Сопрано Ольга Толкмит – о театре “Геликон-опера”, любимых партиях, системе stagione, фестивале “Опера априори”, честности, мечтах и любви.
– Дорогая Ольга, с нашей первой встречи прошло уже почти три года. Тогда вы ещё считались новичком в труппе «Геликон-оперы». Но разговоры о незаурядной Татьяне уже пошли среди театралов после премьеры «Евгения Онегина» по мотивам легендарной постановки К. С. Станиславского.
Помнится, про «театр-дом, театр-семью» вы сразу говорили очень горячо. За это время в репертуаре кроме Татьяны Лариной, Лю в «Турандот» и Недды в «Паяцах» появились Микаэла в «Кармен», Мария в «Мазепе», Земфира в «Алеко», Иоланта. Вы стали по-настоящему ведущей солисткой театра. Что-то изменилось в эмоциях и вашем отношении к «Дому-Геликону»?
– Нет, не изменилось. Это по-прежнему мой дом. Да, всякое бывает, мы же живые, со своим настроением, со своим характером. Сейчас идет мой пятый сезон, и за это время кто-то стал мне ближе, а с кем-то у меня остались только рабочие отношения.
У меня всегда было убеждение, что в театре не может быть друзей, но здесь, в Геликоне, я поняла, что ошибалась. Может! Мы уже спели столько спектаклей, что успела выучить своих партнеров, их манеру, их физиологию, их реакции.
Иногда бывают замены, и твоим партнером может оказаться человек, с которым ты либо никогда не пела этот спектакль, либо очень давно не пела, и приходится отдельно обговаривать все нюансы, что привносит что-то новое и интересное.
– А есть ли в принципе в «Геликоне» суфлёр? Теперь в некоторых оперных театрах не из будки посреди авансцены всем подсказывают, а по мониторному наушнику отдельному артисту по его просьбе помогают.
– У нас всё наизусть, по-честному! Я не понимаю, как можно вжиться в роль, не зная текста на память. Все же завязано: музыка, мизансцены, текст. Забывается одно и тут же вылетает другое. А подсказки отвлекают и вышибают из образа.
– Но даже великая Елена Васильевна Образцова не стеснялась с юмором рассказывать, как писала шпаргалки с текстом на реквизите, если слова, особенно иностранные, не укладывались твёрдо в памяти.
– О да! Бывает так, что какой-нибудь фрагмент вообще никак не запоминается, прямо до истерики! И я тоже пишу себе шпаргалки то на руке, то на листке бумаги, и кладу туда, где должна буду находиться в этот момент. Но редко ими пользуюсь, как-то мобилизуюсь, что ли? Но наличие подсказок придает уверенности и спокойствия.
А что касается Елены Васильевны, то у звёзд ее уровня настолько сумасшедший график, что учить новые партии приходится в кратчайшие сроки, чуть ли не в самолете. И бывает, что без суфлера просто не обойтись. И если при работе с суфлером удается не терять актерскую нить и связь с партнером, то, наверное, это какой-то наивысший уровень профессионализма, особенно когда зритель не догадывается, что происходит.
– Позвольте банальный вопрос про самую любимую из спетых партий. Предвижу традиционный ответ: «люблю всех моих героинь, особенно ту, над которой работаю сейчас/ пою сегодня».
– Да, действительно так. Я их всех люблю! Каждая по-своему особенная. Но самая любимая и в тоже время «кровавая» в моем репертуаре – Мария из оперы «Мазепа». Наш спектакль в постановке Дмитрия Александровича Бертмана – это настоящий триллер! Я постоянно от своих друзей слышу: «А когда Мазепа? Что, всё? До следующего сезона уже не будет? Ну как так-то? Я бы еще сходил(а)!».
