4 марта 2021 года отмечает 80-летний юбилей Юрий Симонов – народный артист СССР, художественный руководитель и главный дирижёр Академического симфонического оркестра Московской филармонии. Предлагаем вашему вниманию воспоминания Юрия Ивановича о своем детстве, первых учителях и друзьях юности.
Материал был опубликован в октябре 2005 года в саратовском журнале «Рампа».
Прародители мои – хвалынские купцы Сергеевы. Оба прожили более 80-ти лет, произведя на свет большое потомство. Известно, что в день, когда бабушка поздравляла старшего сына с рождением первенца, тот поздравлял ее с рождением 15-го ребенка. Этим ребенком была моя мама…
Мои родители были артистами хора оперного театра. Правда, мой отец, Иван Иванович Симонов имел свою семью, и маме было непросто одной воспитывать меня: репетиции и спектакли забирали все время, благо хоть жили мы недалеко от театра, на самом берегу Волги, в деревянном домике, по улице Некрасова, 4.
Через несколько месяцев после моего рождения отца арестовали по доносу: в присутствии товарищей по гримуборной он позволил себе неосторожную фразу. Предательство, как это часто бывает в артистической среде, оказалось замешанным на зависти: отец был необычным хористом – он мог в случае болезни солиста-тенора заменить его, например, в роли Хозе. А такие партии, как Овлур в «Князе Игоре», или Гонец в «Аиде» были прочно закреплены за ним. Спустя некоторое время нам сообщили, что отец погиб по дороге в ссылку.
Шла война. Случалось, воздушные налеты прерывали спектакль и тогда артисты вместе с публикой коротали вынужденный «антракт» в бомбоубежище. В то время в квартале, где мы жили, я слыл кем-то вроде местного трубадура. Мне нравилось наряжаться, представляя себя в ролях оперных героев.
Но «выступать на публике» оказалось еще приятнее, когда выяснилось, что это к тому же и выгодно. Родилось мое «шоу» так: однажды, проходя по улице и пританцовывая, я распевал одну из арий. Вдруг из окошка какого-то дома к моим ногам упала конфетка, которую я, конечно, подобрал. На следующий день это повторилось. Постепенно в игру втянулись и другие заинтригованные моими импровизациями соседи. Каждый из них пытался одарить меня, кто чем мог: кусочком пирога, пряником, яблоком… Этот «гонорар» слушатели кидали прямо из окон – оставалось только суметь вовремя подставить подол рубахи.
Юрий Симонов рассказал о музыке, интригах и дирижерской судьбе
В одну из августовских ночей нас с мамой разбудил шум: вернулся демобилизованный сын хозяйки. Будучи «под парами», он всю ночь ломился в нашу дверь с криками, чтобы мы убирались вон. Утром мы оказались на улице. Однако, к тому времени моя «артистическая» популярность была столь велика, что соседи без колебаний оказали нам свое скромное гостеприимство: в течение месяца мы спали на сундуках в сенях, а то и просто на полу…
Внезапно мама вспомнила о подруге, с которой познакомилась в Доме офицеров: то была дочь профессора В. А. Скворцова. Нас поселили в прихожей, иногда даже подкармливали. Однажды хозяин дома, пригласив маму в кабинет, спросил: «Ну что, Шура? Парня-то есть чем кормить?» Смущенная мама что-то ответила, а профессор добродушно сказал: «Ну, ладно, не ври».
Повернувшись к шкафу с книгами, он достал из ряда красиво переплетенных томов один; полистав его, вынул крупную по тем временам купюру и протянул её маме: «Мальчишке надо питаться – смотри, какой он у тебя худой!»…
Это был первый «чужой» человек, который помог мне выжить. Не без его помощи мы вскоре получили жилье – темный чулан на 2-м этаже дома по улице Мичурина, 18, во дворе. Правда, пустили нас с условием: мама должна усыновить мальчика Славу – сына погибшего военачальника. К тому времени я уже учился в двух школах: Республиканской музыкальной школе-семилетке и общеобразовательной школе № 62 на улице Рабочей.
С благодарностью вспоминаю своего классного руководителя К. П. Белову и учителя по русскому языку П. Ф. Смолина. Зная, что я параллельно учусь еще и в музыкальной школе, они щадили мое самолюбие, когда, увлекшись музыкой, я не успевал вовремя подготовиться к их предметам.
После двух лет жизни в темной комнате с одной лампочкой под потолком у меня начало пошаливать зрение. Маме посоветовали обратиться к депутату района И. В. Красовской – доктору биологических наук, профессору университета. Позже нам стало известно: эта замечательная женщина была дочерью Директора Императорских театров России В. А. Теляковского, и, к тому же, еще и ученицей Н. И. Вавилова, за что и оказалась репрессированной вместе с мужем.
