Пианистка, Заслуженная артистка России, профессор Московской консерватории Нина Коган — об отце, утраченных ценностях и ответственности творца перед своим талантом.
— Нина Леонидовна, начать хотелось бы с юбилея Леонида Борисовича, который прошел не так давно — 14 ноября великому скрипачу исполнилось бы 95 лет. В Большом зале консерватории прошел замечательный концерт, состоялся показ документального фильма «Леонид Коган. Неизвестные хроники». На ваш взгляд, как бы сам Леонид Борисович хотел, чтобы почтили его память?
— Я не думаю, что он вообще об этом заботился. Отец был очень скромный человек, и, мне кажется, его не слишком волновало, что происходит вокруг его имени. Он делал свое дело, без которого жить не мог — а все итоги… Я не думаю, что они его интересовали.
В основу нового фильма легла семейная хроника Леонида Когана
Скажу честно: я только недавно узнала, что 95 лет — это юбилей. Тем не менее в Большом зале консерватории состоялся прекрасный концерт.
А фильм был сделан года 2 назад. Я нашла пленки дома — отец же все снимал, это были какие-то обрывки, я бы не назвала это архивом даже. Пленки вычистили, что могли — привели в порядок, и получились очень интересные свидетельства о жизни отца и мамы, об их музыкальной жизни и нашей жизни с Павлом Леонидовичем.
Если поработать с материалами, заменить кое-какие мелочи, получится хороший документальный фильм о нашей семье.
https://www.youtube.com/watch?v=XKDdpkbewUE
А что бы он хотел?.. Да ничего бы он не хотел, повторюсь: он вообще никогда не акцентировал на себе внимания — немного в разрез с нынешними музыкантами и исполнителями.
— Скромность, о которой вы говорите, — она в принципе была присуща тому поколению музыкантов, к которому принадлежал ваш отец, или это личностное качество человека?
— Это личностное качество, конечно. Исполнители того поколения были достаточно скромны, потому что они прошли тяжелый путь: голодное детство, эвакуация… Они все были, конечно, вымуштрованы хорошо. И позже, когда им сказали, что они — просто звезды, они очень сильно развернулись — не все, но многие.
А папа, как я уже говорила, был вообще очень скромный человек, я бы даже сказала — застенчивый. Поэтому наверняка он не хотел бы ничего шумного вокруг себя.
— Сложно поверить, что есть люди, которые могут не обращать внимания на свою славу и популярность. Неужели невероятно талантливые и известные люди, осознавая свой талант и значимость, могут быть скромны и не носиться с собой — искренне?
— Конечно. Конечно могут. Это все на них никак не влияет. Потому что когда человек живет внутри себя — на него вообще ничего не влияет. Понимаете… ну что такое музыкальное исполнительство такого уровня? Это невозможность не играть и не сказать.
Человек, который не может не высказаться — его вообще ничего не интересует. Вообще — ничего. Я очень хорошо это знаю, потому что видела это в жизни. Это совершенно не на публику, это совершенно не для благополучия; это просто потому, что человек не может по-другому — он будет мучиться, если не выскажется.
А есть люди счастливые, которым легко играть, которые могут совмещать: они имеют популярность и совершенно не тратят на это здоровья. И не живут внутри себя.
Я встречала прекрасных музыкантов, которые перед концертом могли пойти развлекаться, и знала музыкантов, — как у нас в семье — которые хранили все это в себе, чтобы донести до сцены, не расплескав. Но для этого же нельзя вообще ни на что отвлекаться — нужно быть погруженным только в себя и в то, что ты хочешь поведать слушателям.
— Такая душевная организация…
Это невозможность другого. Единственная возможность существования. Это очень сложно, здесь, наверное, и вопросы психологические — не знаю, какие специальности тут могут быть задействованы. Просто человек не может существовать по-другому.
— Это называют предназначением.
— Наверное. Наверное …
— Какие записи Леонида Борисовича ваши любимые?
— Я не могу сказать, что люблю больше всего. Я считаю, что папа был невероятно одаренным скрипачом с искренней манерой игры, человечной.
Не так давно вышел изумительный диск «Испанская и итальянская музыка» — когда хочется чего-то необыкновенного, слушаю его.
Вообще, я люблю все записи отца. Я ведь очень много с ним играла, поэтому хорошо знаю этот репертуар, весь этот мир. Леонид Борисович… Леонид Борисович знал, как это делать (улыбается).
— Ваш сын Даниил в интервью интересно сказал о таланте: «талантливый человек уже рожден с тем, что несет ответственность за что-то, что есть в нем и что не есть он сам». По вашему мнению, талант влияет на личность человека, его характер — или сильная личность может управлять талантом?
