Премьера оперы Верди «Отелло» прошла в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Это итог содружества дирижера Феликса Коробова и режиссера Андрея Кончаловского. Премьера прошла под эгидой фестиваля «Черешневый лес».
Поздний Верди – Отелло и «Фальстраф» – два шедевра, которыми композитор достойно встретил старость, доказав миру, что умение преодолевать собственные шаблоны есть достояние истинно творческих натур.
В оперном воплощении шекспировской трагедии все приемы Верди снайперски бьют в точку, создавая необходимое напряжение. Например, знаменитые броски музыки вверх на широкие интервалы, страстные метания между форте и пиано, причем и то, и то в высшей степени усиления. Рев медных в начальной буре, быстрая пульсация скрипок при смятении Отелло и нежная атака виолончелей в дуэте любви, нападение тромбонов с фаготами и литаврами при криках «Проклятие», испускаемых неистовым ревнивцем.
Пунктирный ритм, когда душа рвется на части, змеиные трели на слабой доле такта у Яго. Мандолины и гитары в честь праздника с нежной красавицей, хроматика, когда конец счастью, кларнет и английский рожок – мгновения затишья перед убийством, песня об иве – тоже кларнет как главный.
Повторяемый «топот» бубнящих контрабасов: так обременяет Отелло его навязчивая идея. И предсмертный монолог несчастного обманутого ревнивца с гобоем.
Оркестр под управлением Феликса Коробова играл картинно до невозможности, все это подчеркивая, подавая музыку так выпукло и броско, даже декоративно, как только возможно.
Коробов уверяет, что он, со всеми оркестровыми делами, точно следовал партитуре. Правда, солисты за брутальным оркестром не всегда были слышны. И ансамбли, если честно, порою выпевались не совсем четко.
Андрей Кончаловский не новичок в опере, и за «Отелло» взялся решительной рукой. С помощью сценографа Метта Дили он поместил действие на ступеньки, ведущие в полукруг темно-серых (иногда – черно-зеркальных) стен. Стены периодически раздвигаются, становясь колоннами. За ними тогда видны кусочки южного рая: цветы в саду, золотые шарики апельсинов на деревьях, смеющиеся люди. Или ночное звездное небо.
И бушующие волны в начале, когда флотилия Отелло пытается пробиться к берегу сквозь ураган. Когда стены вдруг переворачиваются изнанкой к публике, то на ней (изнанке) обнаруживается золотая мозаика с цветами и птицами. «Красиво как», шептались в зале. А поскольку все сцены с Яго и вся ревнивая ненависть проходят (и как бы накапливаются) в закрытых стенах – то получается, что стены и колонны – символ мрачного душевного застенка, наглухо перекрывающего герою возможное и былое яркое счастье.
Впрочем, публика шепталась и в другой момент, уже недоуменно, когда из задника на сцену выдвинулась огромная скульптурная голова на «гранитном» постаменте. И с этого момента почти до конца спектакля голова созерцала и нарастающее бешенство Отелло, и провидческую скорбь песни об иве, и удушение супруги подушкой, и удар прозревшего убийцы кинжалом себе в живот. Тут, правда, отвернувшись в последний момент.
Нет, откуда у режиссера взялась голова, понятно. Это памятник спасителю отечества и военному диктатору. Его культу личности. Но откуда диктатор с культом и фашистским массовым вскидыванием рук на старом Кипре, спросите вы, если персонажи с первой секунды одеты в ренессансные костюмы, то есть живут хронологически далеко от наших дней?
Все не так просто. После антракта Отелло в очередной раз объясняется с Яго, вливающим яд в душу чересчур доверчивого мужа. Оба пока еще в Ренессансе. Но на столе уже обнаруживается – вдруг – современная военная фуражка. Это эпиграф и подсказка публике о грядущем превращении.
Когда господам офицерам внезапно вынесут военные мундиры, а толпа местных жителей оденется в униформу, и действие зачем-то перенесется в эпоху Муссолини. Для всех, кроме Дездемоны, костюмно оставшейся в Ренессансе.
Говорю «зачем-то», потому что переодевание с намеком на европейский тоталитарный режим в двадцатом веке никак не повлияет ни на суть конфликта (шекспировского и вердиевского), ни на развитие характеров, ни на какие-то дополнительные смыслы. Оно просто есть.
Написал же Бродский о трагедии (стихотворение приведено в буклете спектакля), что ей «к лицу и пиджак, и тога». Ну и …
Правда, (возвращаясь к голове на постаменте) понять, зачем она смотрит в супружескую спальню, невозможно. Независимо от того, символически взирает или буквально.
Политический диктатор Отелло или нет, прислужник Муссолини или нет, он все равно бы удушил жену, не правда ли? А в таком разрезе, с губастым монументом, трагедия начала отдавать трагикомедией, что вряд ли запланировано постановщиком. Вспомнилась знаменитая пародийная песня моей юности, которую распевали на мотив «Когда б имел златые горы»:
“Исчез платок! Обман и драма!
Подвоха мавр не уловил,
И, несмотря на то, что дама,
Он Дездемону удавил”.
«Отелло», несомненно, был выбран театром потому, что есть именитая Дездемона – Хибла Герзмава.
«А как она понимает музыку! Ее пением можно приручить лесного медведя»,
говорят о жене мавра у Шекспира. Вот и Герзмава понимает. Льется кантилена ее голоса, так же сочно и выразительно, как в этой партии Герзмавы – до Москвы – в Америке и Европе.
Голос, правда, распевался постепенно, но до красивых успехов. И, что характерно и увлекательно, звучал отнюдь не подобострастно, даже в момент счастья любви. Эта Дездемона – не наивная нежная девочка, она имеет сильный характер.
Арсен Согомонян (Отелло) был зычен, страстен, крепок вокалом, со своей буйной шевелюрой и золотым халатом визуально диковат (что хорошо). И не без толики демонизма подавал своего, помешавшегося в личной жизни, героя: от эманации его гнева на черепки раскалывалась цветочная ваза. Душить Дездемону наш генерал пришел в черных очках.
А злодей подкачал. Яго (Антон Зараев) элементарно не хватало силы голоса, да и интонация периодически пускалась в извилистое плавание. Тем самым интрига вокруг мавра неожиданно приобрела оригинальный ракурс: Отелло и его жена хорошо поют, а злобный интриган – нет.
Вот и повод для мести.
“Пусть поступил Отелло смело
Или трусливо – вам судить,
Hо мавр – он сделал свое дело,
А значит, может уходить!”
Майя Крылова