Большой театр показал премьеру «Дон Жуана».
Спектакль делали дирижер Туган Сохиев и режиссер Семен Спивак, вместе со сценографом Семеном Пастухом, автором костюмов Галиной Соловьевой, хореографом Сергеем Грицаем и художником по свету Дамиром Исмагиловым.
Опера Моцарта (далее – ДЖ) известна, кажется, до последней ноты. Но дирижер Сохиев уверен, что
«партитура в нашем спектакле получит новые объемы, дыхание, новое прочтение».
И важно смотреть на оперу
«с иронией, даже с юмором, иначе она не получит необходимого блеска».
Кто бы спорил, в драме лукавого Моцарта со словами хитреца Лоренцо да Понте стоит улыбаться. Но в реальности это не произошло.
Коль ставите комедию, ищите филиграни комического, а если трагикомедию, как, кажется, было задумано, тем более ищите разность ощущения и переживания звука. Но на первом показе Моцарт звучал однозначно и прямолинейно, переставая быть легким и прозрачным, начиная становиться увесистым там, где не надо, иногда слишком громким для пения, не тонким по фразировке, часто «рубленым» – и перманентно риторическим. Задолго до финала, где риторика уместна.
Ну да, Моцарт – не барокко, как справедливо сказал дирижер на брифинге. Но он и не Вагнер. И поиски филигранности не только аутентичному оркестру подвластны. К тому же у дирижера были небыстрые темпы, что не пошло на пользу целому, да и ансамбли не всегда звучали согласованно.
Режиссер Спивак из петербургского Молодежного театра на Фонтанке пришел в оперу впервые и по-хорошему изумлен ее возможностями. Голос тут главное, говорит он, но и играть нужно. А «ДЖ» – не драма и не мелодрама, а почти комедия, история
«о том, что человек не может остановиться».
И должен быть
«общечеловеческий юмор, не зависящий от страны и менталитета».
А не то, что прежде, когда все режиссеры в «ДЖ» такие серьезные были.
Что на практике? Юмор есть. Например, Мазетто залезает Церлине под юбку, чтобы спрятаться от Дон Жуана. Смешно же? И ново. Или командор: он сам, как ДЖ, гуляет с девками в обнимку. Его убивают зонтиком, который тут атрибут-лейтмотив: на них не раз дерутся, как на шпагах, их носят (зачем?) переодетые мстители, и осиротевший в финале Лепорелло сжимает у груди зонт.
Эльвира вынимает из сумочки пистолет и случайно нажимает на курок, бабах – и с неба падает убитая утка, которую дама брезгливо, двумя пальчиками, швыряет за кулисы. Она же бьет Лепорелло букетом, а он картинно хватается за причинное место. Ну да, букет – вещь разрушительная.
В спектакле много танцев, они не раз заменяют режиссуру. Вот поет слуга о любовницах господина, а девицы всех времен и народов выстраиваются диагональю и принимают позы. Господин со слугой часто общаются за бутылкой. Почему бы не выпить? Для бодрости.
Когда шутить неудобно по коллизии, певцы, как правило, просто стоят и поют – драму постановщик не жалует. Да, вот дико смешной эпизод: дон Оттавио в гипсе на коляске, побитый в борьбе против ДЖ. Правда, в конце дуэта он резво вскочит и уйдет на своих двоих.
Ездят на велосипеде, командно пританцовывают «паровозиком»,… все эти буффонады – привет из давно прошедшего театра. ДЖ спускается в зал в антиковидной маске. Ну, хоть с веком наравне.
Мы где-то в середине прошлого века по костюмам. И нигде (или везде) по декорациям: они с виду – череда мрачных кулис-стоек с проходами. Стойки ездят туда-сюда. Монотонность черного кабинета (ой, сколько раз уже…) разбавляют кадки с мандаринами, огромные статуи командоров на кладбище (ближе к финалу) и полная луна на заднике. (По задумке авторов спектакля герои любят ночью, и только). Юбки дворянок «нью лук», траур донны Анны, легкое, малиновое с зеленым, пижонство Эльвиры, свадебно-белое на Церлине, невзрачные костюмы мужчин.