После окончания срока ссылки в Атбосар супругам не разрешили вернуться в родной Ленинград, а «рекомендовали» поселиться в Саратове. Посетив темный чулан и побывав на моем концерте, Красовские всячески стали нам помогать. Вскоре они ввели нас в круг своих коллег по университету. Так мы подружились с семьей профессора А. М. Лукьяненко и профессора В. В. Елпатьевского. Эти исключительно добрые люди помогали нам не только деньгами, но и продуктами; дарили вышедшие из моды вещи, которые перешивались на меня.
К тому времени мама была уволена из театра «по сокращению штатов» и мы жили втроем с ее старшей сестрой – тетей Наташей, работавшей бухгалтером во Дворце труда. Еще до войны, после шока от трагически неудавшегося замужества, тетя Наташа в одну ночь поседела, а наутро уехала в Коканд. Однако, узнав из письма наших соседей о том, что младшая сестра умирает от голода в послевоенном Саратове, она бросила всё и приехала нам помогать.
Мы жили вместе вплоть до моего отъезда в Ленинград. Тетя Наташа умерла в 1979 году в один из своих приездов к нам в Москву, она похоронена на Ваганьковском кладбище вместе с мамой, которая пережила сестру на 11 лет. Именно тетя Наташа была инициатором моего крещения. Узнав, что я (уже пятилетний мальчик!) еще не крещен, она взяла меня за руку и повела в Троицкий собор.
После окончания обряда, когда мы вышли на улицу, я вдруг увидел, что крестивший меня священник, выйдя из боковой двери, деловито подобрал рясу, сел в черный ЗИС и укатил. Я был так потрясен, что совершенно искренно почувствовал себя обманутым. «Как же он мог? – думал я. – Если он святой, то, выйдя из церкви, должен был плавно по диагонали отлететь вверх – прямо на небо. А раз этого не случилось – значит все это фальшь?!»
В шесть лет я вдруг заболел дифтерией. Много дней пролежал я в больнице, которая располагалась на горе за Глебучевым оврагом. Помню себя, ковыряющим кирпичную кладку в заборе. Обнаружив это, мама испугалась, но ей объяснили, что у меня в организме недостаток кальция. После этого, каждый раз, проходя мимо любой школы, мы заходили в нее, и мама выпрашивала для меня мелок, который я тут же с жадностью съедал. Однажды мы увидели, что какой-то мужчина продавал огромный, килограммом на десять, кусок мела. Мы обрадовались и купили, но хватило мне его ненадолго…
Мама моя, Александра Сергеевна, родила меня поздно – в 41 год. Но даже к пятидесяти годам она выглядела весьма пикантной женщиной, на которую обращали внимание достойные люди. Помню, что профессор Н. В. Шишкин, внук знаменитого художника, предлагал нам с мамой переехать к нему. Однако мама отклонила заманчивое предложение, сказав, что всю свою жизнь хочет посвятить только сыну. Сколько я ее ни уговаривал – она осталась непреклонной.
…Благодаря вмешательству депутата, нам дали комнату с окном – в помещении бывшей прачечной с проваленным полом, во дворе дома № 39 по улице Советской. Но всё же, не сравнить с темным чуланом: просыпаясь, мы теперь могли видеть дневной свет – это было счастье.
Моя музыкальная биография началась в кулисах театра, где во время репетиций детскую коляску покачивали все, кто оказывался рядом. С трехлетнего возраста я уже карабкался на стул в директорской ложе, мешая дирижерам проводить репетиции. Чуть позже я стал петь в детском хоре в «Кармен» и «Пиковой даме», а когда театр выезжал на гастроли в Сочи, я участвовал в спектаклях, изображая то Маленькую Русалочку в опере Даргомыжского, то сына Чио-чио-сан (за «выход» получал 70 копеек!) Помню, как в сцене с сыном, я не смог сдержаться и исполнительнице партии Чио-чио-сан Тамаре Лилиной пришлось застирывать платье.
Артисты меня любили: сажали на колени, тискали и прочили большое будущее. Некоторых из них я хорошо помню: О. Дикопольская – колоратура, М. Аветисова – прекрасная Кармен и Амнерис. М. Матэо – ведущий артист характерного амплуа, он блистал в опереттах Кальмана и Оффенбаха.
Мы частенько бывали в гостях у Г. Б. Серебровского и его обаятельнейшей супруги, солистки балета Любы Грюнталь, и я даже подружился с их сыном Сергеем – будущим художником. Серебровский прекрасно пел Бориса, а бас Лопаткин – Руслана.
