10 января 2019 в Концертном зале им. П. И. Чайковского свой 90-летний юбилей отметил Народный артист СССР, художественный руководитель и главный дирижёр Московского камерного хора Владимир Николаевич Минин.
В преддверии юбилейного концерта Владимир Николаевич поделился мыслями о прошлом и настоящем дирижёрской профессии, любви к фольклору и воспитании вкуса.
— Владимир Николаевич, у вас за плечами — огромный жизненный и творческий путь. Оглядываясь назад, сможете вспомнить своё первое сильное музыкальное впечатление?
— В детстве меня отправляли в деревню к дедушке. Там мне очень понравилось крестьянское пение; покосные песни, песни, исполнявшиеся крестьянами на посиделках.
Но самое яркое музыкальное впечатление детства, это, конечно опера «Пиковая дама» в Мариинском театре с Печковским и Преображенской. И особенно V картина, сцена в казарме: колышущаяся занавеска, тень графини и слова: «Тройка, семёрка, туз».
Безусловно, это произвело мощнейшее впечатление на ребёнка. Эта сцена и осталась для меня самым ярким музыкальным впечатлением детства.
— А когда вы поняли, что дирижирование — это ваше? Что это то занятие, которому вы бы хотели посвятить свою жизнь?
— Ощущение, что дирижирование — твоя профессия, приходит, когда что-то выходит из-под твоих рук. Ко мне это ощущение пришло, когда я служил в армии художественным руководителем и главным дирижёром ансамбля Северной группы советских войск.
Это была моя первая самостоятельная профессиональная (не самодеятельная) работа в качестве руководителя и дирижёра целого коллектива. Вот тогда пришло ощущение и осознание, что это — твоя профессия. Много ли ты в ней понимаешь? Мало. Поэтому для меня было огромным счастьем, когда с течением времени судьба свела меня с Георгием Васильевичем Свиридовым. Я не скажу даже «с композитором Свиридовым», но с человеком.
Общение с этим человеком очень повлияло на мои взгляды. Можно сказать, это были «мои университеты».
— Годы вашего детства и юности проходили в очень суровые времена. Вам и вашим товарищам по детской хоровой капелле очень повезло с педагогами, которые стали для ребят и наставниками и, можно сказать, родителями. Какие главные уроки жизни и искусства, данные учителями, вы передаёте тем, с кем работаете?
— Все, кто учился у Палладия Андреевича Богданова, в своей душе поставили ему памятник — я в этом больше чем уверен.
Палладий Андреевич приучал нас, пожалуй, к двум вещам. Во-первых, не просто хорошо относиться к своему делу, а стараться быть в этом деле первым. Возможно, он играл на нашем честолюбии, но в детстве мы этого не осознавали. И во-вторых, конечно, Палладий Андреевич прививал нам строгий вкус, который был характерен для капеллы; преемственность тех традиций, которые были присущи русскому хоровому искусству XIX века.
Сейчас, возможно, я могу соглашаться или не соглашаться с некоторыми его взглядами. Но ощущение того, что ты являешься мостиком от того века к этому — оно во мне живёт. Безусловно.
— А вы сами что вкладываете в понятие хорошего вкуса? Как считаете: вкусу можно обучить?
— Человека можно обучить вкусу. Возьмём недавний случай. До интервью с вами я был в поликлинике; мы с медсестрой столкнулись в дверях — я уступил ей место. Девушка удивилась, даже поразилась такому жесту — но ведь для меня он органичен. Меня с самого детства воспитывали уважительному отношению к женщине.
— То есть, вы ставите знак равенства между вкусом и воспитанием?
— Конечно, этот пример более относится к воспитанию. Но хороший вкус можно привить, и в музыке в том числе. Приведу пример из своей жизни.
Я рано лишился мамы, рос с бабушкой и отцом. Уходя в гости, они укладывали меня спать и включали радио. Ленинградское радио всегда отличалось высоким штилем русского языка—до войны, по крайней мере. По радио выступали замечательные дикторы и чтецы, до сих пор помню фамилию одной из них — Овсянникова. Также помню чудесный рассказ «Звёздочка», который читала актриса Александринского театра. Так вот я воспитан на этом высоком словесном штиле.
Поэтому в своё время я не мог принять пение Утёсова, который был безумно знаменит — для меня одесский жаргон был неприемлем.
— Вам в детстве была сделана «прививка» хорошего вкуса.
— Действительно, «прививка» — отличное слово. Я в своих брошюрах тоже пишу: «музыкально-эстетическая прививка».
— А если человеку в детстве была сделана «прививка» дурного вкуса? Сможет ли он исправиться?
