Проект с таким названием проходит в «Аптекарском огороде» в честь Бетховена, к 250-летию со дня его рождения. Исполнители играют в Тропической оранжерее.
Роман Минц представляет проект “Камерные вечера в оранжерее”
Это весьма экзотическое место, где ждешь ужасной жары, но получаешь терпимую прохладу, а психологическая атмосфера для слушателей колеблется между променад-концертом и академической серьезностью.
Программы разнообразны, но принцип один: Бетховен, так или иначе, присутствует непременно, и к нему прилагается.. шлейф? Вуаль? Скорее контекст, создаваемый опусами предшественников, современников и потомков.
Главная изюминка «Вечеров» – все квартеты венского классика в одном сезоне – еще впереди. Но первые концерты уже задали высокий уровень.
Вокальный ансамбль «Интрада»
Такого Бетховена, как был в «Огороде» у «Интрады», нигде больше не услышишь. В афишу вошли редкие, даже редчайшие вещи, которые совсем не на слуху: композитор писал их, что называется, по случаю. Мелкие «пустячки», изящные посвящения, неожиданные обработки, частные заказы, музыка для заработка, но всё дополняет наши знания о венском гении. И мы услышали контекст эпохи – музыкальные реакции композиторов 19-го века на известность гения.
«У нас была непростая задача»,
– говорит руководитель «Интрады» Екатерина Антоненко,
«Роман Минц пригласил исполнить хоровые произведения Бетховена. Но дело в том, что репертуарная хоровая музыка композитора – это, конечно, масштабные сочинения для больших составов, которые никак не могли вписаться в камерный формат оранжереи.
Программа собиралась долго и по крупицам. Это был настоящий мозговой штурм. Что-то я нашла в интернете, в изданиях 19-го века, какие-то ноты скопировали друзья за границей, мы также включили в программу прижизненные или сделанные в 19-м веке переложения музыки Бетховена для хорового состава или для хора и фортепиано. Неизвестные варианты известной музыки».
Гайдн был представлен популярным в свое время Мотетом о безумных и напрасных заботах (на латыни) и автобиографичным «Стариком» для четырех голосов и фортепиано, где даже в размышлениях на тему заката жизни царит юмор: «только меня немного оживляют вино и шутка».
«Поздний Гайдн интересен и как переход к теме всего концертного цикла – бетховенским квартетам. Ведь «Старика» Гайдн хотел включить именно в последний, недописанный квартет»,
– говорит Антоненко.
«В итоге удалось сделать подборку камерной вокально-ансамблевой и хоровой музыки, в большинстве своем неизвестную даже специалистам. Наш концерт – подборка раритетов. Все произведения исполнялись нами впервые и, скорее всего, впервые в России».
Бетховен начался с «Радостного тоста» – кантаты, написанной на именины итальянского врача, лечившего композитора. Тут сплелись мажорные «многие лета» и диссонансы «описаний» недугов, при характерном сходстве с музыкой 18 века.
«Прощальная песня» на вечеринке в честь Леопольда Вайса для трех мужских голосов, «Божественное» на слова Гете – изощренный канон для шести женских голосов, «Персидская ночная песнь» (обработка Зильхером второй части Седьмой симфонии), «Смерть» Корнелиуса, взявшего темы второй части Пятнадцатого квартета, Три Equale – музыка,звучавшая на похоронах композитора, написанная им для четырех тромбонов, по случаю праздника поминовения усопших, затем переложенная Зайфертом для мужского хора: тут траурные марши и сарабанда.
И, наконец, Бетховен-Бири, Kirie для смешанного хора и фортепиано, переложение Лунной сонаты, вообще лежащее в архиве, вне музыкального оборота. Ну, интересно же! И не только потому, что уровень пения «Интрады» традиционно высок: это не просто дивная слаженность, но единство поэтическое, художественно точное.
Яна Иванилова и Борис Березовский
Камерная певица и пианист давно выступают вместе. В афише «Огорода» – три песни Бетховена и два вокальных цикла («Лебединая песня» Шуберта и «Любовь и жизнь женщины» Шумана).
Публике уделяли любезное внимание: певица, например, переводила слова опусов Бетховена на русский язык.
Яна Иванилова: «У каждого есть божественный голос, которым поёт душа»
Иванилова поет интеллигентно, не пережимая в романтической «сентиментальности» и не подгоняя пение под внешнюю «игру». Голос ее гибкий, подвижный и легкий. Так что имя «Аделаида» из одноименной бетховенской песни и впрямь витало над водами и под луной.
Объяснение в другой песне «За все года не помню я, чтоб был я в ссоре с милой» предстало как красивый и даже достижимый идеал. А саркастические слова Гете в песне «Новая любовь» – «жить в плену, в волшебной клетке, быть под башмачком кокетки, как такой позор снести? Ах, пусти, любовь, пусти» воспринимались как смешливое очарование чувством.
Женские исповеди у Шумана – фрагменты одной биографии – были словно подслушанный интимный монолог. С чувственностью и ужасом, блаженством и его утратой, и всё – в мареве воспоминаний. Шубертовские смены настроений, как и психология лирического героя обоих циклов – маленькие вспышки счастья или маленькие трагедии. Плюс подкупающая искренность, словно обращаются к тебе лично. Безупречно выстроенная драматургия превращала любую песню в театр одного актера, тем более увлекающий, что романтики пелись по-русски.
