Радостным событием стало возвращение на сцену Большого театра оперы «Садко» Николая Римского-Корсакова в постановке Дмитрия Чернякова.
Трагедию, которая случилась в октябре 2021-го, невозможно было не вспомнить. Тем более, что я присутствовала на том самом спектакле, а на этот раз была в той же 15-й ложе бельэтажа.
И все же наше время учит находить и ценить в жизни настоящее и волнующее. Счастьем было снова слушать и видеть «Садко», спектакль, в своей судьбе приобретший какой-то особый, трудно определимый словами, но явно выходящий за границы «театра» смысл. Смысл, который более понятен тем, кто на сцене, по другую сторону прекрасного красного занавеса.
Лубочная и одновременно впечатляющая роскошью реконструкция-коллаж, где в духе постмодернизма смешаны «цитаты» из декораций Апполинария Васнецова, Константина Коровина, Владимира Егорова, Ивана Билибина, Николая Рериха, Федора Федоровского и дефиле жителей подводного царства в неоновых огнях, радует глаз своим разнообразием.
Всё это «равнодокладно» как для любителей, так и для тех профессионалов, в ком детство еще не отыграло. Недовольны, как всегда, снобы и ревнители традиций великого Большого. Но в нынешнее время директорства Валерия Гергиева им есть и будет чему порадоваться — каждому свое.
Опера Римского-Корсакова — трудный материал для режиссера. В ней минимум действия, а переход от эпизода к эпизоду обозначен фразами типа «Ты запой, заиграй нам», «Начинайте пляску вы, заводите песенку», «Песню веселую спой!», «Вы пропойте нам песни звонкие», «В гусли звонкие заиграй» и т. п.
Из песен и плясок состоят сцены, много раз виденные нами в других операх Римского-Корсакова и его соотечественников: пиры, торжище, свадебный обряд… Банальная семейная ссора в доме Садко дополняет этот ряд.
Роскошные, уже знакомые некоторым из присутствующих живые картины «Садко» Чернякова, сами по себе прекрасны. А поражающее воображение дефиле «чуд морских» –запоминается особенно. Подтверждение тому — фраза диспетчера одного из корпусов Большого: «Сегодня будет спектакль с рыбками».
Решение Дмитрия Чернякова создать на основе оперы Римского-Корсакова условный театр, в котором в предлагаемых обстоятельствах текст поется и читается «по ролям», логично.
На первый взгляд спектакль — это типичная для его постановок ролевая игра. Мотивировка действий ее героев максимально просто разъяснена в предшествующем спектаклю видеоролике. Их поведение подчеркнуто театрально, условно вплоть до грима, жестов и мимики, смеха и криков. Однако через четыре года после премьеры то, что лежит на поверхности, ощущается как внешний слой, основа для чего-то большего.
Мощнейший заряд, который несет собой действо на сцене, возникает из диспозиции противоположностей: конденсирующихся из хаоса диагоналей и кругов-водоворотов, уплотнения и разрежения звукового потока, резких смен движения — и внезапных остановок-замираний, противопоставления человеческой массы — и моментов уединения в дуэтах и соло (прекрасна идея разместить в них хоры за сценой!). Всё это в конечном итоге рождает своего рода пульс сгущений и разрядов энергии, данных в предельной концентрации.
Один из знаков достижения этого предела — вытеснение Садко наступающей на него ровным шагом толпой на край авансцены, где он чуть не падает в оркестровую яму. (Трюк, даже многократно виденный, каждый раз впечатляет!)
Работа режиссера на уровне интуиции становится как бы оборотной стороной театра представления, в котором за внешним действием ощущается страх перед накапливающейся агрессией и экзальтацией массовых сцен, поэтически-тонкая эротика дуэтов Садко с Волховой и отчаяние Садко, наступающее всегда, когда он остается один. В этом смысле возвращение к законной жене — это спасение для человека, «потерявшегося в толпе».
Каждый из артистов выполняет в спектакле свою функцию, являясь элементом общего процесса. Импровизация не предполагается. Все движения, все мизансцены четко, до мельчайших деталей, посекундно определены режиссером. Здесь проявляется его знание и ощущение музыки Римского-Корсакова на уровне отдельных фраз. Именно музыки (текст имеет мало значения!), которая точно и с гениальной интуицией воплощена в действие.
Понятно, почему импровизация артистов исключена: она нарушила бы строго выверенный сценический рисунок. Это особенно заметно именно при сравнении двух составов солистов, выступавших попеременно с 11 по 14 апреля. Всё, вплоть до поворотов корпуса и движений рук, совпадало. Но, как ни парадоксально, при помещении в одну и ту же матрицу, каждый из них кардинально менял смысловое наполнение роли.
