Семёна Борисовича Скигина наши читатели знают как автора «серьезного», обращающегося к темам, носящим проблемный характер. Но в серии эссе «Филармонические фантазии, или Тило Шмидт, гражданин мира» он предстаёт перед нами в литературе другого толка: весёлой, развлекательной, но, конечно же, не лишенной при этом глубинного смысла, подоплёки.
Семен Скигин:
«Если вы попытаетесь отыскать страну, в которой произошли описанные мною события, сразу скажу – это не удастся. Они могли случиться повсюду, где есть Филармония и ездят трамваи, где включают за ужином телевизоры, с экранов которых звучат слова «демократия», «окружающая среда» и «права человека», то есть – везде.
Мой Тило Шмидт – один из миллионов зомбированных массовой информацией обладателей смартфонов – всё равно симпатичен мне, ибо он – человек искренний и добрый».
«Котлета» | «Триколор» | «Сhelonia mydas» | «Скатерть в цветочек» | «Любите ли вы музыку?» | «Дональд Трамп» | «Оскар» | «Похороны Моцарта, или Ухо Ван Гога»
«Похороны Моцарта, или Ухо Ван Гога»
Трамвайная остановка была недалеко от дома Тило, и на работу, в Филармонию, он мог попасть двумя маршрутами: троечкой и девяткой. Троечка довозила его на несколько минут быстрей, но зато девятка ехала мимо вокзала, что Тило очень нравилось.
Дело в том, что все стены вдоль путей и даже стоящие поезда были расписаны причудливыми граффити, и, проезжая, Тило всегда восхищался фантазией безымянных художников и пестрой красотой обычно мрачных вагонов. Наряду с изысканными шрифтами были и настоящие живописные полотна. «А вдруг, и я так умею?» – думал он, но решительности взять в руки баллончик с краской ему не хватало.
Вообще, живописью Тило не увлекался. Пожалуй, ему нравился только Ван Гог, но, в основном, потому, что художник отрезал себе ухо. А еще потому, что он рисовал подсолнухи. Тило дарил такие цветы жене ко дню рождения – они были недорогие и долго стояли в вазе.
Недавно в интернете опубликовали статью о знаменитом английском художнике Бэнкси, «которого никто не видел», и это еще больше подогрело интерес Тило к граффити. «Интересно, будь я на его месте, догадалась бы жена?», – фантазировал он.
Так, неожиданно для него самого, живописные мечты овладели Шмидтом, и в один прекрасный вечер, вернувшись с работы, он достал из кухонного ящика цветные карандаши, взял лист бумаги и приступил к рисованию.
Он не занимался этим с детства, и вначале рука не очень слушалась, но вскоре стало получаться очень даже неплохо. Окрыленный успехом, за ужином Тило уведомил жену, что ко дню рождения хотел бы получить набор баллончиков-спреев для граффити. Сначала жена всполошилась, но вскоре, успокоившись, согласилась, правда, потребовав честного слова, что в квартире и подъезде он заниматься этим не будет.
Прежде всего, надо было решить, ЧТО рисовать и ГДЕ.
Всю неделю у Тило из головы не выходила одна история. В прошлое воскресенье в Филармонии прошел детский дневной концерт под названием «Могила Моцарта», и Тило, подобрав выброшенную программку, с ужасом открыл для себя, что великий композитор был захоронен в мешке в общей могиле. «Сегодня профсоюз такого бы не допустил!», – с горечью думал он, а вскоре понял, что это и есть тема его картины.
Слава Богу, на работе было достаточно времени, чтобы поразмышлять, так что, вскоре проект начал приобретать реальные очертания. В середине картины, конечно, должна была находиться открытая могила, доверху наполненная мешками, в том числе, и с Моцартом. Слева, с бокалом отравленного вина – ухмыляется виновник смерти, Сальери. Чтобы подчеркнуть актуальность трагедии, справа от мешков стоят представители Филармонии, а именно, директор и Патриция.
Проблема заключалась в том, что портреты, нарисованные Тило, сходством с оригиналом не отличались, все думали, что это карикатуры и страшно обижались. Слава богу, Моцарт на картине должен был быть уже в мешке, так что, портретного сходства с упакованным композитором не требовалось. Но как быть с директором, Сальери и Патрицией?
И тут Тило осенило. На соседней улице находился копировальный центр, где распечатывали рисунки и фотографии в большом увеличении. Так что, головы Сальери, Патриции и директора можно было бы потом наклеить на стену, «присоединив» к нарисованному туловищу. Таким образом всё вставало на свои места. Но если портрет Сальери был в программке, то «филармонистов» нужно было самому фотографировать.
Сказано – сделано, и на следующий день в обеденный перерыв Тило явился в столовую с маленьким фотоаппаратом-«мыльницей». Директор уже был здесь и с аппетитом ел суп. Проходя мимо него, Тило резко остановился и, как в детективных фильмах, начал спешно фотографировать. Аппарат был старенький, но вспышка работала хорошо.