— Личность — это характер, характер — это судьба. То, что дано… ты никуда от этого не уйдешь. А талант… Без труда… Чем талантливее человек, тем больше он должен трудиться. Это грех — не шлифовать, не наносить грани на свой талант.
Вот мы говорили о том, что у талантливого человека не должно быть посторонних интересов, что если человек потрясающе талантлив, он должен всего себя отдавать именно своему делу. Если не отдавать, то получается, что талантливый человек — он ко всему талантлив. Он как бы все может — и ничего на самом деле не может.
— Вы имеете в виду талант как свойство человека талантливого? Когда говорят, что талантливый человек талантлив во всем.
— Не всегда, но бывает, что талант — это талантливый во всем. К примеру, Даниил. Он — хороший скрипач. Больше я не скажу — в нашей семье превосходные степени не приняты. Ну он родился и вырос в лучших традициях, я понимаю, что ему было откуда взять. Даня пишет, рисует и может очень много — он талантливый. Он может подойти к роялю и заиграть, может заиграть на каком-нибудь духовом инструменте, недавно обнаружила видео, на котором маленький Даня играет на аккордеоне. Ну талантливый, хваткий.
А когда человек болен скрипкой.. — это совершенно другое. Его ничего не интересует. Ничего. Только выразиться на скрипке — или на рояле, если говорить о пианисте. И человек просто не может жить, если не сделает этого.
Что такое скрипка? Скрипка — это 4 струны, это очень маленькое поле. И когда человек хочет доказать, что на этих четырех струнах можно и плакать, и смеяться, и разговаривать, и любить, и ненавидеть — вот это, я считаю, проявление таланта. Это не только дар от Бога, но и реализованный дар.
Ведь талантливых людей много… Я иногда иду по улице и вижу, как рабочие укладывают трубу в траншею, думаю про себя: интересно, у этого может быть абсолютный слух, а он и не знает. И таких примеров много.
Даниил родился в такой семье, что в принципе не мог не стать музыкантом — только если бы категорически этого не хотел, а если хотел чуть-чуть — то все. Потому что слишком много вокруг, слишком много в него вложено: и генетика, и познания, и рассказы.
Он же вырос у бабушки (бабушка Даниила — советская и российская скрипачка и музыкальный педагог, Заслуженная артистка РСФСР Елизавета Гилельс. В 17 лет стала лауреатом Первого конкурса скрипачей имени Эжена Изаи в Брюсселе — прим. ред.). Они постоянно сидели в огромном кресле, слушали музыку, мама ему все рассказывала, показывала. Человек вырос в этом, вызрел.
Я вообще не хотела учить его музыке, ведь очень хорошо знала, насколько это трудно. У меня уже была дочь-пианистка, взрослый играющий человек. Учить Даню музыке ? — ни за что. И мама сказала: «Не делай этого».
Но когда Дане было лет 5, мы пришли к ней в гости, у мамы в комнате стояла елочка, которую она нарядила специально для него — она его обожала, он был ее любимчик. Вдруг она говорит Дане: «Пойди, посмотри, что там под елочкой». А под елочкой лежала маленькая скрипочка…
Теперь и этот мучает скрипку (во время беседы в соседней комнате занимался внук Леня). Моя несчастная судьба! Все время скрипка, скрипка, скрипка…
— Можно ли говорить о том, что существует «ген таланта» — и передается ли он? Или передаются задатки: слух, память, чувство ритма?
— Бывает, и слух не передается, и память не передается. И талант может не передаваться, а может и передаться. Но вообще это что-то божественное, не от человека. Отрегулировать это человек не может, это какие-то космические силы.
— Талант в вашем понимании — это наивысшая, непреодолимая потребность человека?
— Безусловно. Это душит, это не дает жить. Если у тебя есть талант, это значит, ты что-то можешь сказать. На скрипке не так просто что-то сказать, надо овладеть этим труднейшим ремеслом.
— Согласитесь: в 5-6 лет — возрасте, в котором детей обычно отдают в музыкальные спецшколы, — ребенок ну никак не может осознанно сделать выбор заниматься музыкой. Человек входит в профессию с 6-ти лет, занимается часами и делает все, что в его силах. К годам 18-ти в нем может не оказаться того самого, чуда может не случиться — это относится не только к детям, родившимся в музыкальных семьях, но и ко многим, кого родители хотят сделать профессиональными музыкантами. И так калечатся судьбы. Но ребенок ведь не виноват.
