В 1961-м году с высокой трибуны XXII съезда КПСС было объявлено, что после долгого становления, наконец, сложилась новая историческая общность – советский народ. Пришлось сложиться в нее и мне, о чем с ноткой легкой ностальгии (мы были тогда молодыми!) рассказываю в своих воспоминаниях. Они адресованы, в первую очередь, тем, кто родился позже и не застал описываемое время. Долгим оно не было, ибо вскоре после сложения грянуло вычитание – от новой исторической общности все дружно отвернулись и рванули назад, к старой.
Почему подмастерья? Мастер – это тот, кто вдохновенно закинув голову, неистовствует в «Аппассионате» Бетховена. А нашего брата-аккомпаниатора, как ребенка, одного и на сцену не выпустят! Странствующий – потому, что кочует он по жизни от певца к певцу, от репетиции к репетиции, от концерта к концерту…
Если после этих слов вы ощутили сострадание к несчастливой судьбе, вы ошиблись. В известном смысле, странствующий – счастливее «прилипшего» к одному месту: смена кулис гарантирует разнообразие жизни.
Аккомпаниаторство имеет и еще одно преимущество. Пианист-солист в гастролях подобен заключенному, помещенному в тюремный изолятор. Как часто я ловил на себе в гостиничных буфетах тоскливый взгляд коллег-солистов, ищущих, с кем бы перекинуться словом! Аккомпаниатор с певцом помещены в «двухместную камеру», и если он – твой друг, то жизнь, считай, удалась. Одним словом, хорошо быть странствующим подмастерьем!
Чемодан
Открой свой чемодан, и я скажу, кто ты!
(по степени мудрости, вероятно, Конфуций)
Ненавижу складывать чемодан! Эта злосчастная процедура неотъемлема от моей профессии, и заниматься ею приходится вне зависимости от того, хочу я, или нет. Себе в помощь я завел в айфоне страничку Reisebedarf (необходимое в путешествии). В ней педантично перечислено всё, без чего в гастролях не обойтись. В зависимости от страны гастролей, времени года, погоды и множества других критериев, список варьируется.
Чемодан – мой друг, товарищ и брат. В 80-е годы прошлого столетия я начал ездить на гастроли. Первые отечественные пластиковые чемоданы, неуязвимые перед дорожными невзгодами, полагаю, были сделаны из танковой брони, потому и тяжелые, как танк.
Специально для одного из таких мне привезли из-за границы (откуда же еще!) металлическую тележку с колесами. Чемодан прикреплялся к ней специальными резинками с крючками. Прошли годы, и колеса «перекочевали» на чемодан, ставшим легким и практичным. Так свершилась Великая чемоданная революция. Спасибо тому, кто подумал о нас, странниках!
Но всё это произошло уже много позже, а тогда, в советское время, я никогда не укладывался в разрешенный лимит провоза багажа, и приходилось доплачивать за лишние килограммы, ведь брать с собой в то время было нужно немало: например, пакет с лекарствами «на все случаи жизни» (и, тем не менее, не единожды мы возвращались с далекого Севера с воспалением легких, или из южных широт с дизентерийными отравлениями).
Но главной причиной перевеса было то, что мы везли с собой запас еды на всю поездку. Одним словом, чемодан становился нашим кормильцем.
О вкусной и здоровой пище. Рецепты советского гастролера
Общим для всех поварских книг является исходный пункт: чтобы приготовить еду – надо иметь продукты. Но в те годы купить еду в России без блата было невозможно. А потому, отправляясь в путь, мы брали с собой всё, что можно было утащить, чтобы прокормить себя.
Навьюченные электроплиткой и сковородкой, кастрюлькой и кипятильником (и, конечно, запасом еды!) мы чувствовали себя достаточно уверенно. Предусмотрительно нарезанное на порции замороженное мясо, колбаса, сырники по прибытии «на точку» немедленно помещались в холодильник дежурной по этажу.
Для тех, кто не знает, на каждом этаже гостиниц в те годы сидела суровая женщина, следившая, чтобы гость, выезжая, не вывез шкаф или торшер.
Не подумайте, что эта традиция осталось в далеком прошлом. Пару лет назад в пятизвездочном отеле «Балтийская звезда» при президентской резиденции, Константиновском дворце в Стрельне под Петербургом, выезжая наутро после церемонии вручения премии им. Людвига Нобеля и сдавая ключи от номера, я стоял за графом П. П. Шереметьевым. Администратор сняла трубку телефона и, не стесняясь, громко спросила коридорную: «Клава, проверь, в номере всё на месте?» Я не выдержал и спросил: «А вам не стыдно?» – «Стыдно, но от нас требуют!» Пётр Петрович обернулся и сказал: «Семён, не нервничайте, ну, что поделаешь…»
Но вернусь назад, в СССР. Однажды в самом начале гастролей по центральной России, сразу после утреннего концерта, мы должны были двигаться по запланированному Госконцертом маршруту дальше. Заехав в гостиницу за багажом, мы обнаружили на закрытой двери висячий замок и объявление, сообщавшее, что до вечера здесь будут морить клопов и тараканов. Пришлось, как в шпионском фильме, влезать в окно нижнего этажа.
Забрав из номеров вещи, мы в ужасе остановились перед запертой комнатой коридорной, где в морозилке хранилась наша еда на все долгие гастроли. Стоя перед выбором «голодная смерть или преступление», мы предпочли последнее, и, взломав дверь, спасли наши запасы. Сегодня я сознаюсь в содеянном, ибо по прошествии многих лет полагается помилование.
