Чеховский театральный фестиваль представил в Москве «Жизель».
Уж кто-кто, а россияне в «Жизелях» знают толк. Этот романтический балет увидишь в любом музыкальном театре страны.
Я помню, как в юности ходила на него, как на работу, и каждый раз молча плакала. Сперва – просто по факту: женщины сочувствуют таким душераздирающим историям. Потом – когда хорошо танцевали, ибо история эта, преломленная в танец, на танце и построена: главная героиня при жизни обожает плясать, а после смерти, став мстительной виллисой, должна затанцовывать обидчиков-мужчин насмерть.
Казалось бы, возить к нам балет с таким названием – все равно, что ехать в Тулу со своим самоваром. Но не тут- то было.
«Жизель» из Великобритании на Новой сцене Большого театра – свидетельство того, что Театральный фестиваль имени Чехова держит руку на пульсе: увидеть живьем знаменитый спектакль Английского национального балета. созданный четыре года назад – давняя мечта многих театралов.
Акрам Хан, британский танцовщик и хореограф с корнями из Бангладеш, всегда делает нестандартные спектакли, основанные на союзе индийского танца катхак и модерн-данса. На этот раз, приняв приглашение второй – после Королевского балета – британской балетной компании, доверившей ему новое авторское прочтение «»Жизели», Акрам Хан поработал и с классической лексикой. В том числе.
Его спектакль, чем дальше по виду от канонической романтической «Жизели», тем ближе к ней по сути. По точно переданному смыслу архетипа. По тонкости деталей истории о предательстве, жертвенности и раскаянии.
Точно так было с другой современной «Жизелью», поставленной Матсом Эком. Европейская критика тогда писала, что балет Эка выявил смысл «Жизели» едва ли не больше, чем оригинал.
Но Эк ставил новую вещь на основе музыки Адана. Акрам Хан пошел дальше: он взял специально написанную партитуру, созданную Винченцо Ламанья (и аранжировщиком –дирижером Гэвином Сазерлендом) по музыке оригинала.
В этой квази-минималистской партитуре ( исполненной оркестром Большого театра) короткие фрагменты переведены в иные тональности, снабжены новыми темпами, произвольно обрезаны, иначе инструментованы и вообще всячески переформатированы.
Пожалуй, стало слишком много пафоса. У Адана, без «эффектных» нарастаний громкости с внезапными – напоказ – обрывами в тишину, выспренности было гораздо меньше.
Как и у Акрам Хана, который, к счастью, поставил трагедию, а не мелодраму.
Даже наивность нового либретто не помешала этому. Хотя забавно читать о виллисах, как о духах фабричных работниц, жаждущих мести за зло, причиненное им при жизни. Ну ладно, пусть будет новая, промышленная, сказка. Были невесты, умершие до свадьбы, стали пролетарки.
“А причем тут вообще работницы?” – спросите вы. Дело в том, что по либретто действие перенесено в некую условную реальность, сохранившую изначальный классовый расклад: вверху общества – некая Знать, владеющая фабрикой по производству одежды, внизу – изгои-мигранты, работники этой фабрики, лишившиеся работы.
Из недр труппы пришли сведения, что идея балета возникла у автора после событий в Сирии, когда проблема мигрантов в Европе обострилась донельзя. Соответственно, Альберт (тут – Альбрехт) – из знати, Жизель – из «понаехавших».
Второе действие разворачивается там же, на фабрике, закрытой, но она теперь призрачная. И непонятно, в чьем воображении возникает.
И вот в этих, почти буквально политизированных, условиях Акрам Хан создал балет удивительно тонкий, мудрый и печально-красивый.
Танец разворачивается на фоне мрачной толстой стены, которая может и подняться, и перевернуться, но в принципе разделяет миры. В начале в стену напрасно ломятся уволенные мигранты, оставляя на ее поверхности черные отпечатки ладоней. В финале главный герой, «сам ставший изгоем, остается один возле стены». Между этими смысловыми точками разворачивается сага.
Акрам Хан строит ее на контрасте между бурной подвижностью мигрантов и медленной поступью «манекенной» знати, закованной в свои наряды как в броню. Кстати, в балете любопытно использована цитата из старой «Жизели»: героиня, как и там, щупает подол роскошного платья Батильды, но не из наивного восторга перед богатством, а чтобы удостовериться: это великолепие сшито ее собственными руками.
Еще один контраст спектакля – босые ноги мигрантов и утонченные пуанты виллис. Здесь именно тот случай, когда специальная балетная обувь показывает свое предназначение: служить маркером для обозначения всего вне-буквального и вне-бытового.
Бурный темперамент мигрантов (да просто людей, в конце концов), бьет в их танцах-скачках, танцах-пробежках, выставленных напоказ, с подспудной, но очевидной горечью.
Отчаяние и страсть – базовые элементы этой исступленной гонки в никуда, перемежаемой мимическими интерлюдиями.
Столь же пластически настойчив гнев виллис-работниц в серых обносках и с палками в руках, неотвратимо скачущих навстречу друг другу в знаменитой сцене с арабесками (тоже цитата из романтической «Жизели»). Или мерно топчущихся вокруг жертв по воле неумолимой Мирты, в дыму и холодном мертвящем свете.
От этих грозных судий не скрыть ни убийство (у Акрам Хана Илларион душит Жизель, чтобы не позорила традиции предков, спутавшись с чужаком), ни предательство Альбрехта, ни его муки совести.
Знаменитая Алина Кожокару в главной партии естественно перевоплощается из независимо-обаятельной фабричной девчонки в загадочное существо, о котором не скажешь точно, бесплотно оно или нет.
Исаак Эрнандес (Альбрехт) великолепно прыгает, когда полон эротического флирта, и точно демонстрирует главную черту своего героя – покорность обстоятельствам, каковы бы они ни были.
Акрам Хан не стал педалировать танцеманию Жизели. Но дуэт героев во втором акте, с его радостно-робкими касаниями и дрожью объятий – инфернальный праздник среди тлена. Все, что было недолюблено и прикрыто ложью – теперь воплощается до конца.
А после
«Жизель разрывает круг насилия…и отпускает Альбрехта в мир живых»,
уходя вместе с виллисами прочь. И современная публика точно так же замирает в этот момент, как публика старинной Жизели в первой половине позапрошлого века. Ведь помнить всем и всегда просто. Простить нелегко.
Майя Крылова