— Нет, не виноват. Понимаете, есть Первая премия конкурса Чайковского. Есть хорошие ансамблисты, есть хорошие концертмейстеры. Это все — плеяды музыкантов, которые тоже нужны. Мы сейчас говорим о звездах, но ниже звезд тоже кто-то нужен, правда?
Во-первых, музыканты видят возможности ребенка. Если ты видишь, что твой ребенок талантлив — его надо учить, тогда и ребенка не жалеешь, и себя не жалеешь.
В ребенке сразу видны задатки. Как только он начинает говорить, можно определить: есть у него слух, или нет. Как он рассказывает стишок — с разными интонациями, или бубнит на одном месте.
Да, в эту профессию приходят в 6 лет — чаще всего приводит за ручку бабушка или мама. К классу четвертому становится ясно, что по всем общеобразовательным предметам в спецшколе хорошо бы иметь репетиторов. Поэтому родителям нужно держать ухо востро, и, пока не поздно, дать ребенку хорошее образование, чтобы у него была нормальная жизнь.
— В недавнем интервью с Александром Рудиным мы затронули тему напускного ореола гениальности и таланта, встречающегося у музыкантов — впрочем, не только у них. На ваш взгляд, в наше время засилья рекламы, пиара и многого «казаться, а не быть» этого напускного стало больше?
— Трудно сказать. Наверное, в чем-то стало больше. Люди вообще стали жить легче, лучше, хотеть гораздо большего в жизни. Какая разница: машина Mercedes или Volvo? Ну какая вообще разница? Она ездит, она нормальная — все. А когда надо обязательно появиться на шикарной машине, жить в каком-то роскошном месте… Мне кажется, это все очень отвлекает от истинных идей, творческих. Творчество вообще ведь такая штука сложная…
С другой стороны — все люди разные, все прожили совершенно разную жизнь. Кто-то — очень легкую, даже финансово легкую — как Мендельсон, который вырос в богатейшей семье и писал только потому, что не мог не писать. Для него музыка никогда не была средством заработка, в отличие от Шуберта. Сложный вопрос.
Папа принадлежал к тем людям, которые ни одной ноты не сыграли ради денег, и показной — ни одной. Даже когда мама говорила: «Лёнечка, очень нужны деньги, надо бы поехать где-то играть…» — никогда. Только то, что истинно в нем; то, что вызрело.
В общем, это сложный вопрос. Я абсолютно никого не хочу осуждать, но факиром на час оказались те, кто в определенную минуту очень высоко себя позиционировали и как бы.. призывали к невероятному вниманию, к невероятной собственной оригинальности. Как мы видим: прошло время — и ничего не осталось.
— К сожалению, очень часто публика платит большие деньги за концерты не столько талантливых, сколько хорошо разрекламированных артистов.
— Те, кто действительно хочет послушать, не могут позволить себе купить билет. Могут позволить те, кто приходит себя показать — вот это ужасно.
К сожалению, настоящих ценителей музыки осталось очень мало. Про пожилых людей я вообще не говорю… Они на свою пенсию не могут даже входной купить, наверное. Это все ужасно.
Публика не знает, что такое хорошо и что такое плохо. Просто не знает.
А кто будет ее обучать, прививать ей хороший вкус? Десятилетиями надо воспитывать публику, чтобы она начала отличать плохое от среднестатистического, хорошее — от очень хорошего, очень хорошее — от выдающегося. Не знаю, кто это будет делать.
— На ваш взгляд, лет 20-30 назад публика была более избирательна?
— 50 лет назад — точно. 30 лет назад… уже появились некоторые деятели, которые стали это все разрушать. Потихонечку.
С чем это связано? Появилась реклама: важно же, как себя позиционировать, правда? — это же очень важно. Это сыграло свою роль.
К тому же, ушла вообще критика. Когда я начинала свою деятельность, мы ждали «Музыкальную жизнь», «Советскую музыку», «Советскую культуру», где печатался обзор концертов. Этот обзор делали действительно знающие музыканты. А сейчас — все замечательно. Сегодня заплати деньги, и напишут, что ты реинкарнированный Горовиц, Хейфец — напишут все что угодно, абсолютно.
Вы же знаете, что сейчас все имеет цену — такое время. Наверное, это тоже когда-то закончится, ведь не может так существовать вечно.
Я считаю, что фестивали разрушили концертную жизнь. Что такое фестивали? Музыканты встречаются накануне концерта — замечательные музыканты, замечательные профессионалы, у которых все отшлифовано. Они порепетируют один раз, на следующий день сыграют, возьмут деньги — все. И так они ездят с фестиваля на фестиваль.