Предметом нашей особой гордости были маленькая электроплитка и заграничная тефлоновая сковородочка. Они гарантировали ежеутреннюю яичницу и горячие сырники.
Помню, приехав в Хабаровск, мы встретили в холле гостиницы Викторию Постникову. Мило поговорив, мы разошлись по своим номерам. «Неудобно получилось, – сказал я, – может позовем ее на завтрак?» «А не стыдно?», – засомневался Рубен Лисициан. Оказалось, совсем нет! Виктория была счастлива и общению, и домашней еде, и, встретившись лет через тридцать в Лондоне, она сразу напомнила мне об этом как о незабываемой утренней трапезе.
А еще с нами путешествовал кипятильник. Как приятно было, приехав после долгой тряски на автобусе на выездной концерт, выпить чаю или кофе! Но венцом «деяний» кипятильника было кофепитие на пустынном железнодорожном полустанке в Хабаровском крае. В означенном месте мы вышли из поезда, нас никто не встретил (мы говорили в таких случаях: «Картина Репина „Не ждали“». Лил нескончаемый дождь. Вокруг ни души.
Дверь в «избушку» – зал ожидания – была отперта. У нас в руках была маленькая «зацепка» – номер телефона заказчика. Беда, звонить было неоткуда (о существовании мобильных телефонов мы тогда и не слышали). Оставалось только ждать.
Я огляделся и увидел электрическую розетку. «Не выпить ли нам кофейку?» – предложил я. «А где ты воду возьмешь?» – поинтересовался Рубик. Я вынул две кружечки, всегда гастролирующие с нами, наполнил их дождевой водой из сточной трубы (благо, ее было в избытке), и через несколько минут кофе был готов. Это был звездный час нашего кипятильника! Затем на свет появился из чемодана кусок мыла, мы сполоснули чашечки, и жизнь, насколько это было возможным, заулыбалась нам.
Кстати, у мыла в зимнее время года была и другая функция. Когда наших маленьких электрообогревателей не хватало, чтобы согреть гостиничный номер, а из окон дуло, как из пропасти, мы запасались газетой, разрезали ее на полосы и, в отсутствии специального клея, с помощью мыла наклеивали их на щели рам в окнах. Функционировало превосходно!
Бывало, в нашем продуктоснабжении порой случались и приятные неожиданности. Помню, приехав раз во Владивосток, мы поразились, что на всех углах города по бросовым ценам продавались огромные королевские лобстеры. Оказывается, целая партия, предназначенная для Японии, почему-то была забракована заказчиками, и, чтобы не выбрасывать деликатесы, их решили продать русскому населению, которое и мечтать о таком не могло. Сначала мы ели морских гадов с рисом, а потом, обхамившись, стали уписывать их за обе щеки три раза на дню без гарнира. Воистину, пищевой разврат!
А закончить кулинарную главу я хочу небольшим калейдоскопом историй, в которых гастрольные трапезы были отмечены политической или партийно-правительственной значимостью.
Байкало-амурская магистраль, сокращенно БАМ, считалась стройкой века и побывать там означало нажить определенный политический капитал. Так, при обсуждении личного дела для выезда за границу, упоминание о твоем выступлении на БАМе резко повышало шанс получить разрешение выездной комиссии.
Мы с Рубеном Лисицианом попали на БАМ в начале восьмидесятых годов. Жить артистам приходилось в вагоне, который перетаскивали со станции на станцию, и твой дом на колесах «застревал» в железнодорожном тупике на несколько дней.
Нам повезло – в соседнем купе жила Ирина Петровна Богачёва с дочкой Леной, аккомпанировавшей маме в выступлениях. Конечно же, Народная артистка СССР не ездила на гастроли по периферии и не была так экипирована, как мы. Так что мы переняли заботу о соседях и готовили на четверых.
Естественно, никаких замороженных продуктов мы с собой не взяли (без холодильника!), но зато различных сортов каш – в изобилии. Случалось, вагон подключали к электричеству, но, по большей части, приходить кашеварить на печке-буржуйке проводника. Совместно пережитые передряги сближают людей, и мы остались с Ириной Петровной и Леночкой близкими друзьями до их ухода из жизни.
Конечно же, к оперной звезде такого масштаба было совсем иное отношение со стороны властей, чем к нам, простым смертным. Но на все вылазки Ирина Петровна брала и нас с Рубеном.
Однажды глава Амурского края пригласил ее полюбоваться природой и прокатиться на большом катере по реке. Поехали и мы. Там мне посчастливилось отведать уникальный деликатес, настоящую Янтарную уху. Под этим названием порой в ресторане тебе подадут примитивную рыбную похлебку, но тогда, на берегу Амура, я отведал приготовленное на костре чудо из чудес.
Четыре сорта рыб «благородных пород», только что пойманных, по очереди варились в большом котле, но лишь последний, пятый, амурский осетр, небольшими ломтями попадал в тарелку гостя. Недаром говорят, едят и глазами: чудо-уха была «приправлена» незабываемым, фантастическим Амуром, текшим среди высоких лесистых скал. Более прекрасного уголка Земли и представить себе невозможно!
Умение сервировать и подать еду – это тоже искусство. Однажды на гастролях по Кавказу Рубена и меня (в нагрузку) на официальный прием с банкетом пригласил великий Махмуд Эсамбаев (с папой Рубена, Павлом Герасимовичем, он был дружен долгие годы и знал Рубика еще ребенком).
