
Пианист Дмитрий Онищенко – о русской фортепианной школе, о конкурсах и о работе водителем такси.
— Дмитрий, вы известный артист, многие читатели наверняка помнят вехи вашей музыкальной жизни. Например, тот факт, что вы родились и сделали первые шаги в пианистическом искусстве во Львове, а потом учились в Московской консерватории. Можно ли назвать вас представителем русской фортепианной школы?
— Конечно же, я причисляю себя к русской фортепианной школе! А вот охарактеризовать ее затрудняюсь… Вот такой парадокс… Ведь каждый вкладывает в понятие «русская пианистическая школа» что-то свое: профессионализм или тонкость выстраивания фактуры, виртуозность или глубокий психологизм.
Всё это в целом нашей школе свойственно. Однако стоить помнить, что в конце XX века многое в мире изменилось, и некоторые русские пианисты создали уже свои «школы» в других странах. Тогда вообще многое глобализировалось, а сейчас мы наблюдаем и обратный процесс.
И вообще, если честно, мне кажется, что говорить о «пианистических школах» имеет смысл применительно к примерно лишь к столетнему периоду – от конца XIX века и вплоть до восьмидеятых годов XX… Вот такая многослойная история с «русской фортепианной школой», ей трудно дать четкое определение, но это тем не менее явление, к которому очень хочется чувствовать причастность. Оно как-то душой ощущается очень и очень родным.
— Если это понятие устарело, что вы можете предложить взамен?
— Может быть, вместо «школа» стоит сказать «традиция». А если замахнуться, то можно сказать и «русская фортепианная ипостась мировой культуры» (улыбается). Русская ипостась… нет, все же нехорошо. А если «русская пианистическая культура»? Вот так мне нравится!
Пусть будет так!
— В вашей творческой биографии упоминается очень много конкурсов. В чем было их значение для вашей карьеры?
— В современных реалиях конкурсы – один из основных способов заявить о себе. И мне в свое время они тоже действительно помогли. Но, оглядываясь назад, я вижу, что среди конкурсов, которые мне «пособили», есть и те, где я побеждал, и те, где я не проходил даже на второй тур.
Часто говорят «главное – участие», и произносят это только для того, чтобы не показаться тщеславными. Но по существу это чистая правда. Участие в конкурсе – это общение между молодыми артистами, новые знакомства. Это же такая музыкальная тусовка – существование среди себе подобных.
Победа – всегда хорошо, не будем это отрицать, но стратегически само участие ценнее. Ведь люди вырастают: кто-то становится педагогом, кто-то солистом, кто-то организатором, а кто-то менеджером. А в итоге получается, что все эти люди знакомы едва ли не с детства. Связи в нашей профессии очень важны!
— Вы говорите про общение на конкурсе, но до сих пор даже не упомянули про соревновательность…
— Наверное, потому что я взрослый человек, мне сорок с небольшим, и у меня в жизни немного другие приоритеты. В юном же возрасте конкурс действительно закаляет характер. Исполнительство очень схоже с фигурным катанием: упадет на лед спортсмен после прыжка или не упадет; так же и на сцене – получится пассаж или нет. И все на тебя смотрят.
Признаюсь, что отчаянные мысли о том, как я выгляжу на фоне соперников, у меня возникали. Это ведь юность. Бывало, я выходил на сцену с недобрыми чувствами к некоторым из участников. Но потом эти чувства прошли.
— А как вы относитесь к проигрышам?
— Проигрыши, конечно, приносят грусть. Но это полезное чувство для человека, оно формирует характер.
Все эти проигрыши или выигрыши не тождественны жизни. Профессиональные музыканты – хорошие парусники, которые умеют ходить в море и против ветра: победа – попутный ветер, а проигрыш – полезен для роста.
— Выступив в 2002 году на Конкурсе имени Чайковского, вы получили пятую премию. Было вам тогда 19 лет. Как это переживалось?