— Если человек стремится к лучшему — сможет. Вот такой, как Ломоносов,— стремился; такой, как Плетнёв,— из Архангельска, — стремился. А вспомним «Легенду о Данко» Горького.
Кому-то в болоте приятнее, им не нужно лучшего. И в этом деле решающую роль играет учитель. Исполнительская эстетика—субстанция развивающаяся. К примеру, Баха в XX веке исполняли не так, как при его жизни. То же происходило и в театре: каждое поколение по-своему вглядывается в Шекспира. Важно привить основы классического вкуса, а дальше всё зависит от тебя.
— То есть, вы не разделяете мнения, что вкус — качество врождённое?
— Не разделяю. Уверяю вас тысячу раз, что это не так. Если, к примеру, вы родились в дворянской семье, вам с детства будут прививать хороший вкус: обстановкой, манерой общения, прекрасными педагогами. Но, в любом случае, всё это вам будут прививать.
— Можно сказать, что музыкально-театрализованная мистерия «Гоголь. Ночь перед Рождеством», недавно представленная вашим коллективом, может стать «музыкально-эстетической прививкой», мостиком в мир классической музыки для детей? Ведь порой детям не хватает усидчивости и интереса для больших серьёзных концертов, а такое представление, где существуют и художественное слово, и классическая музыка, и театрализованное представление заинтересует их и не отобьёт желания в будущем познавать мир классической музыки.
— Разумеется. Я, опять-таки, сошлюсь на свой собственный опыт. Когда мы занимались в детской хоровой школе, нас водили на разные театральные постановки. И вот одно дело было — «Кармен» и «Пиковая дама», и другое — «Русалка» и «Демон».
«Демон» производил впечатление чего-то длинного и непонятного, «Русалка» казалась скучной; а «Кармен» и «Пиковая дама» завораживали. Чем? Не знаю, не могу ответить.
Я сейчас начну умничать, а мне бы не хотелось этого делать. Я бы хотел, основываясь на своих детских впечатлениях, сказать, что это было интересно, это производило впечатление. А что является движущим стимулом для ребёнка? Интерес. Ведь ребёнку нужно, чтобы было «ах!». В данном случае желательно, чтобы этим «ах!» было что-то высокое.
Как-то бабушка повела меня на спектакль, названия которого уже и не вспомню — ведь он не оставил во мне никакого отклика. А папа повёл меня на фильм «Невидимка», который просто заворожил, потряс. Если в детской душе произошло потрясение — значит, искусство сработало.
— В своей книге «Соло для дирижёра» и во время нашей беседы вы неоднократно подчёркиваете важность учителей в вашей судьбе и судьбе ваших товарищей по детской хоровой школе при Капелле. Как вы считаете: в наше время роль педагогов в нравственном воспитании подрастающего поколения по-прежнему так велика, или сейчас эту миссию в большей степени выполняют родители? Ведь не секрет, что профессия учителя, к сожалению, сейчас не так почётна, как в годы вашего детства.
— Как думаете: нравственность, по сравнению с тем, что было 100 лет назад, стала выше или ниже? Не нравственность как философская категория, а сами нравы людей, манера обращения друг к другу. Я считаю, они несколько опростились.
Приведу пример. Мальчишкой я в детскую хоровую школу добирался на трамвае. Я входил в трамвай с передней площадки, вынимал 3 копейки и, обращаясь ко взрослому, говорил: «Передайте, пожалуйста, на билет». Что я слышал в ответ? «Получите, пожалуйста, билет».
Возможно, такие манеры общения были характерны для Ленинграда, в котором я жил до войны. Хотя в те годы в экс-столицу приезжало много крестьян, но и они начинали привыкать к культуре города, в котором очень трепетно относились к нравам и манерам общения. В наши дни вы могли бы представить себе такое обращение между людьми?
Новая общественная формация сформировала иную мораль, нравственность и культуру, во всех её проявлениях — от культуры труда до культуры человеческих отношений. Сейчас вам наступили на ногу и, не заметив, пошли дальше. Но роль педагога по-прежнему важна! Хотя воспитывает не только он один. Воспитывает и семья, и окружение, и улица и т. д. Важно — к чему ребёнок тянется, вот это и должны уловить родители и педагог.
— Как думаете, с чем связано опрощение нравов? Возможно, с той мнимой вседозволенностью, которую даёт интернет, когда каждый думает, что имеет право высказывать своё мнение, даже если таковое является хамством и невежеством?