Запомнилась блестящая балетная пара – В. Адашевский и В. Урусова. Директором театра в те годы был М. Е. Ганелин – талантливый администратор, при нем театр считался одним из ведущих в стране. Часто вспоминаю театральных дирижеров: тучного и доброго А. О. Сатановского, аккуратного и выдержанного А. М. Гофмана, эмоционального В. Г. Широкова, обаятельного Н. А. Шкаровского. Каждого из них я пытался копировать, и, говорят, у меня это получалось.
Юрий Симонов: «Если индивидуальность есть – её нельзя потерять!»
Моей первой учительницей музыки была Анна Михайловна Мандель. Она была не только прекрасным педагогом по скрипке, но и блестящей солисткой, и концертмейстером оркестра оперного театра. Ее доброта и неиссякаемая энергия помогли мне почувствовать себя в музыке.
Именно она на вступительном экзамене в музыкальную школу, где я упрямо требовал определить меня в дирижерский класс (которого в школе просто не могло быть), разрешила «конфликт», забрав меня к себе. В этом мне видится перст судьбы – ведь я мог бы запросто оказаться в классе фортепиано, флейты, или валторны. Но вмешательство Анны Михайловны определило мой путь: я стал «струнником», что для овладения профессией дирижера является серьезным преимуществом.
Судьбе было угодно, чтобы моим учителем, который помог мне окончательно утвердиться в правильности выбора своей будущей профессии, стал Григорий Кондратьевич Ершов, музыкант весьма почтенного возраста, руководивший в то время школьным оркестром.
Во многом это был незаурядный человек. Бывший солдат, он после ранения самостоятельно научился играть на валторне и скрипке. Это он участвовал в организации саратовского филармонического общества, а потом стал музыкальным руководителем театра им. К. Маркса. Это о нём в романе «Необыкновенное лето» Константин Федин писал как о «городской знаменитости, прямоволосой, как Лист, и черно-синей, как Паганини».
Мне же Григорий Кондратьевич казался почти сказочным персонажем. Помню наши первые уроки по дирижированию у него дома. Я старался следовать за ним как тень везде – настолько притягивала меня к себе его личность. Увидев мои горящие глаза, следящие за каждым его движением, учитель внезапно позволил мне встать за пульт школьного оркестра, в котором я сидел концертмейстером 2-х скрипок.
Именно при его поддержке, когда мне не исполнилось ещё и 12-ти лет, состоялся мой дирижерский дебют. Уже после смерти Г. К. Ершова его супруга Клавдия Гавриловна сообщила мне в Ленинград, что Григорий Кондратьевич завещал мне свою скрипку!
Музыкальная жизнь Саратова тех лет была очень интересной. В начале 50-х годов я стал посещать концерты оркестра Филармонии, которым руководили Михаил Школьников и Натан Факторович. В Большой зал консерватории я часто ходил на сольные концерты Бориса Гольдфедера, Семёна Бендицкого, на сонатные вечера Наума Гольденберга, Лидии Зайц, Николая Цеделера…
С благодарностью вспоминаю лекции замечательных музыковедов Л. Я. Хинчин и М. Ф. Гейлиг, которые своими страстными и глубокими по содержанию выступлениями раздвигали передо мной горизонты музыкального искусства. Эти замечательные люди воспитывали публику, расширяли круг ее интересов, формировали ее вкус. В Саратов приезжало много гастролеров из Москвы. Там я впервые услышал и увидел, как играют выдающиеся музыканты: Генрих и Станислав Нейгаузы, Лев Оборин, Эмиль Гилельс, Яков Зак, Яков Флиер, Мария Гринберг, Давид Ойстрах, Леонид Коган, Виктор Пикайзен, Галина Баринова, Святослав Кнушевицкий, квартет Ситковецкий – Шароев – Баршай – Слободкин.
В Саратове я увидел и дирижирующего хором А. В. Свешникова. Кстати, детский хор нашей школы вела энтузиаст своего дела М. В. Тельтевская, которая меня очень ценила, так как я сидел не в группе мальчиков, а в группе девочек – в первых сопрано, да еще с самого края, поскольку имел высокое «фа диез»! Видимо поэтому, когда в один из приездов Свешников набирал детей в свой легендарный «Хор мальчиков», я оказался в списках отобранных. Но мама не отпустила и, как показала жизнь – правильно сделала.
С нежностью вспоминаю двухэтажное здание нашей музыкальной школы на улице Волжской, около Липок.