В моей жизни с ролью Марии связаны испытания. За две недели до премьеры меня прямо из театра перед репетицией увезли на Скорой, а на следующий день прооперировали. К счастью, все обошлось, и уже через неделю я стояла на сцене, продолжала репетировать. И Дмитрий Александрович сыграл в этой ситуации не последнюю роль. Он очень помог и поддержал меня, за что ему огромное спасибо.
https://www.youtube.com/watch?v=0_v5n4UZHZc
– Я прекрасно помню генеральную репетицию «Мазепы», своё, мягко говоря, недоумение от некоторых «хулиганств» этой постановки. Но ваша Мария, неприлично юная, вызывающая ассоциации с Лолитой Набокова, подкупала мгновенно и свободной кантиленой с тончайшими пиано, и трогательным образом. Ни малейшего следа недомогания, работы в пол-ноги не заметила, даже зная о вашей недавней выписке из больницы.
– Спасибо. Значит я хорошая актриса! (смеется). Хотя некоторые мизансцены мне разрешили упростить. Еще трудно было активно двигаться, резко ложиться и вставать.
– Ой, финальное сумасшествие прям как у Жизели-Спесивцевой было, аж страшно за вас стало!
– Когда в сцене казни Мария рубит лодку, истошный крик сам вырывается. Потом она, как статуя, стоит без эмоций с топором в руках во время молитвы отца и Искры. И рубит арбуз (символ отрубленных голов – прим. Т. Е.). Всё это время – слезы градом!
Моя душа плачет вместе с её душой, будто мы одно целое, мы неотделимы! Завожусь, пропускаю все через себя, а потом болею. Долго отхожу после Марии. Нельзя так. Возможно, со временем я сумею держать себя в руках, не теряя качества. Надо научиться, иначе здоровья не хватит.
– Вы упомянули, что «Мазепа» вернётся теперь аж в сезоне 2020/21 года. Значит, опять придётся серьёзно репетировать и собирать спектакль? А потом другую оперу, которая тоже долго не шла. Возможно, прежняя модель репертуарного плана, когда в месяц чередовались 10 разных опер и все они не забывались, чем-то рациональней?
В большинстве европейских оперных домов, да и у нас в Большом театре, систему stagione или блоков спектаклей, объясняют тем, что так удобней для приглашённых солистов. В Геликоне ведущие певцы на зависть постоянны, гастролёров по пальцам пересчитать за все годы. Но тоже практикуются блоки представлений, одно название 3-5 раз подряд, затем другая опера так же серийно. Говорят, для артистов легче, не надо перестраиваться на другую музыку. Согласны?
– Естественно! Вот начинается серия «Онегиных». И ты уже вся в Чайковском, в Татьяне. А если бы мне пришлось чередовать, допустим, с «Паяцами», с Неддой – это уже «качели» для голоса. В таком режиме я работала в Михайловском театре, было гораздо тяжелее.
Когда спектакли серией, то для качества исполнения это лучше. Закончилась серия – закрыл клавирчик, убрал в шкафчик и взялся за следующий.
– Летом 2018-го вы уже в третий раз выступали в Нью-Йорке на Летнем оперном фестивале Bard SummerScape. На сей раз это была княжна Тамара в «Демоне» Рубинштейна. Расскажите, пожалуйста, подробней, как работалось?
– С постановщиком «Демона» Таддеушем Страссбергером мы встретились словно старые друзья. Именно он выбрал меня на роль Электры в «Орестее» Танеева в 2013-м, и это стало моим дебютом в Нью-Йорке. И дирижёром был снова Леон Ботстайн, который руководил и «Орестеей», и оперой Дворжака «Дмитрий» на сюжет из русской истории, где я исполнила роль царевны Ксении Годуновой летом 2017-го.
Маэстро – противник любых купюр, и «Орестея» у него длилась почти четыре часа, или даже больше. У Рубинштейна партитура, к счастью, покороче. Но партия Тамары оказалась очень объёмной и довольно сложной.