Гений танца и здесь проявил талант: изысканные блюда чередовались одно за другим, но high light‘oм стал трехметровый осетр горячего копчения, поданный на соответствующем по длине блюде, который «приплыл» в зал, словно египетский фараон, несомый на носилках рабами. «Остановись мгновение, ты прекрасно!» – даже жаль, что такую красоту съели!
…На правительственный прием в Тбилиси я попал совершенно неожиданно. После нашего концерта в Баку Карину и Рузанну Лисициан вместе со мной, вне плана гастролей, вызвали в столицу Грузии. Генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов уже «дышал на ладан», и «кронпринц» Черненко «дозором» обходил свои будущие владения. По этому поводу Эдуард Шеварднадзе, будучи кандидатом в члены Политбюро, в надежде на полноценное членство, устроил прием «на фуникулере», в ресторане на горе. Артисты тоже сидели за столами, и в означенный момент выходили к роялю для выступления. Тогда мне посчастливилось стать свидетелем уникального танцевального шоу в исполнении Национального балета Грузии п/у И. Сухишвили и Н. Рамишвили. Всё шло своим путем, речи чередовались с выступлениями артистов, но неожиданно погасли люстры, и в свете факелов артисты ансамбля в лезгинке вынесли шашлыки.
Не знаю, в этом ли, или в чем другом, Шеварднадзе явно перестарался, и членом Политбюро так и не стал. Бедный Эдуард Амвросиевич!
Как стать Цицероном
Если по чести, большая коммуналка – не манна небесная. Но во всём можно найти и положительный аспект: одним из десяти (!) квартиросъемщиков «Вороньей слободки» моего детства в Ленинграде был кинорежиссер Семён Миллер, снимавший ужасные (в ином смысле, чем у Хичкока) научно-популярные фильмы. Зато он был членом соответствующей секции Союза кинематографистов, и чтобы не тащиться в Дом кино на заседания одному, где обсуждались новые работы, он стал брать меня, двенадцатилетнего школьника. После просмотров проходили обсуждения. Из посторонних присутствовали престарелая (как мне тогда казалось) критикесса лет пятидесяти в очках и я.
Однажды председательствующий обратился ко мне: «А не хочет ли мальчик тоже выступить?» К общему удивлению мальчик не отказался и раздолбал в пух и прах не фильм, а… мнение критикессы!
С тех пор раз в месяц я ораторствовал публично. Мне всегда давали слово сразу после дамы в очках, что было ей страшно неприятно. Всё шло по схеме: она против фильма, а я – против нее. Так нарабатываются навыки ораторства! Уже позже, они пригодились мне на телевидении: я вел свои передачи и участвовал в чужих. Но в полной мере я осознал ценность детского приобретения, когда начал гастролировать.
Подавляющую часть своих концертных поездок по Советскому Союзу я совершил с Рубеном Лисицианом – не только превосходным певцом, но и моим близким товарищем. Отправляясь в нашу первую поездку, я купил маленький географический атлас. Впервые попадая в какой-либо город, я ставил в атласе черную точку. Через несколько лет наших гастролей карта Советского Союза выглядела как лицо больного ветрянкой – мы объездили всю страну с Востока до Запада, с Севера до Юга.
Приехав на гастроли, в голове у нас было только одно: как сократить их длительность. Для этого была только одна возможность – ежедневно давать по два-три сольных концерта. Полагаю, певца, который на это способен, земля еще не родила. Поэтому львиную долю концертного времени должен был брать на себя пианист-аккомпаниатор, превращаясь поочередно то в солиста-пианиста, то в лектора-пропагандиста. Воистину, отец, сын и святой дух!
Но, главное, публике нравилось мое цветистое краснобайство, и певец мог выдюжить спрессованный график выступлений. Думаю, Рубен Лисициан заботился о моем голосовом аппарате во сто крат больше, чем о своем: не дай Бог, я заболею, охрипну и не смогу вещать со сцены! Вот почему случаев моего трагического молчания было наперечет, и все они остались в моей памяти.
…Мы заканчивали наши гастроли на Дальнем Востоке, и оставался один-единственный утренний концерт. И, как назло, именно в этот день в Ленинград приезжал Владимир Горовиц. Билет на его выступление уже ждал меня, и я взмолился перед Рубеном с просьбой дать вольную. В концертном костюме я вышел на сцену и сказал: «Дорогие слушатели! Сегодня у вас особый день. Вы услышите вокальные произведения в том виде, в котором их создал народ – без участия пианиста-аккомпаниатора».
Произнеся это, я бросился к стоявшей у выхода машине, и мы понеслись в аэропорт. На переодевание времени не было – думаю, я был первым и последним пассажиром Аэрофлота, который летел эконмическим классом в смокинге. А в это время покинутый мною Рубен Лисициан должен был справляться сам – и рассказывать, и петь. На концерт в Ленинград я успел, чему был несказанно рад – счастье услышать живого Горовица выпадает, наверное, только раз в жизни!
Смерть Генсека
…Произошло это в одном из городов средней полосы России. Я спустился из номера в гостиничное лобби. Там рыдала какая-то женщина. «Всё, теперь будет война!» – всхлипывая, повторяла она. Оказалось, умер Брежнев. Имей мы в номерах телевизор, о смерти генсека можно было бы догадаться, даже не включая звук. В таких случаях ТВ транслировало бесконечный концерт из произведений русской и советской классики.