— После того как я сыграл, мне казалось, что где-то в районе третьей премии мне могло бы светить. Но первую я бы себе тогда не дал. Вообще, на таких серьезных состязаниях выйти в финал, выдержав все предыдущие туры, – уже показатель.
И ещë подумал: если бы мне сказали еще три недели назад, что я займу пятую премию на конкурсе… Мог я об этом мечтать? Вот это ощущение и осталось со мной на всю дальнейшую жизнь.
— Вы участвовали в Конкурсе имени Чайковского и во второй раз, в 2015 году. Как оцениваете то выступление?
— К тому моменту мне было уже 32, и играл я иначе, чем в 19. Если бы в 2015 году сидел в жюри, то, не исключено, что присудил бы такому участнику место и повыше третьего. Но все сложилось так, как сложилось.
Я не склонен кого-то винить. На душе хорошо, потому что сделал все возможное. Да, на моей улице пошел дождь; может быть, он мне был нужен. Нельзя вечно парить в облаках, иногда надо почувствовать соль земли. Сейчас смотрю и думаю, что случись со мной в тот момент большой успех, я бы многое потерял в жизни. Молодые музыканты, которые в самом начале своего творческого пути попадают в колесо бешеного успеха, рискуют потерять для себя что-то главное, утратить что-то в себе.
— А вам удалось отыскать это «главное»?
— Прежде всего это внутренняя независимость от колеса фортуны. Жизнь бывает разной, и это не повод прекращать творчество. Наоборот, надо только расправлять крылья.
Мы, музыканты, достаточно эмоциональные люди, и порой зависим от своих же эмоций. Есть множество примеров, когда неудачи на конкурсах «ломали» человека, вплоть до того, что их жизнь завершалась раньше, чем могла. И лишь расстояние между самим собой и профессией может предохранить от таких вещей.
— Вам бы не хотелось еще раз поучаствовать в этом конкурсе?
— Участие в этом состязании – истинное счастье, и мне бы очень хотелось его еще раз пережить. Я понимаю, что до 50 лет возраст не поднимут (улыбается). Но это такое непередаваемое чувство — выйти на сцену, окунуться в атмосферу Большого зала, поиграть рядом с огромным портретом Петра Ильича…
— Конкурс имени Чайковского исключен из Всемирной федерации международных музыкальных конкурсов. Как это может отразиться на интересе к нему музыкантов из зарубежных стран?
— Всё не так плохо. Мы видим, что международная составляющая несколько ослабла, но не на 50%, а максимум на 10-15. Я считаю, что ничего глобально не потерялось, не повлияло на уровень нашего конкурса, на его интригу. Вначале казалось, что конкурс потеряет больше, а потом я обрадовался, поняв, что это не так.
— Видите ли вы себя в другой профессии?
— Я до сих пор иногда смотрю на какие-то профессии с интересом. И мне даже охота попробовать что-то новое! Например, меня увлекает психология человека или журналистика. Еще мне нравятся естественные науки, связанные с астрономией. А раньше я с большой страстью относился к вождению автомобиля, к водительскому делу. Когда в детстве видел водителей маршруток или троллейбусов, мне всегда хотелось побыть на их месте.
— Воплотили свою мечту?
— Разве что с легковыми автомобилями. В какие-то времена, месяца два, официально и в такси подрабатывал. Знаете, это все-таки тяжелый труд, но он принес мне столько всего интересного.
Во-первых, я на себя смотрел со стороны. Когда ты за рулем, ты выходишь за пределы творческой профессии. Ты приходишь на собеседование, и больше ты никакой не лауреат конкурса имени Чайковского, не музыкант. Ты обычный молодой человек. И тут понимаешь, что это – тот мир, в котором существует большинство людей. А мы, музыканты, сидим тем временем в некой скорлупе и раздаем себе какие-то статусы, восхищаемся друг другом и пытаемся произвести друг на друга впечатление. А мир обычных людей – он более трезвый что ли. Но от того не менее прекрасный.
— Каково это – быть водителем такси?
