Премьера «Садко» прошла на Исторической сцене Большого театра. Оперу Римского-Корсакова поставил режиссер Дмитрий Черняков. Этот факт задолго до премьеры вызвал предсказуемый ажиотаж.
СМИ вспомнили всё. Что Черняков не работал в Москве 9 лет. Что он страстный поклонник музыки Римского-Корсакова, активно продвигающий ее тут и в Европе. (И сделавший, добавлю, в связи с этим два выдающихся спектакля – «Сказание о граде Китеже» и «Сказку о царе Салтане»).
Участники спектакля проговаривались, что нас ждет не раз испытанный постановщиком – и мировым искусством – прием «театр в театре», а Садко будет нашим современником (как будто у Чернякова может быть иначе).
Сам постановщик усилил интригу, объявив, что посвящает работу старому и больному отцу, отчего многие решили, что поводов для негодования оперных консерваторов будет меньше, чем обычно.
Напрасно решили. Могли бы, например, вспомнить его «Руслана» в том же Большом, где волей режиссера возникала большая обманка, причем по мотивам того же, что в «Садко», колорита:
«Открылся занавес — и взорам публики предстали древнерусские хоромы с персонажами в кокошниках и сарафанах. Режиссер рассчитал, что в этот момент многие в зрительном зале облегченно вздохнут и скажут: «Наконец-то Черняков бросил осовременивать сюжет и взялся за ум!».
Но иллюзия долго не продержится: перед нами свадьба нынешних Руслана и Людмилы, сделанная как костюмированная игра в сказку Пушкина».
Впрочем, консерваторы, если они, зная, как работает Черняков, все же пошли на премьеру – сами виноваты в плохом настроении по выходу из театра. Зато не в накладе оказались те, кто ждал от режиссера фирменных достоинств – тщательного внимания к партитуре во всей ее кинетике и превращениях, и ювелирной работы с исполнителями как с актерами.
Показы и монологи-объяснения Чернякова на репетициях не описать словами. Повторить такую артистическую нервозность, такой горячий посыл не может никто. Но даже запас (или остаток), который певцами схватывается, делает исполнителей фантастически убедительными.
Обманка тоже была, конечно. Младшая сестра «Руслана».
Но обо всем по порядку.
Опера «Садко» написана Римским–Корсаковым на собственное либретто в девяностые годы позапрошлого века. Считается, что автор, оставаясь, разумеется, самим собой, творчески осмысливал лейтмотивные находки Вагнера.
Начиная с оркестрового вступления «Окиян – море синее», мотивы которого брызгами разнесутся по последующей музыке. Прихотливость и «странность» музыки, ее вариативность соответствуют перипетиям либретто.
Как говорил композитор, тут «7 картин сказочного, эпического содержания». Этакий былинный речитатив, сдобренный хитовыми ариями.
В Большом театре за пульт встал Тимур Зангиев – молодой дирижер московского Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Увы, на первом спектакле Зангиев не справился с синхронизацией оркестра и вокалистов. Хор, к примеру, не был выстроен от слова «совсем». В таких условиях говорить о дирижерской трактовке не приходится.
Возможно, это и мизансценическая проблема: толпе, нагруженной у Чернякова разнообразными движенческими задачами и расположенной, как правило, отнюдь не глазами в зал, не до того, чтобы смотреть на дирижера. Такое же, помню, происходило в БТ на «Дон Жуане» Чернякова-Курентзиса.
Как бы то ни было, меломаны в зале разводили руками и выражали надежду, что все наладится в процессе репетиций и показов.
Обусловленность переноса действия сценарием ролевой игры – любимый прием режиссера в последние годы, опробованный, в разных вариантах, и в «Кармен», и в «Троянцах», и в «Обручении в монастыре». Многим из постоянных зрителей Чернякова на московском спектакле почудился уже перебор.
На мой взгляд, говорить о том, что «Черняков повторяется» – бессмысленно. Лучше подумать, работает ли прием конкретно, в данных предлагаемых обстоятельствах, здесь и сейчас.
По замыслу режиссера, небедный русский мужик наших дней, с детства мечтавший стать богатырем из русской сказки, приходит (видимо, в момент кризиса среднего возраста) в парк исполнения желаний. Там мужику продают его же грезы, воссоздавая атмосферу былин и историю новгородского гусляра. Добрым молодцем, естественно, становится он сам.