Я, в принципе, предпочитаю пение на языке оригинала. Тем более что тут Гейне и Шамиссо, чьи аллитерации и ассонансы – в связи с музыкой – стоит послушать. Но могу понять и стремление к доходчивости, повышающее энтузиазм публики. Как всем известная «Серенада» может у нас быть без родных слов «песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной»?
Борис Березовский, конечно, играл внушительно. «Журчание» ручья в шубертовском «Вестнике любви», «порывы» ветра в его же «Весенних мечтах» стук копыт коня в «Отъезде», как и вибрация неимоверной тяжести на плечах «Атланта» воспринимались как самодостаточная ценность. За колючие, «вздыбленные» стаккато в «Приюте» хотелось аплодировать отдельно. При этом пианист максимально тактично уходил в тень, подавая вокал как хрупкую драгоценность.
В балете есть понятие «химия», когда взаимопонимание в дуэте таково, что рождает новый художественный уровень. Яна Иванилова давно говорила, что ее совместные выступления с Борисом Березовским – это детектив, полный адреналина и полетов в небо. Не сомневаюсь, что пианист сказал бы то же самое в адрес певицы
Константин Лифшиц
Два подряд концерта сыграл пианист во время недолгого пребывания в Москве: в Зале имени Чайковского с Российским национальным оркестром и «сольник» в Аптекарском огороде.
В Филармонии звучали Барток (Третий фортепианный концерт) и Лист ( Первый фортепианный концерт), в «Огороде» – Яначек (Вторая тетрадь «По заросшей тропинке», «Картинки с выставки» Мусоргского и Двадцать первая соната «Аврора» Бетховена).
«Для программы в Филармонии я предложил Бартока»,
– говорит Лифшиц.
«И его Второй, и Третий из моих любимых концертов, я считаю, что их надо исполнять чаще. Оркестр попросил также и Листа, и это понятно с “коммерческой” стороны. Однако сочетание удачно и в артистическом аспекте: Барток был под сильным влиянием пианизма Листа. В концертах это особенно заметно».
Венгерские мотивы Бартока, преломленные в экспрессионистской хроматике, потоки трелей и глиссандо, джазовые синкопы, нервические скачки высот и «последнее воодушевление», сменяемое печальной звукописью медленной части. И неистовый Лист, с техническими вызовами исполнителям, шлейфом изощренной патетики, броской игрой темпами и переходами от мощных гармоний к трепету «крыльев бабочки». Лифшиц увлек всем этим на вечере пианиста и РНО, управляемого дирижером Мишей Дамевым.
Константин Лифшиц: «Никогда не знаешь, где тебя настигнет счастье»
В Тропической оранжерее было смысловое продолжение.
«Изначально я предложил в “Аптекарский огород” Яначека и Прелюдии Дебюсси»,
– рассказывает Лифшиц,
«но потом поменял Дебюсси на Мусоргского. Дело в том, что у меня вскоре будет совместный проект с японским театром. Но как раз вокруг “Картинок” (с участием Яначека). На самом деле эти два композитора-суперсочетание.
Ну а то, что Мусоргский любил Бетховена, известно многим. Он взял у него многое, в том числе, чисто композиторские вещи. И линия Яначек-Бетховен видна: например, “Крейцерова Соната” Яначека отсылает нас к Толстому, но через новеллу писателя продолжается мост к композитору».
Исполненная под конец «Аврора» не зря анонсирована «Аптекарским огородом» как «некий набросок к «Пасторальной симфонии». Пианист это чудесно знает. Яначек говорил, что музыка его цикла «По заросшей дорожке» (была сыграна Вторая тетрадь) посвящена памяти. В то же время вещь достаточно картинна, как прогулка по реально глухому лесу.
Мусорский тем более красочен, до дрожи узнавания, со своими гномами, колокольным звоном в Киеве и ссорой детей в Тюильри. Ассоциации, в общем, безмерны, что тонко чувствует пианист:
«Художник всегда существует в пространстве времени, поэтому память или воспоминание – его неизменные инструменты. Изобразительность тоже, в разном роде, присуща любой Музыке.
Новаторство Мусоргского в опере и продолжение этой линии у Яначека в первую очередь относится к переосмыслению слова и его использованию в Музыке. Но и в чисто инструментальной Музыке у них есть этот пласт. Мы не можем это не чувствовать. Когда играешь, название, конечно, не держишь в голове. Но этот образ, Бабы-Яги, или невылупившихся птенцов, подспудно как-то присутствует».
При огромной разности музык (а разницу Лифшиц чувствует всей душой) вечера объединяла удивительная гармоничность пианизма. Не только виртуозный слух и техника, когда слышишь, кажется, десятки оттенков форте и пиано, и – через это – глубочайшее проникновение в музыкальные идеи и чувства, но потрясающее чувство звука. Его фактуры, оттенка, «цвета», чуть ли не вкуса и запаха. Это рождает великолепное разнообразие, такой эмоциональный «миллион терзаний», что остается одно – ждать следующего московского концерта Лифшица. С нетерпением.
Майя Крылова