— Возможно, то, что вы сказали, и имеет значение. Но главная причина — это слом тех устоев, на которых базировались нравы города и деревни до начала XX века. Постепенное разложение общества, катаклизмы начала века, Октябрьский переворот 1917 года и все последующие события. Всё это не могло не сказаться на укладе жизни, ведь погибали лучшие. Поэтому нравы в какой-то мере зависели ещё и от уровня тех социальных слоёв, которые остались на поверхности жизни.
Меня возмущало (и я об этом пишу в своей книге «Соло для дирижёра), что такой человек, как Суслов, позволял себе сказать о хоровой духовной музыке, что это — нежелательная музыка. Что это значит? Кто дал этому человеку право запретить целый пласт национальной культуры? Пласт, истоки которого тянутся от Византии.
— Владимир Николаевич, наверняка вы задавались вопросом: кто и почему приходит на концерты духовной хоровой музыки, чем она привлекает публику? Возможна, ваша публика —это религиозные люди?
— В 70-ых годах мне казалось, что есть не только интерес к так называемой «запрещённой» музыке, но и интерес к прошлому России. Это звучит, возможно, немножечко высокопарно, но мне так казалось. Потому что мы пели не только Рахманинова, мы пели знаменные распевы—а это музыка рубежа XVI-XVII веков.
На всю жизнь мне запомнился один случай. Мы выступали в Екатеринбургской (тогда ещё Свердловской) филармонии. Первый ряд партера находился очень близко к сцене. Я ведь на поклоне никогда не смотрю на лица зрителей. Никогда! А в тот раз, после исполнения «Великого Славословия» Струмского, я посмотрел в первый ряд, а передо мной — девушка, у которой текут слёзы.
Дома я всё думал: что стало причиной её слёз? Что-то ведь тронуло эту девушку, зацепило её душу, раз у неё невольно потекли слёзы. Я подумал: может быть, это генетика сыграла свою роль? Хотя, возможно, в тот момент она думала о каких-то своих утратах или горечах. Но я эти слёзы отнёс к генетике.
— Можно сказать, что на концерты хоровой духовной музыки приходит подготовленная публика? Что «человек с улицы» не купит билет на такой концерт?
— Я бы сказал, что на наши концерты ходит интересующаяся публика. Ведь, приходя на подобный концерт, нужно понимать, что это не развлечение. Для того, чтобы воспринимать эту музыку, нужно иметь только одно: разбуженную душу.
— Общаясь с вами, нельзя не затронуть глобальное музыкальное событие, а именно — сочинение Эдуарда Артемьева «Девять шагов к преображению», созданного специально для Московского камерного хора и посвящённое вам. Возможно ли передать словами осознание того, что нечто великое посвящено тебе? Есть ли в этой музыке что-то, похожее на вас? Ловили себя на мысли: как Артемьев смог это увидеть во мне и передать в музыке?
— Таких мыслей у меня не было, потому что посвящение—это вообще отдельная статья. Но сначала я хочу сказать об этой музыке.
Мне кажется, что «Девять шагов к преображению»—это эпохальное сочинение. Потому что в нём, как мне представляется, выражено современное мятущееся человечество. Именно современное, ведь в произведении академическая музыка соединена с рок-музыкой.
Признаться, сначала я скептически отнёсся к таком смешению, подумал: как это будет? Я не большой фанат таких современных направлений, как рок, рэп и так далее. Это имеет, возможно, право на существование, но это настолько не моё, что кажется мне засоряющим душу. Однако Эдуард Николаевич как-то умудрился это настолько ловко соединить, что я принял безоговорочно.
За последние годы не появлялось таких крупных вокально-симфонических фресок, как «Девять шагов к преображению». И я безмерно рад, что наконец появилось это замечательное сочинение! В этой музыке столько глубинного, столько нутряного, что всякие слова будут грубее.
Что касается посвящения — я начну издалека. Когда Свиридов написал специально для нашего хора и посвятил мне кантату «Ночные облака», я был весьма и весьма польщён. Чем? Мне казалось, что Свиридов этим жестом приобщает меня к кругу своих единомышленников; к кругу тех людей, которые разделяют его творческие взгляды. Вот как я понимал это посвящение.
Так что с того самого памятного «жеста» подобного рода посвящения я оцениваю так, что композитор не только хочет выразить мне благодарность за исполнительство, но и хочет таким образом показать, что мы с ним «из одного детского садика».
— Вы руководите Московским камерным хором с 1972 года. Где черпаете силы и энергию? В чём секрет вашего творческого долголетия?
— В своё время я был очень близко знаком с Владыкой Феодосием, который в конце 70-ых — начале 80-ых годов служил Архиепископом Смоленским. Он был романтиком, конечно; я получал огромнейшее наслаждение от общения с ним.