Броскость женского миманса: то крупный горох на белой ткани, то красная мини-кожа в обтяжку. Красный миманс – как безмерный голос эротических обстоятельств: девицы на каблуках, изображающие нечто вроде варьете, имеют много функций. Они обрамляют дефиле персонажей в начале, бегая табунком под увертюру и выстраиваясь в почетный караул, а в конце толпой скрашивают старость главного героя (о ней – ниже).
О пении и ролях. Царственно- наглый эгоцентрик ДЖ у Ильдара Абразакова хорош, ибо, как всегда, видна харизма певца и оперного актера. Серенада с мандолиной, например, льется как густой мед. Но такое впечатление, что эту роль Абдразаков выстроил без режиссера, сам, из многолетних театральных наработок. Разве что дурной парик из длинных «немытых» волос ему подсказали.
Про других исполнителей приходится говорить не только о том, что сценический рисунок партий зачастую весьма приблизителен (это проблема режиссера). Командор (Денис Макаров) в финале поет не инфернальным, густым голосом, как надо бы, а жидковато и не страшно. Лепорелло (Кшиштоф Бончик) держится раскованно, даже под столом, но не особо выразителен по тембру. Оттавио (Туомас Катаяла) скучновато докладывает (один злобный слушатель сказал «тарахтит») свою упертую преданность. Мазетто (Александр Бородин) недостает стиля, а солисткам, увы, моцартовской инструментальности и вибрато в ариях.
Донна Анна (Светлана Лачина) не убеждает, что ей скорбно или что ею, возможно, правит лицемерие: у певицы с хорошим голосом все идет ровно, без красок и обертонов. Церлина (Екатерина Воронцова) поет красиво, но слишком «открытым» звуком, и эмоциональных перемен у облапошенной и прозревшей крестьянки должно бы быть больше. Донна Эльвира (Динара Алиева) негодует как-то напролом. Впрочем, как еще ей негодовать, если режиссер – смеху ради? – дал персонажу одну краску – тупую навязчивость. И вообще, по воле режиссера, все герои – недотепы. Комедия же.
…В конце концов, после эпизода на кладбище, мы видим пожилых ДЖ и Лепорелло (этот еще и глухой). Они седые, ходят с палочкой, хромая и сутулясь. Но девки в красной коже тут как тут, окружают развратника развратом.
Вопросов к этому эпизоду много. Почему стареют только ДЖ и Лепорелло, а прочие персонажи – Анна, Оттавио, Церлина и Мазетто – сохранили молодость? Я еще понимаю, если б наоборот: мол, плейбой и его слуга – вечные типажи.
Зачем нестареющая Эльвира «даже спустя годы приходит к ДЖ»? Чтобы сообщить о пострижении, наконец, в монахини? Но у либреттиста и Моцарта ее уход от мира важен по горячим следам событий, после потрясения от провалившегося в ад негодяя. И что в таком случае Эльвира делала много лет? Мух ловила?
Почему Командор приходит на ужин спустя годы после обещания быть и своих же слов «еще до зари ты закончишь смеяться»? В чем смысл этой старости? Тем более что финал спектакля вообще не сделан, просто пересказ событий: пришел командор, пожал руку, вспыхнуло пламя (смешно смотреть на позавчерашний способ – красные огрызки-тряпочки, раздуваемые вентилятором), ДЖ скорчился и спотыкаясь, ушел в проем стены.
Проблема в том, что режиссерское послание в опере мне прочесть не удалось. О чем этот набор эпизодов, сказать не могу.
Не может человек (ДЖ) остановиться? Это – тема? Допустим. Но смех не смешной. И драмы нет. Катарсиса тоже. Метафизика или аллегория не прочитываются, комедия положений или маски–шоу не разыграны. Пародия или эксцентрика, мифология или брутальность, лицемерие или сущность, эротика или любовь, водевиль или романтика, элегантность или вульгарность, психология или символы – всё, по большому счету, отсутствует. На худой конец, какая-то мораль, в пользу ли ДЖ или против него. Но тоже не видно. Что это было?
После спектакля подумалось, что ведь появлялась же в ГАБТе в 2010 году постановка Дмитрия Чернякова. Его спектакль, страстный и психологический, быть может, в чем-то противоречивый, но живой и горячий, сложный, как музыка Моцарта. Почему бы его не вернуть? Если театру нужен «Дон- Жуан».
Майя Крылова