Первое действие – такая девочка-соловушка, с элементами колоратуры. А вот второе и третье – гораздо драматичней. И мне вокально начало давалось тяжелее.
На первой же встрече Таддеуш заявил, что его спектакль мог бы негласно называться не «Демон», а «Тамара». Он сделал акцент на героине, на ее переживаниях. Открывается занавес – стоит Тамара, совершенно одна. И весь спектакль она находится на сцене, до самого закрытия занавеса, где она, опять же, остается одна. Правда, там она уже стала ангелом!
Кроме пения, ещё было множество немых сцен. Уходила только в антрактах и на пару минут во время действия, чтобы сменить костюм.
– А как же сугубо мужская сцена в лагере Синодала и хор «Ноченька»?
– Тамара и там тоже была. Она снилась Синодалу в любовном сне.
Весь состав был российский. Для лезгинки в сцене свадьбы специально пригласили грузинский национальный ансамбль Pesvebi NY. Это было очень красиво и профессионально.
– Вас и других солистов страховали дублёры?
– Нет, был только один состав, без шансов на замену. «Демон» ставится редко, и найти певцов, знающих партии и свободных в данный момент, практически невозможно. Но эта ответственность отлично нас держала в строю, все пять представлений прошли без болезней солистов, с аншлагом, огромным успехом и хвалебными рецензиями.
– Даже «Нью-Йорк Таймс» отметила «Демона» большой восторженной статьёй, приятно было читать. А фотографии вызвали восторг от романтической сценографии, богатства народных исторических костюмов и досаду, что в сети нет видео, чтобы посмотреть и послушать такой замечательный спектакль.
– Очень жаль, что нет записи. Это прям трагедия для нас! От такого красивого спектакля не осталось и следа. Больше он нигде и никогда не будет идти.
Американцы очень щепетильно относятся к соблюдению авторских прав. В контракте было прописано, что даже наши личные записи мы не имеем право никуда выкладывать. И все попытки уговорить продюсера клятвами и обещаниями дать запись только для личного пользования были тщетны. Надеюсь, может когда-нибудь рассекретят! (смеется)
– Но ведь и Бертман интересно поставил «Демона». Сначала полуконцертный вариант в КЗЧ для Дмитрия Хворостовского в 2015-м, и на том представлении мне посчастливилось побывать. Затем, в 2018-м, уже полноценную сценическую версию в Барселоне в театре Лисео. А только что состоялась премьера «Демона» Бертмана в Национальной опере Бордо.
– Вот как раз эта постановка в 2021 переезжает в Геликон. К счастью, наш «Демон» имеет купюры. Я с нетерпением жду момента, когда мы приступим к работе. Исполнить одну и ту же партию в разных постановках – ценный опыт.
Дмитрий Хворостовский исполнил партию Духа-искусителя в “Демоне”
– От космических масштабов грядущего «Демона» давайте повернём на камерный формат «Алеко». Юношеский шедевр Рахманинова идёт в Геликоне в малом зале, где цыгане из хора перед началом пытаются заигрывать со зрителями. Юбки в танце задевают первый ряд поставленных каре кресел, оркестр сидит позади артистов.
Всё рядом, близко, изумительные красочные костюмы, почти индийский колдовской грим на Вашей Земфире. По сути иммерсивный формат, особо модный ныне, создали режиссёр Ростислав Протасов и художник Валерий Кунгуров.
– У меня такое было впервые. В нашем малом зале я пела только прослушивания или концерты. А тут – целый спектакль! Дирижёр сзади, а значит, видишь ты его, в основном, только на мониторах. К этому надо привыкнуть.
Много работали над пластикой, танцами. Вошла во вкус интерактива с публикой. Во время общей пляски моя Земфира, выбрав заранее «жертву», садится между двух зрителей в первом ряду, стараясь выбирать мужчин. Реакции бывают самые разные: смеются, смущаются, удивляются. Один галантный господин даже попытался уступить мне место! Было забавно.
