Фестиваль «Возвращение»-2020 представил программу «Отцы и дети».
С многозначным названием ясно: это музыка, посвященная близким родственникам. Наставнику и покровителю. Или духовному отцу и его детям. Тем более Отцу небесному, которому дети мы все. И даже мистической связи Отца и Сына. А также (если вернуться на грешную землю) – рассказ о непростых отношениях поколений о любви до ненависти.
Вечно актуальный, спектр позволил собрать интереснейшую программу, в которой соседствуют многие стили и времена. Кроме того, хороший повод для музыки не обязательно рождает радостное, а плохой – грустное. Тема прекрасна тем, что показывает непредсказуемость искусства в палитре многогранности.
Современный композитор Павел Карманов, например, написал Get In!!! для скрипки, виолончели, флейты, кларнета и ударных ко дню рождения сына.
В репетитивных паттернах не то чтобы нет счастья: как не быть, если музыка почти сентиментальна, она журчит и переливается. Но повторения с холодным «подзвоном» перкуссии (Андрей Дойников), кажется, переводят личную радость в нечто глобальное и экзистенциальное. Во всяком случае, так показалось при исполнении Мариной Катаржновой, Евгением Тонхой, Евгением Яковлевым и Михаилом Безносовым.
А какие спектры настроений в двух коротких песнях, исполненных Яной Иваниловой и пианистом Лукасом Генюшасом! «Колыбельная Микушке» Стравинского и «Письмо отцу» Десятникова.
Ласковое «баю-баюшки-баю», отмеченное печатью будущего гения, и переполошенный мир маленького Гидона Кремера, написавшего папе покаяние в детских грехах. Что – через десятилетия – сподвигнуло друга-композитора на трагикомическую музыку, «сбивчивую» и отчаянную, посвященную зависимости детей от родительской любви.
Яна Иванилова: «У каждого есть божественный голос, которым поёт душа»
Соната американца Джорджа Крама для виолончели соло (1955), посвященная матери-виолончелистке, кажется то ли воспоминанием молодого человека о былом пубертатном бунте, то ли, как утверждает буклет, данью Бартоку и Хиндемиту. Или просто тембровым сражением диссонантных гармоний: низких, рокочущих в атаке, метрически и ритмически изменчивых пиццикато – с более «приглаженными» звуками, извлекаемыми из струн смычком.
Евгений Тонха трактовал Крама – от Фантазии до Токкаты – как смысловую загадку, на которую каждый найдет личный ответ.
«Я предложил это фестивалю, потому что подходит по теме»,
— говорит исполнитель,
«Соната Крама – не очень часто исполняемая музыка. Для меня это программное сочинение, дающее внутренние визуальные образы.
В музыке идет непрерывный поиск цельности, которая разваливается вновь и вновь. Милая пастораль исчезает, и вторая часть сонаты неумолимо сходит «вниз».
Мне кажется, Крам не хотел быть красивым, а хотел быть честным с самим собой. И тут у него много личного. Давид Герингас, мой наставник, говорил, что в первой фразе сонаты – музыкально произнесенное слово «мама».
Пожалуй, самые большие споры в публике вызвало Трио Корнгольда для фортепиано, скрипки и виолончели.
Нет не исполнение, оно у Лукаса Генюшаса, Айлена Притчина и Бориса Андрианова было безупречно слаженным, полнозвучным и чудесно стильным в передаче «декадентского» духа времени (1910). Но сама эклектичная музыка, написанная 13-ним вундеркиндом для приношения наставнику-отцу (музыкальному критику), да еще услышанная после Крама…
Перебирание пафоса венцев (начиная от вальсов Штрауса) на запчасти в четырех частях и новая сборка, с избытком кульминаций, словно для немого кино – это кому как. Правда, у композитора кое- где есть пометка «Mit Humor».
«Опус Корнгольда, конечно, знают гораздо меньше, чем, например, его Скрипичный концерт»,
— рассказывает Айлен Притчин.
«Трио написал подросток, и безусловно, тут есть некий вызов, показ своих способностей.
Произведение немного перенасыщено сложностью, в каждом сантиметре партитуры сконцентрировано огромное количество деталей. Иногда это мешает простоте восприятия, но есть своя прелесть в том, как Корнгольд бравирует своим талантом, с какой легкостью он изъясняется языком своих старших коллег. Такое, скажем, обаятельное позерство».
Айлен Притчин: “Главное на конкурсе – забыть, что это конкурс”
Тут фестиваль резко сменил курс и прыгнул в старинные песни с Иберийского полуострова. Каталонские и испанские напевы, с участием голоса Алисы Тен, старо-европейских «гуслей» Андрея Дойникова, виолы Руста Позюмского, колесной лиры Романа Минца и его же, как выражается музыкант, «старой деревенской скрипки», похожей на виелу.
Страсти нешуточные: то девушку отравила собственная мать, то жестокий отец загубил дочь-принцессу. Музыканты и певица так достоверно отыграли программно-унылую задушевность музыки, что машина времени стала казаться реальностью, а злодеев из песен захотелось предать суду инквизиции.
Но наступил расцвет барокко. Неимоверный Бибер, его «Моление о чаше» для скрипки и бассо континуо (клавесин и виола да гамба) из цикла «Розарий», в исполнении Марины Катаржновой, Ольги Мартыновой и Руста Позюмского. Они скрестили причудливость и мистику, витиеватость и «тактильность», отрыв от земли и сложный расчет – все, что было в той эпохе и этой партитуре.
Скрипка Катаржновой была импульсивна и порывиста, и не случайно ее сравнивали с пламенем. Тем более что на сцене ассоциативно стоял желтый клавесин. И жаль, что объем текста не дает возможности рассказать о контексте «Розария»: причем тут католические чётки, зачем нужна скордатура и отчего Бибер посвятил музыку Зальцбургскому архиепископу.
Взрыв мастерства ожидал публику и в Дуэте Эдисона Денисова для флейты и альта, сыгранном Марией Алихановой и Ильей Гофманом. Музыка, в которой слегка вспоминается тема Пассакальи Баха, сочинена для сына композитора.
«Насколько эти, казалось бы, разные инструменты, оказались будто двойняшки. Когда близнецы, но разнояйцевые»,
— комментирует пианист Даниил Орлов.
«У них нет похожести, идентичности, но при этом они рука об руку. Удивительное сочетание по тесситуре.
А как они трели вдвоём играли одновременно! И как можно было так написать, чтобы два инструмента, всегда или почти всегда предполагающие аккомпанемент, вдвоём оказались практически камерным оркестром по звуку и наполнению».
Финальный Луи Вьерн (квинтет для фортепиано и струнных до минор, 1918) оказался сгустком перманентной трагедии. Французский композитор этим сочинением проклял войну навеки.
Александр Кобрин, Борис Абрамов и Роман Минц (скрипка), Тимур Якубов (альт) и Алексей Стеблев (виолончель) не дали забыть, что музыка – тиски неизбывного горя – посвящена памяти старшего сына композитора, сгинувшего на фронте.
Личный реквием Вьерна, с «выстрелами», слезами и кошмарами, написанный почти слепым композитором, прямодушный и доступный (по линии всеми разделяемых чувств), был сыгран с такой обжигающей эмоциональной дрожью, что вспоминались слова философа о бездне: если долго в нее смотреть, она начинает смотреть в тебя.
Майя Крылова