В оперном театре Нижнего Новгорода обновили оперу Чайковского.
В парадоксальной режиссерской версии предстала на сцене нижегородского Театра оперы и балета хрестоматийная классика – «Евгений Онегин» Чайковского. Новый спектакль поставил режиссер Сергей Новиков, он же – начальник управления президента РФ по общественным проектам. Последним обстоятельством, вероятно, можно объяснить тот особый интерес, который вызвала эта постановка у крупных чиновников города, собравшихся во главе с губернатором на премьерном показе.
Между тем спектакль, названный «Онегин», огорошил публику неожиданными для этой оперы решениями. По сути режиссер вступил в конфронтацию с Пушкиным и Чайковским, создав собственную версию, в которой не оказалось дуэли Ленского и Онегина, зато появились политическая интрига, убийство, счастливый союз Ленского и Ольги, дворцовый фон со сменой императоров – то есть, кардинально перекроенные причинно-следственные связи авторского первоисточника.
Сама партитура Чайковского при этом осталась неприкосновенной, за исключением порядкового следования картин: объяснение Онегина с Татьяной случилось не до, а после ссоры с Ленским. Изменились и локации в спектакле – события развернулись не только в усадьбе Лариных и на балу в Петербурге, но и в императорском театре, и в казематах Петропавловской крепости.
И чтобы при таком вторжении в оригинал от «Евгения Онегина» не остались руины, потребовалась не только ловкость режиссуры, ретушировавшей «новодельные» события в спектакле приемами умиротворяющего публику традиционалистского театра, но и ювелирная работа артистов, а также качественная музыкальная интерпретация, способная держать в таких обстоятельствах баланс с партитурой Чайковского. Нижегородской оперной труппе и дирижеру Дмитрию Синьковскому это удалось.
Постановщик и сам при всем волюнтаризме своего псевдо-онегинского сюжета не в каждой сцене противоречил оригиналу и даже выстраивал детали поведения героев до такой степени узнаваемо, что некоторые его решения производили впечатление трафаретных. Так, в первой и второй картинах оперы все было собрано буквально канонически. На сцене – старая усадьба Лариных, отдаленно напоминавшая, кстати, имение Гончаровых в Яропольце, где бывал Пушкин: «потертый» господский дом в классическом архитектурном стиле с колоннами и флигелями, выкрашенный в говорящий по тем временам красный колор (означавший жизнелюбие хозяев), сестры Ларины в платьях в стиле ампир, крестьяне и крестьянки с вилами и снопами, с шумом появлявшиеся из боковых дверей зрительного зала и приветствовавшие барыню песнями и плясками, наконец – традиционное ларинское варенье, которое няня Филиппьевна (Татьяна Гарькушова) варила на печи и которым угощались на сцене из ложки. Ничего в этой атмосфере не предвещало экстраординарных поворотов сюжета.
Художники-постановщики – Александр Купалян (сценография) и Мария Высотская (костюмы) стилизовали историческое время, сдвинутое в спектакле к рубежу XVIII-XIX веков (с 1799-го (год рождения Пушкина), времени Павла I, по 1802 год – царствование Александра I).
На стыке сценографии и сценического действия довольно эффектно строилась в некоторых сценах визуальная игра: на балу в доме Лариных гости собирались в мизансцену фронтального архитектурного барельефа – в живую художественную метафору времени, хор «Девушки-красавицы…» звучал в сопровождении видео-ряда с залом императорского театра в Петербурге, где проходила «менторская» встреча Онегина с Татьяной, а на балу великосветская помпа из люстр, перьев и т.п. заострилась до кича.
Первым сигналом к тому, что спектакль отклонится от базового сюжета, стала картина бала в доме Лариных (Новиков сдвинул ее вперед, поставив сразу после письма Татьяны). В начале сцены режиссер дал понять, что у Татьяны не все так плохо с Онегиным. Но ко времени куплетов Трике разыгрались драмы. Татьяна и Ленский были потрясены тем, что у Онегина и Ольги закручивается флирт.