— Я чувствовал себя героем какого-то сериала! Я просто выпадал из привычной для себя жизни. Это было фантастически неожиданно. При этом выступать я не переставал.
Даже помню такой случай: отвозил пассажиров в Воронеж, и там пришлось переночевать, так как было уже поздно, а на следующий вечер мне нужно было играть со скрипачкой в Рахманиновском зале. И вот я еду в Москву и попадаю в пробку… еле-еле успевал, но в итоге успел, конечно! Вот такие остросюжетные вещи случались.
Днем езжу на желтой машине с шашечками, а вечером надеваю черную рубашку — и вот я снова музыкант, вот снова в этом мне привычном музыкальном мире, в котором я всë же, как ни крути, гораздо полезнее.
Общение с улицами, романтика дня и ночи, и бытие в ипостасях такого многоликого героя – мне это нравилось в работе таксистом. И ещë не без улыбки вспоминался клип Шуфутинского, где он со знанием дела сидит и крутит руль в желтой Волге 3110. А у меня, кстати сказать, была тогда и Волга 3110, личная, не работал на ней, но очень еë любил. Такое совпадение!
— Как вам понравился контингент пассажиров такси? Не успели разочароваться в людях?
— Кажется, у меня с той поры появилось умение с первого взгляда оценить, что за человек передо мной. Это так интересно, когда наблюдаешь круговорот людей вокруг: человек садится на заднее сиденье и забывает о тебе. Начинает звонить кому-то, и в этих звонках он не притворяется. Он может ругаться с кем-то, выяснять что-то… И ты сразу понимаешь, что это за человек.
Ты наблюдаешь за людьми: у этого человека вот такая судьба, а у этого совсем другая. Это очень интересно. Кажется, после этой работы жизненного опыта у меня прибавилось…
— Вы больше не возвращались к такому виду деятельности? Может быть, во время пандемии, когда не было концертов?
— Нет, не возвращался. В ковид я стал заниматься частными уроками. Многое организовывал онлайн. У меня была и есть собственная онлайн-мастерская «DO». Но в самом начале карантина была одна мысль о руле, только не в такси, а в скорой помощи. Быть полезным именно с точки зрения пандемии! А кроме того – тут еще можно и через две сплошные (улыбается).
Одно короткое время возникали мысли – а вдруг никогда больше не будет концертов? Помню, почти серьëзно, лишь в полшутки обсуждали в соцсетях с Андреем Коробейниковым и Сашей Бузловым (Царствие ему Небесное) , как будем давать концерты подпольно. Сейчас уже понимаешь, что это была такая ерунда…
Тогда, в 2020 году, я уехал на Урал и два года прожил в маленьком городке Кыштым. Времени зря не терял, устроился поработать в Екатеринбургскую консерваторию. И даже думал там остаться.
Я не всегда в восторге от большого города и часто скучаю по местам, где больше зелени. Но… труба зовет, и вернулся потом в Москву.
— При всех ваших увлечениях вы – постоянный участник жюри музыкальных конкурсов.
— Да, у меня богатый опыт. Но к 2024 году я принял решение больше не судить на конкурсах детских. Словосочетание «судить детей» уже звучит диссонирующе. Когда я кому-то даю первую премию, а кому-то вторую, то меня не покидает ощущение, что это по отношению к ребенку неправильно.
Мне очень нравится общаться с юными коллегами, проводить для них мастер-классы. А гнет оценки никому не идет на пользу.
Помню, что я и сам не до конца, даже во взрослом возрасте, освободился от него. Когда ты взрослый, когда ты реально с кем-нибудь «на шпагах сражаешься», и между соперниками возникает соревновательность, – это нормально. Но когда то же самое начинают делать дети, а их еще и судить нужно… Это неправильно.
— Но ведь дети на таких мероприятиях заявляют о себе. Думаете, стоит упразднить детские конкурсы?
