, если только на видео, но и без кота чудес хватает. Но в этой сюрреальной пестроте – обманчивая легкость: можно подумать, что достаточно вывести на сцену всех чудиков – и дело в шляпе.
Алису отанцовывали не раз, и Кристофер Уилдон, и Мауро Бигонзетти, и Мозес Пендлтон, в России – Кирилл Симонов. Продолжателям есть кем вдохновиться.
Задачи всё проиллюстрировать, как уверяет постановщик Константин Семенов, у него не было. Слова о «напряженном непонимании», сказанные хореографом о своей работе, относятся, видимо, к его восприятию первоисточника, где нет ни прямой логики, ни линейного сюжета, ни очевидности темы «что хотел сказать автор своим произведением».
У Семенова, судя по увиденному, возникло желание представить зазеркалье как рефлексию взрослого, фрагментарно вспоминающего детство. То есть Алиса путешествует по времени вспять. Поэтому часы на цепочке – не принадлежность бегущего Кролика, но перманентно возникающий артефакт, то у Керролла то у Алисы в руках, да и наличие в балете двух Алис, взрослой и девочки (как у Бигонзетти) работает на тему хроноса.
«Алиса», по замыслу – не просто путешествие, а блуждание во сне ( словно во сне), где причина и следствие как бы меняются местами. Показать такое – задача сложная. Возможно, великие – Бежар, или Килиан, или тандем Лайтфут-Леон, список можно продолжить, справились бы. Но иных уж нет, а те далече. У Семенова решение получилось куда более «литературным», на уровне перечисления внешних кэрроловских примет, чем театральным и тем более – танцевальным. Несмотря на все прибамбасы, коих в спектакле достаточно.
В наличии не только танцующие шахматы, розы (или маки?), грациозно изгибающаяся лань с тюлевым шлейфом, Черные король с королевой – воплощение надменности, веселые братья Труляля и Траляля в разноцветных пиджаках и носках.
Еще – огромный ворон из кусочков на тростях, мимишная Белая королева, королевская рать в шутовских колпаках и вязаных шапках, кринолин на колесиках, елки, тоже на колесиках, как волшебный лес, львы с гривами и единороги с рогом. И сам Керролл, задумчиво бродящий между своих персонажей (Евгений Жуков, который еще играет в Черных короля и королеву). Шахматные фигуры то взбрыкивают (это ход конем) то возносят на головы короны из ладоней (прием старой пантомимы из классики). Если во время шахматной партии нужно «съесть» фигуру, то другая фигура, та, что сильнее, по-вампирски кусает жертву за горло.
Шалтай-Болтай с яйцом на голове – единственный, кто удостоен радиоцитаты из Керролла. Что сидел на стене и свалился во сне. На сцене красное кресло и зеленый торшер (сценограф и автор костюмов – Мария Трегубова, усилиями которой возгоняется зрелищность). То есть старая добрая эксцентричная Англия. Как бы.
Композитор Василий Пешков старался разнообразить саунд в духе непредсказуемости: то звук рояля, то электроника, то минимализм ( его особенно много), то тиканье часов (если кто не понял, зачем часы в руках танцующих), то отзвук танго, рычанье зверей или нечто старинное.
Две одинаково одетых Алисы (большая – меланхоличная Валерия Муханова и маленькая – шустрая Анастасия Лименько) крутятся в череде и на фоне движущихся платформ, которые тоже активно танцуют. На платформах, их толкают бывшие шахматные фигуры, теперь – слуги просцениума, кто-то выезжает или уезжает. Из-за красного занавеса – рубежа, по очереди, как на представлении, прибывая из тьмы и в нее возвращаясь.
Каждый отдельный эпизод может вызвать оживление в зале, за счет картинки. Но череда остается чередой, драматургически. У Кэрролла тоже квест, могут мне возразить. Да. Но там парад нереальных сущностей выражен в «невинной веселости» ( выражение Честертона), в остротах и каламбурах, и это только верхушка айсберга.
Напряженное непонимание, кажется, охватывает и двух героинь, которые часто не знают, как реагировать на парад. Танец, выданный Алисам хореографом, трудно описать, ибо нечто смутное, и не за счет изобильного дыма, пускаемого на сцену, как признак зазеркалья. Неясно, почему Алисы, хоть и разные темпераментом, почти сходны по пластике? Если их дано две. Или зазеркалье ничего не меняет, а просто удваивает?
Впрочем, дети будут довольны, я думаю. Сценограф постарался.
Майя Крылова