Однажды я сказал своему приятелю, замечательному пианисту Владимиру Крайневу: «Что-то давно тебя не показывали по телевидению – нашей страной руководят долгожители!» (В трагические для страны дни Володя не сходил с экрана, исполняя рахманиновские «Вариации на тему Паганини» для рояля с оркестром).
«Теперь будет война!» – твердила женщина. Смерть «великого борца за мир» (так официально величали Леонида Ильича), по ее нехитрой логике, означала: быть войне!
Наш вечерний концерт повис на волоске, и мы бросились в филармонию спасать выступление. Директор, опасаясь принять какое-либо решение, сидел в своем кабинете в коматозном состоянии: одна ошибка в такой ситуации могла стоить ему директорского кресла. Я понял – надо брать инициативу в свои руки. После краткого вступления о горе, постигшим всю страну, я предложил концерт сохранить, но провести его под девизом… «ни слова по-русски»! Наверное, в своих доводах я был убедителен, и колеблющийся директор неожиданно согласился.
Настал вечер. Директор лично поднялся на сцену, и после короткой преамбулы, вроде «мы скорбим сегодня все вместе, единой семьей», сообщил ошарашенной публике, что «в силу сложившейся ситуации будет исполнена другая программа – вместо романсов Глинки, Чайковского и Рахманинова прозвучат шестнадцать канцонетт Гайдна на английском языке. Мало того, в день всенародного траура артисты просят… не аплодировать» (!). С помощью таких идиотских отговорок концерт был спасен, и я, в виде исключения, весь вечер был нем, как рыба.
Это Ленин!
Жители Кавказа отличаются гостеприимством и широтой души. После юбилея Павла Герасимовича Лисициана в Ереване, где выступали все его дети, а мне посчастливилось им аккомпанировать, директор филармонии, поздравляя нас, патетично произнес: «Приезжайте с концертами снова, будете дорогими гостями!» Мы прагматично поинтересовались, когда и на сколько концертов он нас ждет? «Я приглашаю вас на де-сять кон-цер-тов!», – проскандировал директор и победоносно посмотрел на Павла Герасимовича.
И, действительно, через несколько месяцев братья Лисициан и я прилетели в Ереван. Прекрасный певец, Рубен, получил весомое концертное подкрепление в лице своего брата Герасима, отменного чтеца. Я не сомневался в успехе большого филармонического концерта, но как пройдут остальные девять – вызывало известный скепсис: все мы не владели армянским, обиходным, главным языком в республике.
Мои опасения подтвердились: второе выступление, концерт-встреча, прошел «со скрипом» – мы говорили с публикой на разных языках, и полноценного общения не получилось. Полагаю, этими двумя концертами филармония полностью исчерпала запас «серьезных» выступлений: оставались клубы, красные уголки, обеденные перерывы… Но один концерт превзошел все ожидания – нас откомандировали… в детский садик!
Нет некрасивых детей, но глаза-маслины армянских малышей, которые с любопытством смотрели на трех взрослых дядей, забыть нельзя. Всё, что в нашем репертуаре было предусмотрено для малышни, вызывало довольно сдержанную реакцию.
В ход пошла обычно беспроигрышная загадка Корнея Ивановича Чуковского: «Вот иголки и булавки выползают из-под лавки. На меня они глядят, молока они хотят». Дети по-прежнему молчали. Герасим повторил, но опять безуспешно. Тогда попробовал своего счастья Рубен. И тут один мальчик поднял дрожащую от волнения руку. У нас отлегло от сердца. Герасим победоносно улыбнулся: «Скажи всем, кто это?». Малыш с тревогой посмотрел вокруг и неуверенно произнес: «Это Ленин?»
«Закаляйся, как сталь» или времена года в жизни артиста
Чтобы тело и душа были молоды,
Ты не бойся ни жаpы и ни холода,
Закаляйся, как сталь!
Популярная песня моего детства рекомендовала для достижения «стальных» кондиций «не бояться ни жары и не холода». Легко сказать (вернее, спеть) – в жизни экстремальные взлеты и падения ртутного столбика не всегда способствуют «молодости тела и души». Напротив, они бывают очень неблагоприятны для артистов.
Лето 1979 года выдалось очень жарким. Я заранее приехал в Дрезден, чтобы обосноваться и с сентября начать преподавать в Высшей школе музыки имени Вебера. В то время на гастролях в Дрездене был Мариинский (тогда Кировский) театр, и так случилось, что для внепланового сольного концерта его певцов-солистов на Дрезденском музыкальном фестивале аккомпаниатором пригласили меня. Концерт должен был состояться в музее гигиены.
Не подумайте, что ленинградские артисты должны были силой искусства убедить дрезденцев мыть руки перед едой, просто музей располагал большим залом с отменной акустикой. Там постоянно проходили концерты, охотно посещаемые жителями города. Одна беда – летом, в солнечные дни, здание прогревалось до фундамента, и публика сидела в зале, как в сауне (о кондиционерах в ГДР в те годы никто и мечтать не мог!).
Этот концерт позволил мне впервые приобщиться к певцам в категории «Народный артист», и я убедился, что великие – тоже люди, а жара сделала их еще более «человечными». Замечательная Людмила Филатова как-то выпустила из виду, что июль – это лето, и взяла с собой в гастроли зимнее концертное платье из толстого бархата, такого, из каких изготавливали тогда красные знамена, только синего цвета.