— Мы с вами сегодня уже придумали новый термин взамен «фортепианной школы». Детские конкурсы я бы тоже переименовал – в фестивали. Стоит раздавать не премии, а, например, титулы, специальные призы. Возникает положительная мотивация: зачем давать ребенку что-то плохое, если можно отметить что-то хорошее?
С другой стороны, возникает повод задуматься – значит, стоит развить и другие качества, помимо тех, что отметили, удостаивая титула. Потребность в достижениях остается, а получается в итоге музыкальный парад разных титулованных особ.
— Есть такие конкурсы, в которых восемнадцатилетние участники соревнуются на равных с тридцатилетними… И как прикажете оценивать музыкантов с такой пропастью в возрасте?
— Это всегда трудно. С одной стороны, все они считаются взрослыми музыкантами, и подход к ним должен быть одинаковым. Те, кто ближе к юношеству, – более безбашенные, у них до 30 лет еще столько времени… В конкурсах они участвуют с легким сердцем. А музыканты, приближающиеся к верхней границе, волнуются сильнее; на них давит ответственность: еще чуть-чуть, и они вообще не смогут на конкурсах выступать. И это всё чувствуется.
Конечно, у 30-летних некоторые моменты получаются качественнее, чем у юных ребят. Но, как показывает практика, молодым людям всё же дают фору; жюри могут закрыть глаза на то, что 30-летним будет уже непростительно. В результате шансов больше у молодого поколения.
Тут и законы маркетинга работают: отправляясь на концерт, слушатели надеются увидеть начинающую звезду или вундеркинда. Принято говорить о воспитании публики, а в реальности приходится ориентироваться на ее базовые вкусы, которые никто не желает корректировать.
— Давайте поговорим о вашей композиторской деятельности. Почему вы решили сочинять? Считаете ли вы, что можно быть композитором без специального композиторского образования?
— Хотя специального композиторского образования у меня нет, во Львовской десятилетке я занимался композицией факультативно, и это мне многое дало. Мне всегда очень-очень хотелось сочинять. Шостакович говорил: «Если можешь не писать музыку, то и не пиши. Пиши, только если не можешь не писать». Вот и я не могу не сочинять.
А что касается профессиональных навыков, то они приобретались естественным путем. Часто, когда играл или слушал что-то из шедевров, мне становилось интересно, почему же автор здесь написал такую фактуру, а не иную, или почему здесь именно такая гармония, и так далее.
Постоянно шел анализ. А в подростковом возрасте я хоть и не переносил произведения на бумагу, но записывал импровизации на диктофон. У меня до сих пор где-то кассеты лежат – и это тоже был опыт. А позже я ощутил потребность записывать музыку всерьëз. Сначала это были романсы, затем более развернутые произведения.
— Есть возможность слушать свою музыку в живом исполнении?
— Судьба моих сочинений часто складывалась счастливо, многие записи есть в интернете. Из-за этого я себя сейчас не чувствую ноу-неймом. Но мне до сих пор удивительно, с какой легкостью находились исполнители! Спасибо им!
Когда я был в самом начале пути, и люди еще не знали меня как композитора, я им рассказывал о том, что сейчас сочиняю. И эти музыканты с такой охотой брались исполнить мои произведения, даже не представляя себе их! Может быть, я внушал какое-то доверие (улыбается).
— А как бы вы охарактеризовали свой композиторский стиль? На какого-то композитора ориентируетесь?
Мне не хочется сотворять себе кумиров, но есть у меня один – Иоганн Себастьян Бах. От его музыки я до сих пор нахожусь в каком-то совершенном обалдении. Как такая личность вообще существовала?.. Это что-то невероятное. Что бы я ни писал, не могу слишком далеко от него уйти. Понятно, что многое из нашего времени я также беру.
Из недавнего у меня – Кончерто гроссо под названием «Кисловодск». И там есть стилистический элемент, связанный с музыкой улиц. Такая стилистика рано или поздно займëт свое место на академической сцене, как это давно произошло с городским романсом Варламова, Гурилёва, Верстовского. Да и танго исполнялось сначала в кабаках, а потом благодаря Пьяццолле стало академической музыкой.