Они играют абсолютно идеально, придраться невозможно, но к Музыке, к настоящей ансамблевой игре это отношения не имеет. Это не называется искусством и творчеством, потому что настоящее творчество не любит спешки. Вспоминаются слова классика: «Служенье муз не терпит суеты».
Раньше у каждого скрипача был свой пианист, с которым играли, каждый день репетировали, отрабатывали. Если, допустим, объявлялся концерт в Большом зале консерватории, то до этого надо было поехать, к примеру, в Ярославль, поиграть на московских закрытых площадках.
Были изумительные места: Дом ученых, ФИАН, Сахаровский центр на Ленинском проспекте — замечательные концертные залы, прекрасные концертные серии. И туда приезжали обыгрываться, чтобы себя проверить. Сейчас же вообще этого нет, просто нет.
— Человека, желающего открыть для себя мир классической музыки, может дезориентировать огромное количество наград и лауреатских званий артиста, указанных в программе концерта. А ведь порой за многочисленными званиями скрывается пустота. Как не ошибиться, когда идешь на первый концерт?
— Насчет первого концерта я не знаю, вот если купите билет на второй концерт — вот это индикатор. Потому что.. а как? Либо можно послушать исполнителя перед концертом в интернете — сейчас же полно этих сайтов, где можно послушать записи и приблизительно понять, что из себя представляет музыкант.
Хотя, конечно, эти записи из интернета очень искажают звук и многого не передают. Когда смотришь выступление на телефонном экранчике — это, конечно, не то.
Я помню, когда у Большого зала консерватории вешали — тогда еще рукописные — плакаты выдающихся музыкантов, мгновенно образовывался хвост из людей до Никитских ворот, вот такая паника.
Сейчас.. наверное, на Курентзиса ходят — те, кто могут покупать билеты по 20 тысяч. Есть и другие артисты, билеты на которых стоят сумасшедших денег. И потом они получают звания Народных артистов. Ну какие они народные артисты? Они артисты для избранных — за такие деньги, — а не народные.
Давно, еще до телевидения и интернета, по радио пускали изумительные записи наших выдающихся музыкантов и дирижеров, театральные постановки.
— Проверка радио, когда музыка говорит сама за себя, без каких-либо эффектов и спецэффектов, — очень строгая проверка.
— Конечно. В общем, все было по-другому. Ну что делать — время диктует свои правила.
— На кого надежда? На проницательных, образованных слушателей? Хотя проницательность.. она ведь не возьмется с пустого места.
— Конечно. Она должна быть воспитана, привита. На кого надеяться? — не знаю. Только на Бога.
К тому же, время стремительно движется вперед, я уже не говорю про репертуар, который привлекает современных исполнителей. Музыка конца XX – начала XXI века — я в ней мало что понимаю.
Да, бывают интересные вещи — интересные, но мне в музыке хочется души, живых чувств — того, что запомнится. И я очень редко это нахожу. Поэтому я и говорю, что время так меняется. Может быть, для такой музыки нужны такие исполнители?
— Как думаете, пройдет время и унесет с собой такое отношение к индустрии классической музыки, или станет еще хуже?
— Хочется надеяться, что ситуация изменится, и станет, как это было раньше — я же знаю от родителей очень много. Что вы… Такое отношение было к каждой сыгранной ноте! А ведь сейчас много талантливых людей и совершенно другая жизнь. Мы не можем ее ругать и сравнивать ее с тем, что было много лет назад.
Известно, что история движется по спирали, поэтому должно пройти какое-то время.
Вообще начался страшный перекос, связанный с большим количеством восточных музыкантов, которые стали заниматься музыкой профессионально. Начался уклон в их сторону — а они совершенно другие. Не плохие или хорошие — просто они другие, совершенно. Все это должно как-то улечься, чтобы можно было понять, что будет дальше.
Во всяком случае у сегодня у нас утеряно самое главное — это средний уровень. Этот крепкий средний уровень, который составлял основу и оркестров, и концертирующих музыкантов. Думаю, музыкант «второго эшелона» времен моей молодости сейчас бы считался звездой.
Очень хорошие музыканты сидели в оркестрах, потрясающие просто! Их сейчас нет: сейчас либо никак, либо очень хорошо. И эту нишу среднего уровня пытаются занять корейцы, японцы, китайцы.
Посмотрим, что получится — все-таки у них другой менталитет, еще незрелое отношение к музыке, у них нет многовековой традиции исполнительства, которая присуща нам; с ними очень трудно. И соединить их с нашими… Даже не представляю, как это возможно. Но посмотрим, надо надеяться на хорошее.
Беседовала Татьяна Плющай