Садко в исполнении Нажмиддина Мавлянова рефлексирующий интроверт, интеллигент, неуверенный в себе, требующий уважения, самоутверждающийся, взрывающийся от возмущения несправедливостью, но главное — это артист с устремленной к иной, поэтической реальности душой. Волхова, счастье с ней, подводное царство — это та самая реальность, недоступная никому, кроме него.
Захватывающе наблюдать за пластикой артиста, разнообразием его эмоций в крайних пределах — от отчаяния до эйфории. В то же время, с точки зрения вокала его выступление неоднозначно: певец, который так хорош в европейском романтическом репертуаре, в данном случае вынужден несколько «ширить» (прошу прощения за профессиональный сленг), форсировать звук, в результате чего временами звучит глуховато. Это ощущение сильнее в первых рядах партера, издалека же тембр непривычного для русского репертуара голоса темной окраски кажется гораздо ярче.
Проходя уровни ролевой игры с драйвом, азартом подростка, хоть и впадая временами в отчаяние, Садко Ивана Гынгазова позитивен и открыт — кажется, он просто получает удовольствие от процесса. Частью этого образа являются нескладные движения, в которых рисунок роли то прошит «белыми нитками», то спонтанен и порывист.
По сравнению с первой серией спектаклей 2020 года вокал Ивана Гынгазова стал зрелым, а в полнозвучном голосе больше естественности, особенно на верхних нотах.
Среди двух исполнительниц партии Волховы предпочтение безусловно нужно отдать Надежде Павловой. Вокально она практически идеальна для этой роли, в которой глубина и насыщенность нижнего регистра сочетается с легкостью колоратур — причем не на расстоянии, а буквально в следующих друг за другом фразах.
Красота и свобода объемного звучания ее голоса на кантабиле «в верхних слоях» диапазона сочетается с лирически-насыщенным нижним регистром. В подвижном маленьком фантастическом существе, то нежном, то смешно изображающем огромных чуд морских и китов, все время ощущается грусть — предвидение всего, что случится потом. Особенной поэтичностью, печалью остается в памяти прекрасная Колыбельная Волховы.
Ксения Дудникова, какую бы партию она ни исполняла, становится энергетическим центром спектакля. Подобно артистам прошлого — она всегда узнаваема, всегда остается собой, и статью, и красотой голоса, заполняющего зал, соответствуя сцене Большого. В то же время, как актриса, она умеет быть разной — в диапазоне от величественной царственности до эксцентрики.
Роль Любавы Буслаевны, предложенная ей Дмитрием Черняковым, отличается от привычной всем роли брошенной жены Садко, занятой, в основном, рыданием и страданием. Эффект отстранения, при котором Любава как бы «читает» текст своей партии, дает возможность для выражения иронии, агрессии, смущения, через которые слышен преобладающий тон — любовь, сочувствие и в итоге — радость встречи. Настолько же разнообразны краски ее голоса, от глубоких контральтовых низов до ярких, сильных вспышек на верхних нотах в конце сцены Новгородского торга.
Выбор новых исполнителей для «Садко» говорит о намерении режиссера сохранить типажи, найденные для премьеры 2020 года. В этом смысле понятно приглашение миниатюрной и изящной Юлии Музыченко на партию Волховы. Молодая певица имеет впечатляющий послужной список: начав с Мариинского, за несколько лет она выступила на сценах театров многих стран и континентов — от Картахены (Колумбия) и Монреаля до Дрездена, Берлина, Франкфурта-на-Майне, Страсбурга, Монпелье, Болоньи, Буссето, Брюсселя, городов Южной Кореи… Благодаря участию в Молодежной оперной программе знают ее и в Большом.
Исполнение Юлией Музыченко партии Волховы можно назвать достойным. Она хорошо владеет полным диапазоном лирико-колоратурного сопрано приятного тембра, которое заполняет зал Исторической сцены. Вместе с тем, в ее пении часто слышна фальшь: верхние ноты с тенденцией к занижению, иногда с преувеличенным вибрато, небрежно брошенные концы фраз.
В одном из фрагментов сцены с Садко из 2-го действия на спектакле 12 апреля (на словах «Песни твои полонили, мой друг») линия ее голоса на пару нот прервалась. Несколько механической («по слогам») кажется ее фразировка и такими же негибкими, явно следующими предложенной схеме — движения. Понятно, что это выполнение требований режиссера, но уж слишком точное.
Логике противоречит приглашение во второй состав «Садко» меццо-сопрано Елены Максимовой. Выбор певицы с сильной тремоляцией в среднем и верхнем регистрах вызывал недоумение, хотя в «тихих» фрагментах (например, в молитве из окончания 3-й картины) она звучала гораздо лучше.