Сейчас я попытался сделать то же самое с диско, которое в академическую музыку никто ещë особо не переносил. Да, это музыка конца XX – начала XXI века, она незатейливая, да и вообще создана не для концертных залов. А мне хочется преобразовать ее по законам академического икусства: выстроить форму, фактуру, найти тембровые краски, сочетать с другими стилями.
Подобное делал Шнитке для изображения сил зла. Для него шлягер – зло, но для меня – он скорее добро, он – сердцевина эмоционального восприятия жизни
Что значит «добро»?
Это просто любовь к жизни. Вот звучит песня Аллегровой – что это: зло или добро? Почему шлягер должен обязательно ассоциироваться со злом? Это просто жизнь.
— Хочется у вас спросить еще и о Pianorooms – палочку-выручалочку всех студентов! Как родилась идея?
— Необходимость возникла раньше, чем идея. Эта нехватка ощущалась и в мои студенческие годы. И я подумал: почему никто до сих пор не открыл такое заведение, куда можно было бы прийти, заплатить небольшую денежку и немного позаниматься.
Я рад, что сейчас это очень актуально и до сих процветает. А организовалось это все благодаря моим дорогим друзьям и коллегам, которые поверили в меня, – Анне Крыловой и Евгению Штеманетяну.
С Аней мы, кстати сказать, познакомились двадцать два года назад очень символично. Она работала волонтером на конкурсе имени Чайковского и выдавала участникам классы для занятий. А потом мы с ней сделали проект Pianorooms, организацию с аналогичной главной задачей – круг замкнулся.
— Вам часто удается играть концерты?
— Да. Они по-разному организуются: где-то инициатор я, иногда меня приглашают. Я сейчас не имею в виду сто концертов в год. Но пара-тройка концертов в месяц набегает.
— Дмитрий, ваш пример для музыкантов – источник вдохновения. Вы исполнитель, педагог, организатор разных проектов, член жюри, у вас множество интересов помимо музыки. Что вы можете посоветовать молодым музыкантам, которые только начинают свой путь? Как остаться в музыкальной профессии?
— Эта очень широкая и важная тема. Тут и вопрос воли, и взаимодействие с жизненными трудностями, и понимание того, что тебе нужно. Важно оставаться, единицей.
Это сравнимо с пловцом – он всё время должен двигаться. Можно, в принципе, сесть на какой-то корабль, но судно будет плыть уже своим маршрутом, а не твоим… Можно, конечно, устроиться на работу, в том числе педагогическую. Можно поработать в такси (улыбается) Но важно, чтобы всë это помогало тебе, а не было в ущерб твоему творчеству.
По-разному складываются ситуации, но главное одно – человек все время должен понимать: необходимо делать чуть больше того, что получается в жизни естественно.
Вообще, это немного похоже на саму специфику фортепиано. Ведь этот инструмент такой «тихушник», который все время исполнителям говорит: «Брат, ты неплохо играешь, поэтому можешь не сильно много заниматься, всё равно у тебя хорошо получается». И в этом – опасность. Это усыпляет бдительность. Нажал клавишу – и уже всё прекрасно, а струнникам нужно работать над своим звуком в тысячи раз больше. Поэтому пианист должен все время себя поправлять, слышать себя каким-то злым ухом. Уподобляться недовольному струннику.
Дискомфорт необходим в жизни. Нужно быть пловцом, который плывет к своей цели сам! И ни в коем случае не действовать по принципу: «Вот, у этого получилось, значит, я буду делать то же самое, и у меня получится». Это так не работает, даже на Олимпе.
Беседовала Анна Коломоец
Анна Коломоец - музыковед, музыкальный журналист, критик. Продолжает обучение в МГК им. Чайковского по специальности «Музыковедение» в классе Р. А. Насонова
Постоянный автор журнала «Музыкальная жизнь».
Занимается просветительской деятельностью.