В развернутом интервью Антон Шабуров с Анной Коломоец беседуют о финансовых делах Ростовского симфонического оркестра, о дирижерском деле, о пользе искусственного интеллекта и о женщинах-дирижерах.
— Антон, поздравляю вас с прекрасной, вдохновляющей новостью! Ростовский симфонический оркестр дождался увеличения финансирования. Расскажите, пожалуйста, какова была обстановка в коллективе до этого события?
— Пожалуй, сложно представить себе новость, которую бы мы в Ростовском академическом симфоническим оркестре ждали сильнее. Наш оркестр открыл свой 90-й концертный сезон, и во все периоды своей долгой и славной истории музыканты неизменно, что называется, «держали марку».
Я читаю архивные материалы и поражаюсь уровню сложности программ и насыщенностью концертной жизни РАСО и в советские, и в постсоветские годы. Но, к сожалению, и я, и целый ряд моих предшественников на посту главного дирижёра стремились как-то выправить то несоответствие, которое возникало между уровнем профессионального мастерства и самоотдачи оркестрантов с одной стороны и, скажем так, материального вознаграждения с другой.
Не скрою, иногда просто опускались руки, мне казалось, что всё безнадёжно, что задача каждого нового главного дирижёра — это правдами-неправдами удержать коллектив от разрушения, в «пожарном порядке» затыкая кадровые дыры, которые возникали после отъезда очередного музыканта в оркестр с несравнимо лучшими финансовыми условиями.
Как вы понимаете, такое положение оставляет мало пространства для творчества и ещё меньше – для оптимизма при взгляде в будущее. Но я безмерно благодарен каждому музыканту РАСО за то, что даже в такие моменты мы вместе находили в себе силы стиснуть зубы и ни в коем случае не снижать планку качества исполнения.
Очень важно отметить, что всё это время и администрация нашего оркестра, и руководство филармонии делали всё возможное, чтобы этот дисбаланс исправить. Был проделан огромный объём работы — и публичной, и, что куда важнее, непубличной. В результате понимание было найдено и решение принято. По распоряжению губернатора Ростовской области Василия Юрьевича Голубева оркестру выделена специальная надбавка. Мы оказались в числе трёх коллективов – помимо РАСО аналогичную надбавку получили Ростовский академический театр драмы имени Максима Горького и Ансамбль песни и пляски Донских казаков имени Анатолия Квасова.
Хочу от всей души поблагодарить Дирекцию филармонии в лице Оксаны Ивановны Яковлевой, Министерство культуры, прежде всего Анну Анатольевну Дмитриеву, первого заместителя губернатора Игоря Александровича Гуськова и, конечно же губернатора Василия Юрьевича Голубева. Все эти люди, каждый на своём рубеже, приложили максимум усилий, чтобы наша общая давняя мечта стала реальностью.
И ещё один человек, без которого этот путь не был бы проделан, и которого я просто не могу не поблагодарить за фанатизм и сподвижничество — наша замечательная директор Ростовского оркестра Елена Алексеевна Банникова.
— А как сейчас обстоят дела с кадрами? Есть недобор?
— Важно помнить, что Ростов-на-Дону – консерваторский город. И с формальной точки зрения наш оркестр укомплектован, у нас работает более ста человек. Но это не значит, что кадровых проблем нет.
Во-первых, есть несколько групп, где у нас просто образовался целый ряд вакансий. Прежде всего это виолончели, контрабасы и группа ударных инструментов.
Ну а во-вторых, пожалуй главная проблема в том, что многие музыканты буквально разрываются между несколькими работами: они играют в музыкальном театре, в духовом оркестре филармонии, в военных оркестрах, работают в образовательных учреждениях. И поэтому очень часто мы сталкиваемся с тем, что номинально человек у нас есть, но физически он очень часто отсутствует, и мы ничего не можем с этим сделать, потому что у нас он – совместитель.
Очень надеюсь, что сейчас ситуация изменится. В самое ближайшее время мы объявляем конкурс на замещение вакантных должностей. Для меня очень важно подчеркнуть, что это уже конкурс в новых финансовых условиях, поэтому мы рассчитываем привлечь высококлассных музыкантов и уже стопроцентно укомплектовать наш штат.
— Уже четвертый год вы плечом к плечу трудитесь с музыкантами Ростовского симфонического оркестра. Как главный дирижер оценивает их творческое развитие?