– Помнится, на вопрос о камерной музыке вы ответили, что прежде всего ощущаете себя поющей актрисой, и выступление вне театрального образа для вас малоинтересно. И вот совсем скоро, в апреле 2020, вы должны впервые участвовать в VII Международном фестивале «Опера Априори».
– Приоритет театра для меня по-прежнему очевиден. Но «Опера Априори» – особый случай. С его организатором и продюсером Леной Харакидзян нас связывает творческая и человеческая дружба. Она легко меня уговорила на концерт в Казани летом 2018-го в честь Дня города, несмотря на то, что это был open-air. Не очень я люблю этот формат! Петь оперу в микрофон, что может быть «прекрасней»? (смеется) Да и погода, бывает, подбрасывает испытания.
Впрочем, в Казани как раз погода стояла отличная. Госоркестр Татарстана звучит просто потрясающе! Я была очень рада встретиться и спеть на одной сцене с моим однокурсником по Санкт-Петербургской консерватории, баритоном Андреем Жилиховским, выросшим за эти годы в первоклассного певца с международной карьерой.
Люди заполнили всё пространство возле Казанского Кремля, сидели и стояли около двадцати пяти тысяч человек. Я даже не могу подобрать слов, чтобы описать ту атмосферу! Публика, вид, вся эта энергетика просто разрывала изнутри!
– Хорошо, что дебют в формате гала-концерта прошёл так удачно. Оратория Мендельсона «Илия», обещанная в апреле на «Опере Априори», опять дебют в совершенно новом для вас кантатно-ораториальном жанре?
– Да, всё серьёзно. Папка с нотами уже давно готова, моя партия выделена, цветные стикеры наклеены. А самое ужасное для меня, что это на немецком языке! Но я полностью доверяю вкусу и выбору Лены. Многократно убеждалась за эти годы в правоте её высказываний.
Анонсирована программа VII Международного фестиваля «Опера Априори»
Участие в «Илие» обещает не только знакомство с возвышенной музыкой Мендельсона, но и общение с новыми талантливыми коллегами из разных стран. И я надеюсь, что работа с коучем над немецким текстом даст мне, наконец, толчок к изучению языка моих предков. А то даже неловко становится с немецкой фамилией не владеть Deutsch!
Я пробовала несколько раз начать изучение, но ничего не получалось. Бросала. Кто знает, может быть сейчас будет всё иначе. Я повзрослела и, надеюсь, поумнела! (смеется) Так что жду, что произойдет чудо, и мы с немецким языком, наконец-то, полюбим друг друга.
Елена Харакидзян: “Для меня музыка – мировая религия, которую я исповедую”
– Ваш родной Геликон отмечен радикальными постановками опер современных композиторов. Не думали об участии в свеженаписанном и актуальном?
– Для меня пытаться исполнить авторов второй половины XX и, тем более, XXI века смерти подобно. Есть люди, рождённые для такой музыки, но я не из их числа. Мне это даётся с огромным трудом.
Помню, потрясенная геликоновской «Катериной Измайловой», подошла к солистке нашего театра Елене Михайленко и спросила: «Как ты смогла всё выучить и спеть?», а она: «Да я в таких произведениях – как рыба в воде!». Тут и добавить нечего.
– А в другую сторону по хронологии, к барокко, не тянет расширить репертуар?
– Вот если в современной музыке при определенных усилиях в результате может получиться, то барочную виртуозность мне не позволит качественно спеть природа моего голоса – он трудно справляется с колоратурой. Из-за этого, кстати, я не участвую в нашей «Травиате» – загвоздка в первом акте. Я не уверена, что смогу это сделать не просто профессионально, но и «вкусно», и я сразу об этом сказала Дмитрию Александровичу.
Он спокойно и с пониманием отнёсся к моему решению. Честность в общении с коллегами и руководителем – всегда беспроигрышный вариант.