Навсегда врезались в память образы моих школьных друзей. Первая из них – пианистка Танечка Кан, с которой мы не только сидели на одной парте, но и вместе играли Концерт Моцарта в классе А. М. Мандель. Так сложилось, что мы дружим до сих пор.
Лизочка Штейнфельд, моя однокашница по классу скрипки – девочка с удивительно хрупким и почти прозрачным лицом камеи, которую я часто после уроков по специальности провожал до дома. Она жила на Бабушкином взвозе, а мне было еще дальше – к Волге.
Вспоминаю пианистку Олечку Цфасс, которую я любил дергать за косу; наверное, потому, что она мне нравилась; но, кажется, я больше нравился ее маме.
Люля Окунева – красотка с эффектной копной рыжеватых волос, которой симпатизировали все мальчики, что давало ей повод взирать на нас рассеянным взглядом. Хорошо помню всегда стоявшую в стороне умненькую и сдержанную в общении Асю Ратнер. Скрипачка Ася Сенокосова играла со мной в оркестре; у нее было очень приятное, чистое лицо; она была старше меня, да и заметно выше ростом.
Вспоминается очень талантливый мальчик Алик Тараканов: помню, как нас, где-то отличившихся, командировали выступить на местном радио. Он играл «Шествие гномов» Грига, а я – «Легенду» Венявского.
Особо приятные воспоминания об ансамбле, который я сумел организовать: Феликс Аронс (учившийся в школе на скрипке, но в нашем ансамбле игравший на рояле!) и виолончелист Лева Корженьянц оказались энтузиастами – мы много репетировали и довольно прилично играли Трио Шопена.
Летом 1956 года, после окончания школы я готовился поступать в музыкальную школу-десятилетку при Ленинградской консерватории. Навсегда запомнился солнечный день, когда мы, юные романтики, встретились в скверике около цирка, чтобы проститься. Обнявшись, со слезами на глазах мы дали друг другу клятву – завершить обучение там, где каждому повезет, но через 20 лет (тогда нам казалось это огромным сроком!), непременно вернуться в Саратов, чтобы вместе продолжать служить на благо музыкального процветания родного города…
Дирижер Юрий Симонов поздравил музыкальную школу Саратова со 100-летием
С нежностью вспоминаю уроки по сольфеджио и музыкальной литературе, которые увлеченно вели Ю. А. Илясов и О. И. Воронова. Помню, как добрейший Л. М. Хмара – директор школы, принимал меня в 1948 году. Помню, как в 1956 году уже другой директор – пикантная и милая З. Н. Бузулукова вручала мне диплом об окончании. В качестве памятного подарка мне достался тогда двухтомник-партитура: «Славянские танцы» Дворжака, которые я теперь с наслаждением играю. Председателем родительского комитета школы был тогда Г. Арутюнян – отец композитора – автора популярного «Экспромта» для виолончели.
С благодарностью вспоминаю бессменного пианиста-аккомпаниатора в нашем классе скрипки Зинаиду Николаевну Штылову…
Помню, как встретившийся нам на улице педагог по виолончели А. Л . Каневский, задумчиво глядя на меня своими грустными блестящими глазами, сказал маме: «Мальчика надо увозить в большой город – Москву, или Ленинград. Здесь ему может оказаться тесно…»
Прошло много лет, а для меня до сих пор остается загадкой – почему он сказал эти слова? Зачем ему это было нужно? Ведь наши пути никак не пересекались! Что этого человека так заинтересовало в моей судьбе?..
А вот и еще одна встреча: начиная с моего первого выступления со школьным оркестром, ко мне проявил трогательный интерес симпатичный старичок, завсегдатай концертов классической музыки. Звали его Исаак Аронович Маневич. Он часто заходил к нам домой. Мама угощала его, чем Бог послал, а он щедро рассказывал нам о прошлом Саратова и о своих встречах с замечательными людьми ушедших лет…
Оглядываясь сегодня назад, вижу: начиная с раннего детства, несмотря на жестокие послевоенные годы, жизнь моя была наполнена встречами с исключительными людьми. Не окажись они на моем пути – я не смог бы достичь всего, чем владею сейчас. Что же касается моих первых педагогов, то без преувеличения могу сказать – это были святые люди. Всю свою жизнь они до самозабвения отдавали своим ученикам. Живя в скромных условиях и получая за свой труд весьма символическую плату, они совершенно не считали это подвигом.
Спасибо судьбе за дарованное счастье – учиться у таких людей. И спасибо им за внимание, которым они щедро одаривали нас. Тепло их сердец согревает меня до сих пор. Уверен, что его хватит не только до конца моих дней, но еще и моим многочисленным ученикам останется…
Юрий Симонов, 12 сентября 2005 г., Москва