Точно так же и Волхова, тут душа-девица, в реале – залетная глуповатая красотка в поисках острых ощущений. И зрелая Любава – неудачница в личной жизни, которая через арт-терапию парка хочет понять, почему ее бросали все партнеры. Прочие персонажи – актеры, сотрудники парка.
Древнерусские сцены при этом – откровенно и программно ряженые. Сделанные парком по принципу «всё для вас за ваши деньги» для не очень образованного клиента, готового мыслить штампами «а-ля рюсс». (Впрочем, в оформлении использованы фрагменты декораций пяти художников, в разное время делавших «Садко» – Коровина, Васнецова, Егорова, Билибина и Рериха). Прочее придумали сценограф Черняков, художник по костюмам Елена Зайцева и автор света Глеб Фильштинский.
Эпопея эскапистского бунта Садко, бредущего из павильона в павильон, длится в тонусе его личных комплексов, в смеси побед и поражений: от себя ж не убежишь. Столкновение с влиятельными новгородцами, вызов сладкоголосого конкурента Нежаты (контратенор Юрий Миненко), семейные сцены с женой (Екатерина Семенчук), хмельная вульгарная гульба с иноземными «гостями», наряженными гусляром из своих же сограждан. Страсть к халявному обогащению (золотые рыбки), порыв к отъезду куда- глаза-глядят и романтическое забытье с Волховой (Аида Гарифуллина), перехватившей у Садко «постановочную» инициативу в картине подводного царства.
Возвращение в реальность после этого «сам себе режиссер»: в парке желаний меняются все. Жена, кажется, немного научившаяся положительным эмоциям – или смирившаяся. Бывшая кокетка Волхова, в итоге лично мирящая супругов: «сложная эмпатия», говорит Черняков. И Садко, который правит бал в центре эмоционально неожиданного, как нечаянная радость, хотя внутренне логичного финала.
Мне вспомнились финальные строки из «Пикника на обочине» Стругацких: «Счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным», потому что именно этого – продления чувства счастья на реальность – изо всех сил пытается добиться Садко от сотрудников парка, уже закончивших развлекать богатого клиента, снявших блондинистые парики и кафтаны с сарафанами, облаченных уже в униформу с надписью «парк» на груди. По-моему, та же идея – новый опыт жизни, который просто так не проходит – есть и у композитора.
Но до финала будут удивительная актерская и вокальная отдача Нажмиддина Мавлянова (Садко), чудесное во всех отношениях пение Семенчук, сценическая естественность Гарифуллиной, красивому сопрано которой я бы пожелала более точного интонирования.
Будут порхающая игра Волховы с собственной тенью, подобно балетной Ундине, и легкая пародия на оперный дуэт с бесконечными повторениями «люблю тебя» – «желанный мой», с таким органичным (для героев) вальсом в недрах Древней Руси.
Поразят иронические эффекты: легкая опять-таки пародия на массовые сцены из русских опер, да еще в постановке доморощенного режиссера Садко. И в подводной сцене: смесь голливудских мюзиклов, которых насмотрись герои, с бодряческой красотищей собянинской Москвы. Морской царь с пузом-аквариумом и бородой из тины, царица в мигающей иллюминации, уйма «пластиковых» рыб, медуз и осьминогов…
Изменив детали сказочной буквальности, уйдя в иные, как бы прагматично обусловленные, миры, протестуя против понимания Римского-Корсакова лишь как этнографа, Черняков, по сути, приблизился к пониманию метафизического замысла оперы. Ведь «Садко» – и в самом деле испытательный квест души, эпос ее странствий в слиянии бытового (наша жизнь) и волшебного (наши мечты).
Сказочная форма не должна вводить в заблуждение. Это, как и, например, эпос Толкиена, сказка для взрослых. В ней, как в зеркале, отразились вполне недетские проблемы – потребность уйти от повторяемости житейских будней, по принципу «там хорошо, где нас нет», страсть к привычке в борьбе с тягой к переменам (у кого нет такой дилеммы?)
Всемирная отзывчивость и оборонительная психика. Внутренняя потребность в красоте, пусть даже липовой. И любовный треугольник, где новая женщина – символ реализованной мечты, а старая (жена) – вериги постылой обыденности.
Такие вот полеты во сне и наяву. А финал амбивалентен. Вы сами решите, какова мораль старой, как мир, истории бунтаря, передумавшего бунтовать. Или «бунтаря», чье неприкаянное возвращение в реальность, может быть, крах, а может, начало надежды.
В гостях у сказки всю жизнь – это же в наших силах. Разве нет?
Майя Крылова