— Напомню, что я возглавил коллектив, когда он находился на творческом взлёте, связанным с работой моего предшественника, коллеги и товарища Валентина Урюпина. Это, кстати, в чём-то даже сложнее, чем приходить на руины. Поэтому первое время я скорее ставил себе цель, чтобы с моим приходом не стало хуже. Конечно, оценивать должен не я, но мне кажется, что планку мы удержали, и вектор развития продолжился.
Мне кажется, что у нас с музыкантами сложились хорошие доверительные профессиональные отношения. Как-то раз один из моих коллег, который впервые приезжал к нам в качестве приглашённого дирижёра на программу, попросил меня вкратце охарактеризовать ему коллектив в целом и каждую группу в отдельности. Это естественное желание – маэстро хотел примерно понимать, чего ждать от работы с новым для себя оркестром. И вот когда я постарался это сделать, я понял, что у нас нет ни одной группы, о которой я бы мог сказать: «А вот сюда лучше не суйся. Играют как играют, работать с собой не дают. Но других нет, поэтому терпим».
К сожалению, во многих оркестрах в регионах имеются группы, попадающие под такое описание, но не у нас – я точно могу сказать, что все музыканты настроены на сотворчество и на достижение максимально возможного результата. И, наверное, то, что именно это достоинство нашего коллектива нам удалось не только сохранить, но и преумножить, я могу записать себе в главный актив.
Думаю, при мне несколько скорректировалась репертуарная политика, но это, если не лукавить, чистая «вкусовщина», опять же связанная с пристрастиями главных дирижёров.
Конечно же, всегда сохраняется баланс, но в целом мы стали чаще играть русскую симфоническую музыку XIX – начала XX века, а также скандинавскую музыку, в то время, как Валентин куда больше исполнял Моцарта или, скажем, Циммермана.
— Вы фанат скандинавской музыки?
— Видите ли, я уралец, родился в Екатеринбурге. «Нордический характер» – это про меня. Мне было даже немного не по себе ехать главным дирижёром в Ростов, потому что это оркестр с южным темпераментом. Да и не только оркестр – все работают в таком особом южном ритме.
Но отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что да, скандинавская, или шире – северная музыка мне очень близка. Это и Сибелиус, и Григ, и Нильсен, и менее репертуарные Свенсен, Хальворсен, или шведский композитор Хуго Альвен.
Я с большой симпатией отношусь к музыке Британских островов, причём прежде всего не английской, а шотландской, ирландской и с недавних пор – валлийской. С большим наслаждением открыл для себя уроженца Уэльса сэра Эдварда Германа, представителя позднего европейского романтизма, чью ярчайшую «Валлийскую рапсодию» мы с большим успехом исполнили в Ростове и надеемся в будущем сезоне показать на гастролях.
— Замечаете ли вы, что становитесь «южанином»?
— В одном из своих ростовских интервью я говорил, перефразируя песню Стинга «Englishman in New York», что в Ростове я «северянин на юге».
Поначалу мне было очень непривычно взаимодействие с этим южным темпераментом. Например, я слышу, как люди ругаются последними словами, и думаю: «Надо ли мне сейчас как художественному руководителю в этот спор вмешиваться и принимать какие-либо меры?». Но буквально через пару часов я вижу, как эти же люди обнимаются и снова лучшие друзья и практически родственники.
Мне понадобилось время, чтобы понять, что это никакое не лицемерие, что в оба момента люди абсолютно искренни. Они и ругаются всей душой, и мирятся всем сердцем. Для нас, северян, такие полярные эмоции в такой короткий промежуток времени недоступны.
Уже потом я понял, что в такие моменты лучше никак не вмешиваться. Не мешать. Дать людям выговорится, потом остыть, потом примириться, потом уже вернуться к конструктивному общению. Это непросто и требует колоссального терпения, но, как мне кажется, сейчас у меня это получается уже куда лучше.
— Вы частый гость в столице, сотрудничаете со многими московскими коллективами. Можете ли вы сравнить провинциальные оркестры со столичными?
— Я бы всё-таки кодифицировал не по признаку «столичности» и «провинциальности». Мне кажется, у каждого коллектива есть своё неповторимое лицо, и в той же Москве сколько оркестров, столько и по-своему уникальных коллективов. Очень часто это связано с личностью главных дирижёров, которые много лет пестовали или продолжают пестовать эти оркестры. Поэтому в каком-то коллективе, скажем, потрясающая исполнительская мобильность, умение за минимальное количество репетиций сделать почти любую программу, а в другом коллективе напротив, есть большая любовь к длинным репетиционным циклам, долгому «вживанию» в репертуар.