После выступления мы выползли со сцены такими «взмыленными», что синее платье превратилась в черное, и Людмила Павловна попросту выкинула его в мусорное ведро. Но я до сих пор помню ее изумительные рахманиновские «В молчаньи ночи тайной», «Сирень», «О, не грусти», «Дитя! Как цветок, ты прекрасна…»!
Обладатель уникального голоса, Владимир Киняев решил удивить публику оперным хитом, арией Эскамильо из «Кармен» (естественно, по-русски). Это ему сполна удалось! Мы встретились уже на сцене («Ты, молодой человек, поучи сам – я это уже тысячу раз пел!», – посоветовал баритон мне накануне).
С первым куплетом певец справился без сучка и задоринки. Но на проигрыше перед вторым у него что-то заклинило, он подошел ко мне и произнес: «Я словечки забыл, ну, я пошел», – и отправился к двери со сцены. Проигрыш подошел к концу. Надо было спасать положение и я solo заиграл второй куплет и заорал благим матом «Ни с места, назад!». Киняев остановился, задумался и пошел к роялю. Тут и припев подоспел. «Петь вместе со мной, три, четыре: То-ре-а-дор, сме-лееее-е», – продолжал орать я. Мой солист, услышав знакомое, встрепенулся и начал горланить вместе со мной.
Всё закончилось благополучно, публика ничего не поняла и наградила певца бурными аплодисментами. После концерта ко мне подошел знакомый и сказал: «Так жарко было сегодня, мне даже почудилось, что со сцены я слышал твой голос!». Естественно, я не выдал ему профессиональную тайну.
Артисты – народ тонкой душевной организации. Они чутко внимают окружающим и всегда готовы прислушаться к доброму совету. После Дрездена театр уезжал на гастроли в Грецию. «Галя, пусть все видят, что ты – Народная артистка СССР, ты должна спуститься по трапу из самолета в норковой шубе!», – посоветовал великой Галине Ковалёвой ее муж. Рассказывали, и журналисты, и фотографы увидели. Успех был соответственный!
Меня театр в Грецию, конечно, не взял, но судьба приготовила мне другой замечательный летний подарок: пресса и устный телеграф донесли о моем удачном концерте с кировчанами Петеру Шрайеру, и великий тенор пригласил меня аккомпанировать на посвященной ему телевизионной передаче в Вärenzwinger, в старинных катакомбах крепостной стены замка на берегу Эльбы в Дрездене. Сегодня современное телевидение работает с осветительными приборами, которые не нагревают помещение до невыносимого уровня, но в то время…
Поначалу всё шло хорошо, но к середине передачи я уже был мокрый, как мышь. Всё бы ничего, но пот начал капать со лба на клавиши, и мои пальцы «поплыли». Как сейчас помню, это был „Der Musensohn“ Шуберта. Даже страшно вспомнить, что я наиграл! Не выдержав, я взмолился: «Стоп! Дайте мне полотенце!» (К счастью, это не была прямая трансляция). После этого мы безупречно записали все оставшиеся песни, но перед каждой следующей я феном сушил голову.
Считается, что мороз пережить легче, чем тропики. Определенная логика здесь есть: если тебе холодно – можно теплее одеться, но если, спасаясь от жары, ты с себя всё снял, то дальше уже раздеть нечего! У музыкантов в профессиональной деятельности, думается, царят другие законы. Певцу дышать холодным воздухом – равно самоубийству в чистом виде, а мы, пианисты, можем выйти на сцену хоть в двух тулупах – варежки все равно не наденешь! Эти «ужасы» для меня – не плод воображения, а пережитая реальность.
Расскажу об одних гастролях в Прибалтику в восьмидесятые годы с Кариной и Рузанной Лисициан. Мы приехали в Ригу. Стояла умеренная европейская зима – небольшие минусовые температуры. Поселили нас в гостинице «Рига», где практически не работало паровое отопление (веские причины в социалистическом государстве всегда находились!), и я спал в дубленке, ботинках, ушанке и варежках. Наш жизненный тонус поддерживал верный друг артиста – кипятильник (горячий чай готовился беспрерывно).
Концерт должен был состояться в небольшом, но очень симпатичном концертном зале, но оказалось, что проблема с паровым отоплением носит республиканский характер – в зале был жуткий голод, изо рта валил пар. Организаторы умоляли не отменять концерт, и мы согласились исполнить часть программы. Карина и Рузанна вышли на сцену в шубах и теплых платках на головах. Я тоже попробовал – в пальто играть было очень неудобно, пришлось поддеть под смокинг два свитера, да и лакированная обувь уступила место зимним ботинкам на меху. Все было бы ничего, но через пару минут мои пальцы перестали слушаться.
Программа составлялась вне учета экстремальных температурных условий, и дуэт Р. Шумана „Schön Blumelein“ Oр. 43 № 3 стал для меня роковым. Я попытался сыграть фортепианное вступление – гирлянды стремительных пассажей (даже в нормальных условиях отнюдь не легкие!) – но получилось что-то нечленораздельное, словно я заикался…
Я вернулся с этих гастролей с воспалением легких, тяжело заболели и сестры Лисициан. Вообще, я психически здоровый человек, без «бзиков», но с этим дуэтом Шумана у меня образовался «сдвиг по фазе»: каждый раз, когда я к нему обращался, пальцы, как при параличе, переставали гнуться. Понадобилось несколько лет, чтобы мозг «забыл» это потрясение.