Однажды мы с Владыкой гуляли по саду, и я задал ему тот же вопрос, что сейчас задаёте мне вы: «Владыка, Вы такой же человек, как и я. Так же устаёте. Где Вы черпаете силу?» Он ответил:
«Владимир Николаевич, я устаю безумно. Порой я готов забиться в щель, как клоп, лишь бы меня никто не трогал. Но когда я вспоминаю, что за стенами собора меня ждёт моя паства— я встаю и иду».
Так что осознание своего долга даёт тебе силу.
Владимир Минин и Родион Щедрин
— А когда вы поняли, что ваше занятие — это ваш долг?
— Не смолоду. Прошло какое-то время, прежде чем я это осознал. Пожалуй, с тех пор, как я стал петь духовную музыку.
— Как считаете: что изменилось в профессии дирижёра, если сравнивать годы, когда вы начинали свою профессиональную деятельность и наше время?
— Лет 50 назад государство, при всём его железобетонстве, всё-таки отдавало должное… даже если и не профессии дирижёра, то хотя бы какому-то элементарному преподаванию пения в школах. Можно было идти в профессию, зная, что она как-то поддерживается. Сейчас она не поддерживается никак, лучшие в неё сейчас не идут (под словом «лучшие» я имею ввиду талантливые).
Что касается подрезания основ музыкальной культуры нации — это началось в 1917 году, когда Ленин сказал, что церковь — это опиум для народа, а угодливые чиновники пытались из этого сделать вывод, что и хор — тоже часть этого яда. Таким образом была подрублена одна из ветвей музыкальной культуры России.
Музыкальная культура каждой страны складывается из двух ветвей: из культовой музыки и музыки народной. Так вот когда разорили деревню, подкосили вторую основу музыкальной культуры — народное творчество; не стало того, что раньше называлось «обряд», были утеряны традиции. И если вы обратитесь к музыкальному наследию русского народа, вы найдёте огромное количество замечательного фольклора. А когда деревню разорили, какой может быть фольклор!
Помните, у Есенина:
«С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол».
Сейчас в школе перестал быть обязательным (подчёркиваю — обязательным) урок пения. Перед вами сидит человек, заставший урок пения как обязательный предмет. Можно сказать, моё профессиональное образование началось именно с урока пения. Именно школьная учительница посоветовала моей бабушке отвести меня к Свешникову на прослушивание в детскую хоровую школу. Вот так.
— Какими качествами должен обладать профессиональный дирижёр? Говорят, режиссёр видит в человеке то, что тот сам в себе не видит. Можно то же сказать и о дирижёре? Как управлять энергией огромного хора и при этом—дать каждому право голоса?
— Трудный вопрос, на него нельзя ответить однозначно. В этой профессии ты должен: а) выдвинуть идею; б) показать её голосом; в) увлечь певцов и начинать приводить их к общему знаменателю, чтобы эта идея зазвучала наиболее ярко. Так что отличия от режиссёрской профессии тут никакого.
— Есть ли шанс у молодых авторов и композиторов показать вам свои работы? Есть ли вероятность, что их произведения буду исполнены вашим коллективом?
— Не приносят почему-то.
— Может, волнуются, боятся вашего авторитета?
— Нет, не в этом дело. Лет 10 назад я был на одном из пленумов Союза советских композиторов, на котором хор Кожевникова исполнял произведения молодых авторов. Я слушаю —да, складывать ноты умеют, а идеи нет. Идеи нет! Есть умничанье, есть показ умения — ну замечательно. А что дальше? Что внутри у тебя?
Ещё работая в Ленинграде, я попросил Гаврилина написать что-нибудь для нашего хора. Прошло 15 лет, я уже жил в Москве, мне позвонил Гаврилин и сказал: «Я написал». Этим произведением были «Перезвоны».
Я готов ждать 15 лет очередных «Перезвонов».. но их нет. Знаете, зачем Гаврилину понадобилось музыкальное образование? Только для того, чтобы научиться складывать ноты. А нутро у него было ещё до поступления в консерваторию.
Самое главное — нутро! Что ты хочешь людям сказать? Что ты им поведать хочешь? Вот что главное! А складывать ноты — ну научили тебя, хорошо.
Бывает, слушаешь какое-то произведение и задаёшься вопросом: «Зачем ты это пишешь? Зачем!»
— Какой совет вы могли бы дать молодому поколению, только начинающему путь в профессии?
— Бороться и искать, найти и не сдаваться.
Беседовала Татьяна Плющай