При этом мне кажется, что назвать «провинциальными» оркестры Новосибирска, Казани или Екатеринбурга мало у кого повернётся язык. Это – ведущие российские коллективы, а то, что их формальная «прописка» находится не в столице, а в регионах, никак не снижает их статус.
Ели же всё же попытаться найти то, что сильно отличает столицу от большинства регионов, то я бы сказал, что это разные темпы жизни и соответственно график концертов.
В Москве и в Санкт-Петербурге у коллективов неимоверное количество выступлений с разными программами, на разных площадках, с разными дирижёрами, плюс гастрольные поездки, фестивали и так далее. В других городах коллектив живет более спокойной жизнью: концерт раз в неделю и, соответственно, непривычно роскошные по московским меркам 4-5 репетиций на подготовку программы.
— В Москву вам не хочется перебраться?
— Скажем так, для этого решения должны сойтись звёзды. В перспективе, пожалуй, я рассматриваю для себя такой сценарий, но пока моя семья даже в чисто бытовом смысле очень привязана к нашему родному Екатеринбургу. Хотя я отлично понимаю, что если будет по-настоящему достойная причина для переезда, все бытовые проблемы решаемы.
Но я давно себя поймал на ощущении, что Москва, Санкт-Петербург, Ростов-на-Дону, Екатеринбург, Нижний Новгород, Казань, Ижевск, Хабаровск, другие города – это какая-то неотъемлемая часть моего мира, и я бы очень хотел в любом случае сохранить возможность активно между этими частями мира передвигаться, а уж где при этом буду прописан, вопрос второй.
До пандемии и последовавших ограничений на передвижения я вообще был адептом той философии, что в нынешнем мире не так важно, где дом, важно, чтобы в этом месте был международный аэропорт, а дальше уже весь мир открыт.
— Я люблю задавать дирижерам один и тот же вопрос: зачем оркестру нужен дирижер?
— Есть чисто формальная сторона дела – руководство исполнением с точки зрения координации усилий музыкантов. Проще говоря, это помощь в ответе на вопросы «кому играть» и «когда играть». Это такой первичный, капельмейстерский уровень.
Но куда важнее, как мне кажется, ответ на вопрос «как играть». Приведу такую аналогию. Вот есть всем известный драматический текст, например, монолог Гамлета из одноимённой трагедии Шекспира. И этот текст может прочитать Смоктуновский в фильме Григория Козинцева, а может Высоцкий в спектакле Юрия Любимова. И это будут два разных Гамлета, хотя сам текст будет идентичен до последней запятой. Вот именно в этом – в интерпретации, в , если можно так выразиться, «наведении освещения» на партитуру и есть главная задача дирижёра.
Да, донести авторский замысел до публики при помощи музыкантов оркестра, но и пропустить этот авторский замысел через себя, высветить именно те грани, которые важны именно исполнителю.
Поэтому я абсолютно не верю в перспективу «роботизации» профессии дирижёра. Это я реагирую на недавно появившиеся видео в сети, где робот дирижирует оркестром.
Конечно, вот этот примитивный диспетчерский уровень робот может выполнить достаточно точно, да и то, скажем так, в более-менее строго «метричной» музыке. Там, где нужна свобода дыхания, у искусственного интеллекта возникнут проблемы, а там где нужна именно интерпретация, а не иллюстративное воспроизведение нотного текста, тут, как мне кажется искусственный интеллект будет бессилен.
Чем больше будут пытаться доказывать, что любой робот может быть дирижером, тем больше будут проявляться и показывать себя настоящие дирижеры.
— Не могу понять, как вы все-таки относитесь к искусственному интеллекту?
— Я прекрасно понимаю, что технический прогресс не остановить. Есть такие строчки из «Сорокоуста» Есенина, где он пишет про паровоз и сравнивает его с жеребёнком:
«Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце».
Для крестьян начала XX века паровоз – чёрт в ступе: большой, железный, коптит, дымит. На конях скакали и будут скакать поколениями. А паровоз разрушит всю нашу привычную жизнь… Так вот, я не хочу быть таким крестьянином, проклинающим паровоз.
При этом лично у меня никакого страха, что Искусственный Интеллект скоро заменит всех представителей творческих профессий, нет. Не мной сформулирована эта мысль, но я её разделяю – Искусственный Интеллект не сможет создать подлинно художественное произведение, потому что ни одной машине невозможно внушить мысль о собственной смертности, собственной конечности. А ведь очень многое подлинными творцами создаётся именно под влиянием этого ощущения, даже если они сами так напрямую не формулируют.