Декабрь в Германии – сезон «Рождественской оратории» Баха. Исполнить ее – святая обязанность каждой церкви. Приходит долгожданная пора для моих студентов, когда каждый из них, хоть разок, да примет участие в исполнении этого баховского музыкального чуда. А затем в январе я получаю дополнительный отпуск: все наши певцы заболевают. Это и немудрено: церкви не отапливаются. Лишь в редких случаях, большие, «именитые» домá божьи могут себе позволить обзавестись отоплением. Но, по бóльшей части, как на улице – так и внутри.
За свою жизнь я записал порядка 50 дисков, и почти все в церквях – больно уж хорошá там естественнaя, живая акустика. Но все эти записи были сделаны в «подходящее» время года. Лишь один диск я записал в Берлине в зимнее время: как сейчас помню, в церкви стоял огромный ветродуй и, где-то за полчаса он мог согреть церковь. Хватало тепла примерно на час, а после – мы снова делали перерыв, чтобы включить ревущего пожирателя электроэнергии.
Вот и приходит мысль, а как же во времена Баха органисты, церковный хор, оркестрик, солисты работали всю зиму? (Зимы были тогда холоднее и ветродуев еще не придумали!) Видимо, люди были менее чувствительны к температурным перепадам.
Так что в ту эпоху Дунаевский и Лебедев-Кумач своей песней у слушателей понимания бы не встретили!
Все лежали у моих ног!
То, что это были все, конечно, преувеличение. Но то, что один человек весь концерт пролежал у моих ног – это факт!
Было это в Бразилии. Три советских певца стали победителями конкурса вокалистов имени Х. Вила-Лобоса. Да и я получил первую премию в категории «лучший пианист-аккомпаниатор». Можно понять, что советское посольство в Бразилии не могло упустить такого случая, и нас привезли из Рио в новую столицу, Бразилиа, чтобы устроить концерт для всех глав посольств, аккредитованных в стране. Но оказалось, что посольство еще не успело обзавестись собственным роялем, поэтому большой концертный Steinway пришлось взять напрокат в соседнем городе, находящемся в четырех часах езды на машине.
Рояль был доставлен всего за пару часов до начала концерта, и меня вызвали проверить, всё ли в порядке. На церемонию «смотрин» явился и сам посол страны Советов, Дмитрий Александрович Жуков. Рояль, черный полированный красавец, уже стоял на сцене, но подойдя ближе, я увидел, что педальная лира лежит рядом с ним. Бригада перевозчиков стояла невдалеке, и я попросил их поторопиться и привинтить педали к инструменту.
Неожиданно, они, размахивая руками, стали кричать друг на друга. Выяснилось, что винты крепления забыли на фирме. Жуков спросил, а не мог бы я сыграть концерт без педали. Пришлось объяснять, что это невозможно. Концерт «повис в воздухе».
Это была моя первая поездка за рубеж, в посольствах я не бывал, поэтому не знал, что «чрезвычайный и полномочный» для сотрудников одновременно главнокомандующий, генеральный секретарь и Папа Римский. Дмитрий Александрович задумался, оглядел вокруг всех стоящих и неожиданно приказал одному из мускулистых охранников: «Давай под рояль, будешь держать руками!» Приказы не обсуждаются, и тот беспрекословно улегся на пол и вцепился руками в лиру. Я сыграл пару аккордов – всё функционировало! Жуков продолжал командовать: «Несите цветы и прикройте его!»
Я читал, что к ногам Франца Листа во время выступлений пачками падали пораженные его игрой поклонницы. И хотя охранника с выпученными от напряжения глазами сравнить с листовскими красавицами-почитательницами было бы преувеличением, всё равно, фортепианным волшебником, хоть отчасти, я себя в тот вечер ощутил!
V.I.P.
Very important person, персоной особых привилегий, я никогда не был и, боюсь, уже не буду. Но однажды, это тоже случилось в Бразилии, мне пришлось из себя нечто подобное изобразить.
Городской театр в Сан-Паулу, где проходил наш концерт, стоит на небольшом холме и, чтобы попасть из вестибюля на проходящую перед ним улицу, нужно спуститься десяток ступеней. Эта широкая лестница – лобное место, где после спектаклей и концертов собирается публика, чтобы поделиться впечатлениями.
Тот вечер после нашего концерта не стал исключением, и мы, в радостном возбуждении от успеха, с цветами, вышли к собравшимся слушателям. Поздравления, автографы… Неожиданно к нам подлетел какой-то человек с фотоаппаратом и начал меня фотографировать. Я скроил привлекательное выражение лица артиста-триумфатора, демонстрируя то профиль, то анфас.
Нафотографировавшись вдоволь, человек обратился ко мне и быстро заговорил по-португальски. «Что он хочет?», – спросил я сопровождавшего нас сотрудника посольства. «Это уличный фотограф, он требует за 16 фотографий 180$, здесь так принято», – спокойно ответил представитель далекой Родины. Я обалдел: таких денег в своей жизни я никогда даже в руках не держал. За десять дней пребывания в Бразилии я собрал из суточных треть этой суммы, и расставаться со своим честно сэкономленным сокровищем я не стал бы даже под дулом пистолета.
«Пожалуйста, переводите», – попросил я дипломата-полиглота, – «я очень знаменитый артист, и за каждое фото, увековечивающее мой лик, мне полагается 300$. Одним словом, с него – 4.800$». Я видел такое только в цирковом аттракционе Игоря Кио: человек был – и вдруг его не стало! Фотограф словно испарился в теплом бразильском воздухе. Опасность миновала. Воистину, голь на выдумки хитра!