Приближаясь по внешним параметрам к своей миниатюрной визави Волхове, Любава Буслаевна Елены Максимовой мало соответствовала своей роли в спектакле Чернякова. Особенно нелепо выглядела ее драка с Садко в той же 3-й картине: миниатюрная женщина сделала несколько неудачных попыток удушения своего супруга, в роли которого выступал высокий Иван Гынгазов. Думается, что для такой неравной борьбы она должна быть снабжена каким-нибудь инвентарем — при неимении сковородки хотя бы табуреткой или пяльцами из подручного реквизита.
Исполнители партии Нежаты в обоих составах, Артем Крутько и Вадим Волков, стали украшением спектакля. Стоило только радоваться тому, что их пения в опере много. При этом каждое (даже короткое) их соло было заметно, привлекая к себе внимание. В этом смысле они вполне могут соперничать с исполнителями партий Садко — впрочем, так и задумано композитором и режиссером.
Оба контратенора обладают редкой для этого типа голоса плотностью звука, который перекрывает массу оркестра и хора. (Благодаря этому снимается всякое сомнение по поводу предпринятой режиссером замены в «Садко» традиционного контральто на контратенора.)
Звучание голоса Артема Крутько контральтово-темное, с мощными выходами в крайний верх и к нижним нотам диапазона. Особенное внимание певец уделяет многочисленным в партии Нежаты фразам в нижнем регистре, насыщенность которого у него едва ли сравнима с кем-нибудь из слышанных мной контратеноров. Правда, по той же причине между крайним низом и остальным диапазоном голоса певца образуется заметный переход.
Тембр голоса Вадима Волкова (выступившего в партии Нежаты на премьере 2020 года) насыщенно контральтовый, при этом красивого ясного оттенка, ровный и сбалансированный во всех регистрах.
Украшением спектакля являются знаменитые «гости». Первое место по праву присуждается гостю Индийскому — Алексею Неклюдову с насыщенным тенором-спинто теплого тембра, так подходящего для роли посланца загадочного Востока.
Благородный бас Андрея Валентия убедителен в обоих ипостасях — Варяжского гостя (11 и 13 апреля) и Морского царя (12 и 14-го).
Андрей Валентий: «Петь, как написано, – это и есть высший профессионализм»
Павел Янковский — прекрасный во всех отношениях Веденецкий гость. Другие исполнители знаменитых арий, Константин Артемьев (Индейский гость) и Алексей Тихомиров (Варяжский гость) также по-своему хороши, но на мой взгляд по разным причинам небезупречны.
Поклонники горячо приветствовали Веденецкого гостя — Василия Ладюка. Их можно понять: красивый драматический баритон со звучными верхами не может не нравиться публике. И все же для партии Веденецкого гостя это компромиссный выбор. Пение широким звуком в нижнем регистре провоцирует у певца тремоляцию, а для подвижной второй части песни лучше подошел бы более легкий голос. На этом месте когда-то был Андрей Жилиховский. Будем надеяться на его возвращение.
В создании ткани спектакля важную роль играют исполнители второго плана, харизматичные и опытные Евгений Акимов, Валерий Гильманов, Иван Давыдов, Николай Диденко, Александра Дурсенева, Петр Мигунов, Роман Муравицкий и Евгения Сегенюк. Но главным среди них является обладатель драматического баритона большой мощи и впечатляющего тембра Сергей Мурзаев в роли Старчища — ключевая фигура в «Садко» Чернякова.
В звучании оркестра под управлением Тимура Зангиева при всем желании мы не услышим красот, которыми так богата партитура Римского-Корсакова. Источником красот являются вдохновение и свобода — их в этом исполнении обнаружить не удается. Подобно Садко в спектакле Чернякова, маэстро с трудом самоутверждается, стараясь поддерживать порядок во вверенном ему на время оркестре, не допустить откровенного провала и выполнить свою первичную функцию — собрать всех вместе. Это удается ему с переменным успехом, с трудом, особенно в хоровых 1 и 4 картинах.
В Песне индейского гостя на репетиции и всех трех спектаклях, слышанных мною, оркестр постоянно отставал от солиста, идя у него «на хвосте». Остается удивляться тому, почему тонко чувствующий музыку Дмитрий Черняков, который (насколько мне известно) сам определяет состав участников своего спектакля, вновь остановил свой выбор на Тимуре Зангиеве. В Большом театре определенно найдется несколько дирижеров, которые с успехом бы заменили его за пультом.
Спектакль 11 апреля был данью театра к юбилею легендарного Владимира Атлантова — посвящением к его 85-летию. Певец, уже много лет живущий в Вене, присутствовать в Большом театре не мог. Среди записей Атлантова, показанных в качестве «эпиграфа» к началу оперы был и фрагмент из «Садко» — «Высота ли, высота поднебесная».
Понравился бы юбиляру подарок Большого — «Садко» Чернякова? Конечно, Владимир Андреевич благодарил бы театр за память и за подарок. А о чем умолчал бы — это большой вопрос.
Олеся Бобрик