У меня есть друзья-дизайнеры, с которыми мне очень интересно общаться как раз на тему развития искусственного интеллекта. Они мне говорят, что то, что создавал ИИ несколько лет назад, было смешно и нелепо. А вот то, что создаёт сейчас, уже стало вполне конкурентоспособно с тем, что делает живой дизайнер, а в некоторых случаях даже лучше. И их это их страшно пугает.
Но мне кажется, что этот страх сродни страху телефонисток, которые испугались за то, что сотовая связь отменит их профессию. Так и произошло, но зато новые технологии создают массу новых профессий. Поэтому я считаю, что в нашей сфере Искусственный Интеллект может стать хорошим помощником, беря на себя «рутинную» работу, и это здорово. А истинное творчество заменить у него не получится, поэтому настоящим художникам бояться нечего.
— Антон, вы очень живой человек, расскажите, меняете ли вы свой психологический подход при работе с разными оркестрами?
— Есть некий набор качеств, которые я, скажем так, модифицирую. Вы же не общаетесь с разными людьми одинаково? Конечно, нужна определенная гибкость, своеобразная «тонкая настройка». Я, кстати, студентам всегда повторяю, что оркестр – не инструмент дирижера, это живые люди! Ты никогда не знаешь, в каком они сегодня настроении, что у них происходит дома.
Есть такое примитивное мнение, что с русскими коллективами необходимо быть более императивным и даже жёстким, а на Западе нужно быть вежливым и добродушным. Мне это не кажется правильным, потому что вежливым необходимо быть всегда и везде. И дирижёрские намерения должны быть изначально доброжелательными тоже везде.
Но всегда важен результат! А если эта вежливость приводит к тому, что ты вынужден идти раз за разом на творческий компромисс, недопустимый для тебя, то и зачем такая вежливость нужна?
— Удается ли сейчас сотрудничать с европейскими оркестрами?
— Да. Конечно же, многое отменилось после февраля 2022 года, но я сохранил мои связи с оркестрами Румынии и Венгрии. Причём в Румынии за последние два года количество оркестров, с которыми я сотрудничаю, увеличилось. Например, в мае я впервые выступил с Филармоническим оркестром Трансильвании из города Клуж-Напока, который по праву считается одним из лучших не только в Румынии, но и во всей Восточной Европе.
Причём мы играли русскую музыку: Вступление к «Хованщине» Модеста Мусоргского, сюиту из «Китежа» Николая Римского-Корсакова и «Колокола» Сергея Васильевича Рахманинова. А в Венгрии с оркестром имени Золтана Кодаи в феврале с большим успехом исполнили Вторую симфонию Александра Глазунова.
— Меняется ли ваш дирижерский подход за рубежом?
— Если я приземляюсь в Румынии, то это еще не значит, что я становлюсь другим человеком. Как я уже говорил выше, я не люблю вот этого «дифференцированного подхода» в зависимости от географии. Тут скорее другое – у каждого коллектива своё неповторимое лицо.
В той же Румынии я работаю с пятью оркестрами, и все они разные. В оркестре города Тыргу-Муреш я главный приглашенный дирижер, и могу нередко найти больше параллелей с моим ростовским оркестром, чем с коллективом из соседней Венгрии.
— Вернемся в родные края. В России сейчас выкристаллизовывается новое молодое поколение дирижеров: Иван Никифорчин, Фёдор Безносиков, Филипп Селиванов. Как оцениваете молодых ребят?
— Во-первых, очень здорово, что молодое поколение дирижёров есть и так ярко заявляет о себе. Прекрасно, что есть возможность проявить себя не только у тех, кого вы перечислили, но и у целого ряда других ярких и достойных дирижёров, начинающих свой самостоятельный путь в профессии.
Мне кажется, молодые ребята, чьи имена сейчас у всех на слуху, проходят в итоге тот же путь, что проходили все остальные поколения дирижеров. Они начинают как дерзкие, смелые и активные музыканты, на первых порах стремящиеся охватить по максимуму репертуар, географию и количество оркестров. И это нормально, мы все шли этим путем. Со временем я надеюсь, «эффект количества» будет заменяться на «эффект качества», когда счастье будет не от заполненности календаря, а от творческих восхождений. Поэтому я искренне им желаю всяческих успехов, а главное – не терять себя.