«Быть или не быть?»
Для нас, пианистов-аккомпаниаторов, этот гамлетовский вопрос означает «нужен или не нужен нам переворачивающий», и перед премьерой каждой программы приходится хорошо взвесить все «за» и «против». С одной стороны, перелистывая страницы собственноручно, велик шанс уронить ноты. К тому же, чтобы справиться, порой приходится выпустить несколько звуков (что, например, во время записи неприемлемо).
Чтобы этого избежать, пианисты склеивают ноты «гармошкой», которую называют «Лепорелло» из-за внешнего сходства с традиционным оперным реквизитом – перечнем деяний Дон Жуана в руках его слуги. Такие «простыни» позволяют обойтись без помощников и самим осилить «рискованные» перевороты.
С другой стороны, переворачивающий, случается, тоже натворит чудес: то перелистнет не вовремя, то при перевороте локтем «вмажет» в лицо пианиста – неумехи встречаются чаще, чем умельцы. Поэтому, если ты настроился, что у тебя на сцене будет ассистент, то местá переворотов проучиваются особенно тщательно и исполняются наизусть. Еще один минус – лишний человек на сцене отвлекает публику от лицезрения «искусствотворящих».
История, о которой я хочу рассказать, случилась в городе Веймар. В этом тюрингском городе каждое лето традиционно проводятся международные мастер-курсы. Об их уровне говорит сам перечень приглашенных педагогов: там преподавали Людвиг Гютлер, Павел Лисициан, Рудольф Керер, Валентина Каменикова, Татьяна Николаева, Петер Шрайер, Ханнелоре Кузе, Зара Долуханова, Тео Адам и многие другие выдающиеся музыканты. Впервые я попал туда в 1979 году. В тот год в рамках торжественного акта открытия курсов должен был состояться получасовой концерт лауреата конкурса вокалистов имени П. И. Чайковского 1978 года в Москве, немецкого тенора Штефана Шпивока. А аккомпанировать ему должен был я (мы уже выступали до этого вместе и были дружны).
Жили мы в самом центре Веймара в исторической гостинице «Элефант», и незадолго до концерта я зашел за своим певцом. Я всегда переодеваюсь в грим-уборной перед выходом, но Штефан решил одеться в номере – до зала было рукой подать. Он встретил меня в элегантном черном смокинге с черным бантиком.
«А ты не боишься, что в отеле тебя примут за официанта?», – пошутил я. Мы сели в лифт, в котором уже было несколько человек. Неожиданно один из них обратился к Шпивоку: «Простите, а в номер заказать еду тоже можно?». Мы чуть не упали со смеху, чем привели голодного гостя отеля в недоумение. «Какое счастье, что мой певец наделен хорошим чувством юмора», – подумал я, – «ведь аккомпанировать певцу в плохом настроении – врагу не пожелаешь!»
Программа выступления состояла из произведений Листа и Рихарда Штрауса. Справиться с переворотами в этих виртуозных песнях очень нелегко, и для спокойствия я заказал помощника.
Молодой человек, студент Веймарской консерватории, уже ждал меня перед гримеркой. Он очень нервничал, но я успокоил его, пообещав в нужный момент кивать головой. Так и происходило: я играл и кивал, а он переворачивал. За основной программой последовали бисы. Мы со Штефаном договорились о трех, но публика не хотела нас отпускать, а других нот с собой мы не взяли.
В концерте я принципиально никогда не играю наизусть: если «потеряется» певец – я всегда его найду, но моя ошибка может стать роковой для нас обоих. Но когда Шпивок на сцене во время поклонов (полагаю, в отместку за шутку с «официантом») спросил, а «не слабó» ли мне сыграть без нот «День ли царит» (он пел этот романс на конкурсе Чайковского), я согласился.
Сконцентрировавшись на предстоящей задаче, я выпустил из вида, что возле меня по-прежнему сидит переворачивающий, а на пюпитре раскрыт томик песен Штрауса. Я заиграл вступление. И тут наш бедный студент понял, что он потерялся.
Если вы в материале, то знаете, что играя «День ли царит», не до бесед у рояля. Несчастный остался предоставленным самому себе. В ужасе он вскочил со стула, и, в надежде отыскать звучащее, начал листать страницу за страницей. Но найти романс Чайковского в томике Штрауса – дохлое дело. Фортепианное вступление закончилась, и в указанном композитором темпе Allegro agitato синхронно понеслись трое: певец, пианист и переворачивающий (в поиске царящего дня). Длилось это три с половиной минуты. Потом публика взорвалась аплодисментами, а несчастный помощник убежал за кулисы… В тот день я поклялся никогда больше не играть наизусть. Так спокойнее всем!
А успешный концерт, кстати, имел продолжение: на следующее лето меня пригласили с собственным мастер-курсом в Веймар, и, что самое интересное, мой нервный переворачивающий был одним из его участников.
Концерт на вулкане
Жизнь гастролирующего артиста – это нескончаемая череда передвижений из пункта А в пункт Б (пунктов, конечно, много больше – никакого алфавита не хватит!). А посему, бесперебойно функционирующая логистика является одним из важнейших условий стабильности художественной жизни. Чтобы в назначенный час выйти на сцену, должны сойтись различные компоненты: ты обязан вовремя прибыть в пункт назначения, твой чемодан с концертным костюмом и нотами не должен проявить самостоятельность, а как собачонка, следовать за тобой.
