20 декабря 2021 в концертном зале Рахманиновского общества в Москве выступит пианист Михаил Шиляев.
— У тебя большой опыт учебы в разных странах. Расскажи, где было наиболее интересно, где – трудно, с чем ты был согласен, с чем – нет? Что тебе нравилось в России, Германии, Англии — и в чем разница?
— Как я сейчас, по прошествии многих лет понимаю, обучение ремеслу, а затем мастерству безусловно важно, но наиболее ценная составляющая педагогики – это общение с учителями. Так было с моим педагогом в Мерзляковском Училище Александром Ильичём Соболевым. Я просил ставить мой урок поздно вечером, чтобы потом проводить его до метро. И мы шли по Тверскому бульвару и говорили обо всём: о его учителе Файнберге, о литературе, о кино, о жизни. Так я получил необходимую инъекцию русской культуры в её старо-московском варианте.
Потом это продолжилось с другими моими учителями в России. Помимо профессиональной помощи ты получаешь что-то ещё, совершенно бесценное. Например, незабываемые разговоры с Важей Чачавой об опере, о театре, о вокальном искусстве. Я сейчас немного отвлекусь от твоего вопроса и расскажу один эпизод с Важей Николаевичем.
Наверное не все знают, что в молодости Важа был профессиональным актёром и служил в драматическом театре в Тбилиси. Он всегда говорил о связи актёрской и исполнительской профессий, в особенности в вокальной музыке, где слово тоже участвует.
Однажды он решил продемонстрировать своё актёрское мастерство. Мы пили чай у него дома на Арбате, и он сказал, что его актёрская выучка может ему позволить заплакать в любой момент, когда он захочет. И вдруг я вижу, что у него в этот момент полились слёзы, при этом разговор продолжался в обычном режиме, он даже улыбается. Я не знал, как мне реагировать, а он внимательно за мной наблюдал, и получал даже некое удовольствие от моего замешательства.
Это, мне кажется, и отличает русскую традицию: такое дружеское общение. Как ни странно, это продолжилось и в Германии с профессором Францем Массингером, с которым мы очень подружились. Он много рассказывал о своём учителе Микеланджели, о репетициях дирижёра Челибидаке, которые он старался не пропускать.
А в Англии меня удивила свобода, в смысле возможностей учиться у разных педагогов одновременно. Можно быть в классе у одного профессора, при этом записаться и регулярно играть для visiting professors (они появляются обычно раз в месяц или реже), а также играть на открытых уроках всем профессорам, которые работают на факультете. А ещё проходят мастер-классы различных знаменитостей, таких как Андрас Шифф, и там тоже можно поиграть, если повезёт, так как обычно нужно проходить отбор. Это всё по желанию, нет ничего обязательного. И это был очень полезный опыт.
По поводу негативных моментов — в России мне очень мешал постоянный критический настрой и педагогов, и студентов по отношению к своим коллегам. Все друг друга критиковали, по делу и не по делу. Были, конечно, исключительные люди, которые себе этого не позволяли, но их было очень мало. Я и сам этим грешил. А в Англии этого практически нет. И здесь я уже понял, насколько это мешает.
Конечно, у всех есть своё мнение, но это не означает, что им нужно делиться со всеми по поводу и без повода. Ведь в любом исполнении всегда есть какие-то хорошие стороны. Можно долго рассуждать, почему это происходит. Мне кажется, зависть играет тут не последнюю роль.
— Ты очень многосторонне развитый человек. Какой из пианистов на тебя повлиял больше всего? Есть ли какой-то стиль исполнения, который тебе ближе, или это неверная категория?
— На меня всё время кто-то влияет, и не только пианисты. Но если говорить о пианистах, в детстве одними из первых моих сильнейших впечатлений были записи Софроницкого и Рахманинова. Потом было увлечение Юдиной, позже Гульдом.
Сейчас я очень проникаюсь искусством музыкантов так называемого Золотого Века Пианизма: Бузони, Розенталя, Гофмана и их наследниками – Горовицем, Моисеевичем, Шнабелем, Бакхаузом.
Если говорить о современниках, то сильнейшее впечатление на меня всегда производила игра Плетнёва, а в последнее время производят концерты Володося.
Меня также вдохновляют мои друзья и знакомые, которых я очень люблю, ценю и уважаю. Среди них Александр Мельников, Алексей Володин и Константин Лифшиц.
Константин Лифшиц: “Для меня главное – быть в живом процессе”
— Расскажи про историческое исполнительство. Как я понимаю ты не учился этому специально, просто пришел к этому сам? Когда возник этот интерес? Что тебе это дало и дает сейчас? Какие твои любимые исторические инструменты?
— Я пришёл к этому не сразу, пройдя путь от полного неприятия до понимания и приобщения. И собственно пробовать играть на хаммерклавире начал в Манчестере под руководством Стефано Фьюцци.
Сейчас историческое исполнительство это такая область, к которой можно по-всякому относиться, но никак нельзя игнорировать те знания, информацию и опыт, которые все музыканты получили благодаря этому движению. Играя на исторических фортепиано можно гораздо глубже погрузиться в звуковой мир композитора, почувствовать именно те краски и звуковые возможности, которые были композитору доступны.
При желании что-то из этого можно перенести на современный рояль, но это возможно далеко не всегда: всё-таки у современных инструментов свои акустические свойства. И чем старше инструмент, тем менее он похож на современный. Прелесть в том, что инструменты из разных эпох все очень разные, поэтому, наверное, у меня нет любимых инструментов.
Я жалею о том, что не играю на клавесине. И завидую клавесинистам, потому что Фробергер и Луи Куперен, чью музыку я обожаю, на фортепиано сильно проигрывают.