Кстати, мы в Ростове тоже стараемся поддерживать молодых дирижёров, и как минимум дважды в год – в рамках проекта «перезагрузка», предваряющего абонементный сезон и в рамках дирижёрской лаборатории фестиваля «Мост» – мы приглашаем молодых маэстро для сотрудничества с нашим оркестром.
— В дирижерских классах консерватории все больше и больше представительниц прекрасного пола. Как вы относитесь к женщине за дирижерским пультом?
— Я часто шучу, что я, наверное, самый прогрессивный главный дирижёр в России, потому что в Ростове сразу две дирижёрские должности (второго дирижёра и ассистента главного дирижёра) занимают девушки.
Наш второй дирижёр – Любовь Носова, которая не так давно на конкурсе La Maestra в Париже заняла второе место.
А позицию ассистента занимает выпускница Ростовской консерватории в моём дирижёрском классе, Надежда Павловская. Она уже получила звание лауреата на нескольких конкурсах, а также в прошлом году прошла отбор на Всероссийский конкурс по специальности «симфоническое дирижирование».
Возможно, я чего-то не вижу или не совсем понимаю, но для меня женщина-дирижёр — не проблема и никогда ею не была. Для меня опять же не по этому признаку происходит внутренняя классификация, потому что я наблюдал и крайне беспомощное мужское дирижирование, и невероятно талантливое и профессионально состоятельное женское. Поэтому у меня лишь один критерий оценки: было это убедительно или нет.
Нас уже давно не удивляют скрипачки, пианистки или виолончелистки. У нас не возникает ощущение, что здесь что-то не так, хотя, скажем, сто лет назад это тоже вызывало вопросы, и мы помним, как долго, к примеру, филармонические оркестры Берлина и Вены сопротивлялись появлению женщин в своих рядах. Я думаю, что с девушками-дирижерами в скором времени будет так же, и ничего пугающего я в этом не вижу.
— А вы сами скучаете по музыкальным конкурсам?
— Совсем нет. Я прошёл разные этапы отношения к самой идее дирижёрских конкурсов. Когда-то я считал, что никогда ни в чём подобном не буду принимать участие, потом сильно пересмотрел своё отношение, и был период, когда я активно участвовал в конкурсах. В некоторых смог победить, в некоторых потерпел неудачу, но в целом я не могу отрицать, что конкурсы мне дали довольно много. И даже не с точки зрения карьеры, а с точки зрения опять же стимула к саморазвитию. Причём нередко поражения были даже полезнее, чем победы.
Затем в какой-то момент я сам себе сказал: «Стоп!». И решил, что дальше буду стараться обратить на себя внимание уже не новыми лауреатствами, а честной и упорной работой.
— Сейчас на сценах выступают одни и те же лица, а зарубежные гости не радуют нас своими гастролями. Как оцениваете нынешнюю музыкальную жизнь страны?
— Ну во-первых, мне не кажется, что утверждение про «одни и те же лица» так уж справедливо. Мы как-то с одним моим коллегой в полемическом задоре даже решили посчитать эти самые «одни и те же лица», продолжающие активно работать в России, и поняли, что только дирижёров, довольно регулярно появляющихся за пультами ведущих оркестров, без проблем назвали более полусотни. Так что полагаю, что это некая иллюзия, возникающая, потому что действительно есть ряд музыкантов, фамилии которых на афишах мы видим практически постоянно. Но ведь, как мне кажется, так было и раньше.
Перенесемся в советское время. Там ведь тоже была некая плеяда дирижеров, пианистов, скрипачей, виолончелистов. Один и тот же Геннадий Николаевич Рождественский на протяжении больше 50 лет выступал в Москве. Или один и тот же Евгений Федорович Светланов, Кирилл Петрович Кондрашин…
Один и тот же Евгений Александрович Мравинский выступал в Петербурге.
А один и тот же Герберт фон Караян в это же время выступал в Берлине, Вене и Зальцбурге на протяжении нескольких десятилетий.
Желание видеть раз за разом новые лица просто из любви к чему-то новому мне не очень близко. Мне интереснее наблюдать за развитием исполнителей и дирижеров. Поэтому у меня, наоборот, есть ощущение некоего всплеска концертной жизни.
Особенно после пандемии многие музыканты поняли: фраза о том, что надо играть каждый концерт как последний, приобрела новое, пугающе реалистичное звучание. Он действительно может стать в любой момент последним, так или иначе. Поэтому есть ощущение, что многие стремятся успеть сделать как можно больше. Как говорится, «если вы хотели отложить на потом, не откладывайте».