От испуга директор подавился супом и начал кашлять. Все бросились стучать по начальственной спине, а Тило пришлось прекратить съемки и ретироваться. Но на две трети вопрос был решен. Осталось лишь где-нибудь «подловить» Патрицию. Идти для этого в дирекцию не хотелось, и тогда Тило пришла в голову прекрасная мысль.
Каждое лето Шмидты брали с собой в отпуск фотоаппарат. Всё, вызывающее хоть какой-нибудь интерес, он «увековечивал». По возвращению домой, печатались фотографии, которые потом Тило складывал в конверт, красной ручкой надписывал, в каком году они сняты, после чего конверт исчезал в нижнем ящике письменного стола, чтобы больше никогда не увидеть свет.
Так вот, наш памятливый Шмидт вспомнил, что три года назад на юге, на территории отеля у входа на пляж стояла скульптура безымянной отдыхающей, как две капли воды похожей на Патрицию. Вечером, вернувшись домой, найти фото было делом одной минуты. Одним словом, подготовительный этап был успешно завершен.
Конечно, художнику, уже завоевавшему признание, «пристроить» свою работу – раз плюнуть: любой музей, любая галерея с охотой ее возьмут. Тило было сложней: ошибиться с размещением «картины всей жизни» было бы непростительно. К примеру, к «граффити-центру» главного вокзала сюжет картины никак не подходил – во времена Моцарта не было железных дорог. К тому же, такое похоронное пожелание «счастливого пути» отъезжающих не обрадовало бы.
Тематически больше подходило центральное кладбище, но яркие краски, выбранные женой, на его кирпичной стене казались бы явным перебором. Да и своих трупов там было достаточно. А посему, лучшего места, чем фойе Филармонии было не найти.
И вот настал желанный вечер. Тило надел кухонный передник жены, в котором она мыла посуду, летнюю панаму (чтобы не испачкать волосы) и сложил баллончики с красками в пляжную сумку. У соседа-спелеолога он одолжил лампу, надевающуюся на лоб с помощью широкой резинки, с которой тот лазил по пещерам. Если честно, лампа была не нужна – в фойе висела большая хрустальная люстра, но Тило видел фильм, как Микеланджело ночами расписывал потолок Сикстинской капеллы, и на голове у него была специальная конструкция со свечами – ночи в средневековом Ватикане, как известно, были темными!
Тило вдохновляло и то, что Буонарроти не считал себя живописцем – это их очень сближало.
Ночь пролетела словно за одно мгновение, и к утру, еще раз окинув взглядом свою работу, Тило остался доволен. По-видимому, картину нужно было подписать, но, подумав, Тило решил остаться инкогнито, поэтому в качестве художественного псевдонима он выбрал отрезанное ухо Ван Гога – слуховые органы на рисунках всегда удавалось ему очень реалистично. Но, как в жизни случается, именно то, что делаешь лучше всего, в результате, тебя и подводит.
Увлекшись детальными подробностями ушной раковины, он не заметил, что кто-то стоит за ним и громко дышит ему в спину. Это был филармонический вахтер, открывший от удивления рот, отчего его дыхание походило на рычание.
С открытым ртом много не скажешь – поэтому онемевший вахтер направился к своему рабочему месту, а Тило, дорисовав ухо, двинулся домой. Там жена долго оттирала его ацетоном, он принял душ, позавтракал и, чтобы не опоздать на работу, рысью понесся к трамвайной остановке.
Когда он зашел в Филармонию, все сотрудники толпились перед его картиной. Всё это очень смахивало на спонтанный митинг в защиту прав человека на отдельный гроб. С одним отличием – толпа безмолвствовала.
Обескураженный автор, тщетно ожидающий слов признания, отошел в сторону и наблюдал за происходящим со стороны. Тут появился директор. Он хмуро взглянул на свой «кашляющий» портрет, фото голой Патриции и удрученно сказал: «Прошу всех вернуться на рабочие места!». После этого он удалился, одарив напоследок Тило гневным взглядом. Новоиспеченный Микеланджело последовал за всеми.
Долго ждать Тило не пришлось – явилась Патриция и молча положила перед ним конверт. Директор был краток: «Прошу зайти ко мне!».
Есть такие разговоры, которые хотелось бы забыть еще до их начала, так что, на следующее утро грустный Тило ехал в Филармонию вместе с женой. Они везли ведро краски и два валика.
Вдвоем, конечно, работается легче, и Шмидт с восхищением наблюдал, как сноровисто жена «расправляется» с убийцей-Сальери. А сам он, закрашивая ухо Ван Гога, с нежностью подумал: «Повезло мне, все-таки, с женой!»
Семен Скигин
Продолжение следует.