Время диктует свои особенности: сегодня в каждом углу поставила свои капканы распоясавшаяся демократия, и билет в кармане совершенно не означает, что ты в обозначенное время сядешь в самолет или поезд. Забастовки, демонстрации протестующих всех политических мастей с легкостью грозят свести на нет, поломать задолго выстроенный график гастролей. А порой и природа напоминает, что ее нельзя списывать со счетов!
В то раннее апрельское утро 2010 года в Вене меня, еще витавшего в облаках эйфории после вчерашнего концерта с Екатериной Семенчук в Konzerthaus, вернул на землю шофер такси, спросивший, для чего я еду в аэропорт. Подлинную мудрость его вопроса я оценил лишь, добравшись в Швехат. Оказалось, воздушное сообщение полностью приостановлено, и толпы неулетевших пассажиров растерянно бродят по залу регистрации. Виновником этого, как я выяснил, стал исландский вулкан Эйяфьядлайёкюдль (не советую читать вслух: по-русски звучит почему-то непристойно), который «выстрелил» в стратосферу на высоту тринадцать километров, и ветер разнес пепел по всей Европе.
Для меня невозможность попасть в Берлин грозила обернуться крушением жизненной мечты: я с сáмого детства «болен» культурой и искусством Азии, побывал в Японии и Корее, но в Китай до того времени попасть не довелось. Шефиня фестиваля в Бад Киссингене, не выдержав моего нытья, организовала артистический обмен между двумя странами. Контратенор Маттиас Рэксрот и сопрано Фелиситас Фукс, вылетев на день раньше, уже ждали меня в китайской столице, а я, не покидая берлинского аэропорта, должен был пересесть на самолет Air China и присоединиться в Пекине к моей «команде». Одним словом, «кровь из носу», мне нужно было попасть в Берлин.
Такси домчало меня до венского железнодорожного вокзала, где я обнаружил, что очередь в справочную и кассы растянулась на добрый километр и оканчивается в одной из близлежащих улиц. «Мертвое дело», – подумал я и тут увидел идущего по платформе железнодорожника в униформе. «У нас в Германии можно приобрести билет прямо в поезде у проводника. Существует ли такой порядок и в Австрии?», – спросил я. «И у нас это можно, но билет будет стоить дороже» – «А на сколько?» – «Примерно на четыре евро». Я не поверил своим ушам: вся эта масса людей стояла в безнадежной очереди, чтобы не переплатить 4€! Я поблагодарил Бога, что со мной этот казус случился в стране с населением подобной ментальности – даже трудно себе представить, чтó бы произошло, если бы все эти людские массы рванули покупать билеты в поездах! А так, через несколько минут скоростной поезд уже вез меня в Надежду.
Точно по расписанию (да здравствуют Австрийские железные дороги!) я прибыл в Берлин, но примчавшись в аэропорт, я понял, что и здесь исландский пепел бушует с не меньшей силой. Каждый час (конечно же!) я говорил с моими осиротевшими солистами, но вероятность попасть в вожделенный Китай с каждой минутой уменьшалась. Так и не начавшись, завершились гастроли моей мечты.
Прошло несколько лет, и «обида» на Исландию забылась. Немалую роль сыграла в этом и моя исландская студентка – приветливая, общительная и очень музыкальная певица. Мечта любого педагога – воспитать ученика востребованным исполнителем. Наши совместные старания были вознаграждены: Herdis Anna Jonasdottir сделала хорошую оперную карьеру и через пару лет предложила «спеть» с ней Liederabend в Рейкьявике. Я, естественно, с радостью согласился – так я впервые попал на эту удивительную землю.
Концерт в столице прошел очень хорошо, и нам был предложен еще один – в местечке Скоугар. Надо сказать, выступать в провинции я не опасался: за неделю пребывания в стране у меня сложилось ощущение, что если исландец не музыкант, то он – писатель! К тому же, я радовался любой возможности поездить по стране – так она удивительна и необычна.
Вся поездка длилась лишь пару часов на автомобиле. Добравшись, мы поселились в гостинице, где в каждой комнате стояло… пианино! Оказалось, здесь постоянно проводятся международные мастер-классы, и участники могут готовиться к выступлениям, не выходя из гостиничных номеров. Со всех сторон нас окружали заснеженные горы и не восхититься этой местностью было невозможно!
Устроители пригласили нас на обед, и за столом в разговоре я поведал, как однажды исландский вулкан «отменил» мою поездку в Китай. Хозяева переглянулись, и, кивнув в сторону окна, сообщили: «А это и есть вулкан Эйяфьядлайёкюдль, из-за которого вы не попали в Китай!» Я оторопел, и перед моими глазами пролетели кадры фильма, рассказывающего, как лава и огненный пепел застали врасплох и навеки «законсервировали» жителей Помпеи, попытавшихся спрятаться за дверями своих домов. Я представил, как и меня, скрюченного перед клавиатурой Стейнвея, найдут потомки, и мне стало неуютно.
«Простите, а нельзя ли, чтобы мы выступили без антракта?!». Устроители концерта рассмеялись: «К сожалению, антракт указан в программке». Полагаю, это был самый беспокойный концерт в моей жизни, и переоделся после него я в рекордно короткий срок…
А в Китай я все-таки попал! Спустя пять лет мы с швейцарским баритоном Мартином Брунсом через главные ворота вошли в Запретный город, и я для Мартина и нашего ошарашенного экскурсовода провел трехчасовую экскурсию по этому заповеднику китайской истории и культуры. Хорошо, когда мечты сбываются!
Семен Скигин