И есть еще один момент, которому я очень рад. У нас как никогда раньше появилась возможность выбирать. Сейчас есть «мейнстримные» исполнители, которые активно выступают на площадках столицы и не только. Есть и нишевые музыканты.
Вы любите барокко? В Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде и других городах есть целый ряд высококласнейших исполнителей именно этого стиля.
Вы любите современную музыку? Вот, пожалуйста целый список.
Вы любите старую добрую музыку романтического периода? И ею афиши переполнены. Поэтому, как мне кажется, каждый найдёт для себя то, что ему по душе.
Не поймите меня неправильно, я был бы счастлив, чтобы в России как раньше регулярно гастролировали мировые звёзды уровня, к примеру, Пааво Ярви, Филиппа Херревеге или Кристиана Тилемана, если мы говорим о дирижировании.
Более того, много бы я дал, чтобы все российские музыканты, по разным причинам лишившиеся возможности выступать в России, вновь такую возможность обрели.
Я как раз не из тех, кто радуется «сужению конкурентного поля», мне куда комфортнее в многообразной и живой музыкальной среде. Но всё же я не могу согласиться с утверждением о том, что сегодняшняя культурная жизнь России сводится к четырём-пяти фамилиям.
— Как относитесь к овациям между частями?
— Спокойно. Если это случается, то для меня это не трагедия, если только это не овация, например, между Третьей и Четвёртой частями «Патетической» симфонии Чайковского. Но телефоны меня раздражают сильнее, чем аплодисменты в паузах.
— Вы дирижируете палочкой, а кто-то машет только руками. В этом есть какая-то дирижёрская тенденция?
— Мне кажется, это очень индивидуальная вещь, кому как удобнее. Палочка лишь инструмент для того, чтобы жест в конечном итоге был более понятен и убедителен. Но мы знаем большое количество ярких дирижёров, которые в этом отношении исповедуют диаметрально противоположный подход.
Довольно тяжело представить Юрия Хатуевича Темирканова (исключая его ранние записи) или Теодора Курентзиса с палочкой, а вот, скажем, Юрия Ивановича Симонова, напротив, без палочки.
Екатеринбургский дирижёр Леонид Павлович Шкарупа, которого я считаю одним из своих учителей, репетиции всегда проводил без палочки, а концерты, напротив, всегда дирижировал с палочкой, добавляя даже в этой, казалось бы, небольшой детали некое «новое качество» к концертному исполнению. Возможно, с точки зрения консерваторской «методики дирижирования» это не совсем верно, но мне такой подход оказался очень близок, поэтому я дирижирую и так, и так в зависимости от исполняемой музыки, а иногда и в зависимости от трудноуловимого внутреннего ощущения. Но всё же, наверное, предпочтительнее лично для меня дирижирование с палочкой.
— Что такое хороший дирижер?
— Если коротко, то это честный музыкант, яркий художник-интерпретатор, профессионал, постоянно повышающий своё мастерство, харизматичный лидер и человек, активно познающий мир во всём его многообразии, не замыкающийся только на музыке.
— Есть ли такие коллективы в вашем списке, с которыми бы очень хотелось посотрудничать?
— В какой-то момент я перестал мыслить в категории «обязательных статусных ангажементов», но всё же в России есть несколько коллективов, с которыми наши пути ещё ни разу не пересекались. Прежде всего это Заслуженный коллектив России, Симфонический оркестр Санкт-Петербургской филармонии, а также Национальный филармонический оркестр России под управлением Владимира Спивакова. Надеюсь, что в будущем мы установим контакты и с этими прославленными коллективами.
А глобально, конечно же, мы все мечтаем попробовать свои силы за пультов лучших оркестров мира, таких, как Берлинский или Венский филармонический, Оркестр Концертгебау или оркестры так называемой американской «Большой пятёрки». Буду невероятно счастлив, если это когда-нибудь произойдёт.
Но всё же главную цель профессиональной деятельности я вижу не в стремлении за «лучшие дирижёрские пульты мира», а в самосовершенствовании.
— Художник редко бывает счастлив в простом понимании этого слова. Насколько данное высказывание относится к вам?
— Наверное в нынешнее время только человек, полностью лишённый эмпатии и сострадания, рискнёт назвать себя абсолютно счастливым. Но формально я не могу жаловаться – у меня есть любимая и любящая семья, любимое дело и, что для меня очень важно, некое «чувство будущего». Но я в каждый миг помню, насколько это состояние хрупко и мимолётно.
Беседовала Анна Коломоец