Кстати, артисты, исполнявшие главные партии в этом спектакле, по возрасту молоды, и это придало «аутентичности» происходящему (сам Чайковский хотел, чтобы в «Евгении Онегине» выступали молодые певцы). В спектакле в партии Ленского с большим успехом дебютировал 20-летний студент Роман Мамалимов, страстным и простодушным Ленским, органичным вокально и артистически, был и более взрослый Сергей Кузьмин.
Ревнивый влюбленный набрасывался на Онегина, с яростью выплескивая ему в лицо вино из бокала, но попадал не в обидчика, а в портрет на стене с изображением императора Павла I. Ленского тут же хватали люди в мундирах и уводили со сцены с заломленными за спину руками. Теперь по воле постановщика поэт становился политическим заключенным, оскорбившим императора.
В новом контексте предстала и сцена в театре, где Онегин отчитал Татьяну. Причем герои встречались совершенно по другому поводу: Татьяна – в качестве просительницы по делу Ленского, Онегин – в роли следователя. О подобной коллизии без помощи синопсиса, изложенного в буклете Новиковым, догадаться было бы не просто. К тому же на сцене внимание отвлекали совершенно другие детали: дворянин Онегин развалился на стуле перед стоящей Татьяной и точил ногти, обучая ее манерам: “Учитесь властвовать собой…”
Между тем отвечать за оперную “правду” в столь экстремальных обстоятельствах пришлось артистам и оркестру. Вероятно, Синьковскому стоило особых усилий координировать действие на сцене с музыкой Чайковского, звучавшей с повышенным эмоциональным градусом и в более масштабном формате, чем задуманные композитором лирические сцены. В первые дни не все собралось по темпам и форме. Но в следующих спектаклях стремительно раскручивающаяся оркестровая энергия организовывала действие, настраивала его по “камертону” Чайковского. Ленский оставался тем самым Ленским, каким был выписан автором, моложавая Ларина (Карина Хэрунц), опрокидывающая рюмочки – выразительной актерски и вокально.
Сестры Ларины в разных составах сохраняли свою индивидуальную нюансировку: в паре молодых певиц Марии Калининой и Валерии Горбуновой было узнаваемое соответствие образов меланхоличной Татьяны и жизнерадостной Ольги, а в исполнении Наталии Лясковой и Екатерины Ясинской сестры словно менялись ролями: сдержанная Ольга и эмоциональная, напористая Татьяна.
Самая непростая задача была задана режиссером Онегину (Константин Сучков, Семен Антаков) – энергичному, умному, склонному к психологическим манипуляциям герою. В спектакле Онегин появлялся в Петропавловской крепости, где томился в ожидании своей казни Ленский (“Что день грядущий мне готовит?…”).
И Онегин вместо дуэли расстреливал в спину ничего не подозревавшего Зарецкого (которого сам же и назначил исполнить приговор), по сути становясь убийцей. Приятели бежали с места преступления, как два авантюриста из плутовского романа.
Итог навороченной игры с оригиналом оказался банальным: на балу в потоке мчащихся под музыку экосеза гостей мелькали радостные лица Ленского и Ольги. Выходило так, что Новиков лишил Ленского великой романтической судьбы, чтобы превратить поэта в довольного обывателя. Онегин же в финале был изгнан супругами Гремиными: судя по нюансам сцены, в прошлом у него все-таки был роман с Татьяной, и теперь этот “позор” Татьяна (и ее супруг) желала скрыть. Гремин (Гарри Агаджанян) во время их объяснения был “начеку” и появлялся внезапно перед отвергнутым влюбленным, молча требуя, чтобы Онегин вернул письма, компрометирующие его супругу.
Надо сказать, что артистам оказалось по силу удерживать в русле Чайковского весь этот сбивающий с толку и запутывающей произведение спектакль. К тому же партитура оперы звучит в спектакле в полной версии Чайковского, без купюр. Тем более досадно, что при всей колоссальной работе театра от нового “Онегина” остался осадок фейка.
Ирина Муравьева
Музыкальный журналист