— Ты постоянно расширяешь репертуар, в этом году пошел в 21 век. Расскажи про композиторов с которыми ты сотрудничаешь, как выбираешь их и какой должен быть композитор и какая должна быть музыка, чтобы ты ее выбрал?
— Тут всё очень просто. Я в основном играю музыку друзей и композиторов, с кем знаком лично. То есть потребность сыграть эти произведения идёт от моего интереса к их личности. Я понял, что нужно обязательно играть современников, а не только музыку прошлого: так о своём времени узнаёшь гораздо больше.
К тому же композиторам необходимо слышать свою музыку, ведь большинство пишет в стол. Это значит, что они не могут не написать то, что пишут, что прекрасно, но и жить без исполнений им непросто. Поэтому нужно заполнять этот вакуум.
Хочу немного рассказать о сейчас трёх композиторах, произведения которых я сейчас разучиваю. Английский композитор Питер Сиборн живёт в маленьком провинциальном городке вдали от цивилизации. Когда ему было сорок лет, он отказался от своих прежних сочинений, и, после нескольких лет молчания, начал сочинять «с чистого листа».
Он пишет много фортепианной музыки, объединяя мелкие и крупные пьесы в большие циклы под названием «Steps» (можно перевести как «Шаги» или «Ступени»). Он только что закончил седьмой цикл под названием «Dances on the Head of a Pin» («Танцы на Острие Иглы» было бы неточным переводом), где пьесы имеют очень образные, зачастую труднопереводимые названия, в духе французских клавесинистов. Из этого цикла я выбрал и учу несколько пьес.
Ещё одно моё увлечение это Тимур Исмагилов. С ним мы параллельно учились в Московской Консерватории, были давно знакомы, но общаться начали относительно недавно по Фейсбуку. Я послушал несколько его сочинений и сразу попал под обаяние его стихийной и искренней музыкальности. У него также свой особенный почерк, со своеобразным преломлением пентатоники, с сочетанием тональности и атональности.
Я уже играл и записал премьеру его сочинения «Одиночество». А сейчас он написал для меня развёрнутую пьесу «Уединение», основываясь на своих юношеских эскизах.
И ещё один важный для меня композитор и человек – это Анна Друбич, которая помимо киномузыки, за которую она получила уже все представимые призы, пишет и концертную музыку, полную обаяния, шарма, юмора и одновременно очень искреннюю.
— Не страшно ли тебе играть Бетховена, Баха, Моцарта, Шопена – все, что играют всегда все. Что дает силы продолжать, не боятся? Какие у тебя методы работы над произведением?
— Страшно конечно, но утешает то, что я не один такой. Я много играю Баха, и сейчас у меня практически готов Первый том ХТК, но вынести на сцену его я не решаюсь. Мне кажется, это настолько интимное сочинение, несмотря на его масштаб и всё многообразие смыслов, там заложенных. Поэтому мне пока трудно представить его на сцене, ведь сцена всегда требует некоторых преувеличений в высказывании.
При этом у меня какая-то физиологическая потребность в Бахе, и я играю его для себя. Во время карантина я доучил бетховенскую сонату «Хаммерклавир». Ничего сложнее этого мне пока играть не приходилось, и я не мог поверить, что смогу это сыграть, пока не вынес её на сцену в Берлине. Было очень страшно, но для первого раза прошло довольно удачно. Надеюсь, что ещё не раз сыграю эту сонату, и так страшно уже не будет.
Силы даёт то, что это очень хорошая музыка, и каждый раз поражаешься этому воплощённому чуду.
— Ты сейчас стал профессоров лондонского колледжа. Расскажи про свой курс, что ты ведешь? Как ты его создавал? Кто твои студенты?
— Мне предложили провести цикл лекций под названием «Клавирная Культура» и поставили временные рамки от Реннесанса до Бетховена включительно. Темы лекций я выбираю сам.
Мы говорим о композиторах, сочинявших для клавира и сформировавших наш репертуар, анализируем их произведения, сравниваем редакции, записи, обсуждаем традиции исполнения. Мы начинаем с музыки Фрескобальди и Фробергера, потом идут Бёрд и английская школа и так далее до Баха. Вторая половина курса начинается с К. Ф. Э. Баха и заканчивается Бетховеном.
Мои студенты — это первый курс консерватории, т.е. очень юные музыканты, только окончившие школу. Для них большая часть музыки, о которой я рассказываю, абсолютно незнакома. Таким образом я расширяю их кругозор и культурно обогащаю их, а заодно и себя.
— Не знала, что ты пишешь свою музыку, очень интересно ее послушать.
— Я не считаю себя композитором в строгом смысле, я скорее пианист-композитор. Мои произведения – это продолжение моего исполнительства. Это такая рефлексия и переработка чужого материала, реакция на стили, или результат обожания какого-то композитора или пьесы.
Например, английская клавесинная музыка шестнадцатого века, в частности музыка Уильяма Бёрда вдохновила меня на «Вариации на английскую тему», а ноктюрны Шопена послужили моделью для пьесы с незатейливым названием «Ноктюрн».
— Ты редко играешь в России, когда планируется следующий приезд и будет ли концерт?
— Сейчас запланированы два концерта в России в конце декабря, сольных с почти одинаковой программой в Петербурге и в Москве, В сольную программу я включил сочинения моих друзей Тимура Исмагилова, Анны Друбич и Питера Сиборна, а также свою музыку, пьесы Уильяма Бёрда и Фридерика Шопена (список друзей заканчивается на Сиборне). Получается пёстрая и необычная программа, объединённая некими временными и географическими параллелями. Надеюсь, всё сбудется!
Беседовала Мария Немцова