– Все ваши героини – совсем юные девушки, впервые познающие любовь, взрослеющие по ходу действия, превращающиеся к финалу в сильных женщин.
– Почти все. Таков сюжет у этих опер. Для меня это личный актёрский рост. Ты ведь тот же самый, но вот в этот момент тебе надо быть ребенком, а через час-полтора ты уже взрослая, другая, пережившая трагедию в жизни, и это всё надо показать, чтобы зритель поверил.
Моей Татьяной Лариной до сих пор одни восхищаются, а другие обзывают кривлякой. Но я так чувствую этот созданный Пушкиным и Чайковским образ отчаянно смелой для своего времени девушки. И Дмитрий Александрович согласился с моей интерпретацией, чему я очень рада. Моя Татьяна – это Танюха с шилом в одном месте! (смеётся)
– Петр Ильич у вас представлен ещё Иолантой. Вот её пока не видела, но читала позитивные отклики.
– Спектакль современный, сказка со счастливым концом. Светлый, красочный, вся сцена в цветах. Я поначалу очень старательно показывала слепоту героини, и наш постановщик Сергей Новиков иногда останавливал на репетициях и говорил: «Оля, ну ты слишком слепая!» (смеётся).
Партию я выучила ещё для дебюта в Михайловском театре лет 10 назад. Быстро всё вспомнила, буквально на первом уроке с концертмейстером. Это единственная опера в моем репертуаре на данный момент, где моя героиня не только остаётся жива, но ещё очень счастлива в финале. Да абсолютно все в финале этой оперы счастливы, чего уж там! (смеется).
– Ольга, с такой актёрской самоотдачей, податливостью к режиссёрскому замыслу, вы хотели бы сняться в кино?
– Конечно. Очень хочу! Это моя мечта! И я понимаю, что это тяжелый труд. Монтаж 35-и отснятых дублей, из любого делающий кинозвезду – лживая байка.
Мой знакомый актёр, часто снимавшийся в кино и в главных, и в эпизодических ролях, рассказывал, что камера не выносит широкого подчёркнутого жеста и «хлопотания лицом», рассчитанного на последние ряды в театре. На экране важна микро-мимика, настоящая, как в жизни. И это для меня могло бы стать новым и безумно интересным приключением.
– Через некоторое время после нашего прошлого интервью ваш верный друг и возлюбленный, скрипач, стал вашим мужем. Что-то изменилось в отношениях?
– Абсолютно ничего. Кроме штампа в паспорте и кольца на пальце. Мы по-прежнему лучшие друзья! Он так и остался «моими глазами и ушами» в зале, авторитетным советчиком в области вокала, музыкальности. Себе могу не верить, а ему верю всегда. Если сказал «было хорошо», значит, правда, что бы мне там ни казалось.
А мне всегда что-то кажется, я редко бываю собой довольна. И для меня очень ценно, что с ним мы можем говорить абсолютно на любые темы, обсуждать любую ситуацию. У нас нет табу. Мы можем спорить, искать наилучший вариант, компромисс. Это важно в отношениях.
Я всегда с мужем советуюсь, какие новые партии стоит разучивать сейчас, а что отодвинуть на потом. Когда мне было 23 года и советовали посмотреть Лизу из «Пиковой дамы», я отвечала: «ой, нет, может быть лет в 30!». Сейчас уже слегка за 30, но по-прежнему не готова петь Лизу, Тоску и подобные драматические партии, понимая, что с таким репертуаром могу быстро закончить карьеру.
Дело даже не в возрасте, а в голосе, в наличии или отсутствии так называемого «мяса». А у меня пока лирико-драматическое сопрано, спинто. Как будет аппарат развиваться дальше, неизвестно.
Говорят, чтобы голос «заматерел», надо стать матерью. Желанный в ближайшем будущем вариант!
Беседовала Татьяна Елагина