Дмитрий Онищенко – о втором дне первого тура у пианистов на XVII Международном конкурсе им. П. И. Чайковского.
Пианист Дмитрий Онищенко в своем телеграм-канале ведет хронику прослушиваний пианистов на XVII Международном конкурс им. П. И. Чайковского. Публикуем некоторые из его заметок. Подписывайтесь на канал Дмитрия, чтобы сразу узнавать обо всех подробностях.
Бедная Цзэн Цзицзин с самого начала почувствовала себя маленькой и беззащитной по отношению к огромному залу – и у неë не получилось его наполнить чисто энергетически. Оттого зал, почувствовав свою безнаказанность, начал еë “сбрасывать с себя” – и самым ярким примером можно назвать расхождение у пианистки правой и левой рук на дистанцию в полтакта – да тактов эдак на 8…
Тот самый драматический момент, когда на душе у тебя самого, то есть у слушателя за одно мгновение образуется полный вакуум, который уже в следующую секунду заполняется бессилием и какой-то тянущей сыростью… На осенней песне, впрочем, справилась с волнением и музыка потекла более свободно.
Француженка корейского происхождения Анчи Май оказалась более стабильной, но и эмоции были менее остры, на первый план выходила старательность. Та же Тридцатая соната – и снова кое-где не те ноты.
Вообще, скажу, ещë то коварство у этой сонаты относительно текста и конкурсов. Изысканность фактуры может шутить с нами довольно-таки недобрые шутки, а особенно когда этой изысканностью приправляется традиционная неслучайность и философская весомость у Бетховена каждого звука – попробуй спрячься! Но какая всë-таки музыка – и какое же небо в ней! И какое логическое завершение расцвета Бетховенского ми-мажора – через вторые части Третьих фортепианных сонаты и концерта, Девятую Двадцать седьмую, сонаты и вот – наконец!
Пока писал, Анчи подошла к коде сонаты, которую сыграла очень хорошо – созерцательно и проникновенно. Видимо, так же, как еë китайская коллега, успокоилась и смогла совладать с “ложной старательностью”.
Николай Кузнецов начал b-moll’ную Прелюдию и фугу из Первого тома ровно так, как я люблю (и редко слышу) – из ниоткуда. Когда кажется, что фигура Христа, бредущая по склону Голгофы и несущая крест впервые прорисовывается издали, словно из какого-то марева, чуть ли не снегового. Какое тонкое взаимодействие фактуры с мыслью и образностью! Какое красивое, почти ослепительное высветление верхних слоях фактуры, словно атмосферы!
В начале Тридцать первой бетховенской сонаты я приготовился к чему-то гениальному, но тут что-то случилось – человек словно “перехлопотал” чуток, появилась неустойчивость подачи, когда исполнитель – то сверхзадумчивый поэт, то вдруг эдакий “бойкий малый”. И так поочерёдно – то одно, то другое.
Закончил сонату именно в фазе “бойкого малого”, взметнулся ввысь, а потом, поверженный и утомлëнный опустился весь “с головой” слева от рояля, как если бы пригорюнился. Здесь и встретил аплодисменты.
Так и во всей программе – как только лирик меняется на бойкого, так сразу словно другой человек. Причëм так и кажется, что лирик – это действительно он, а бойкий – наносной посторонний образ (возможно, когда-то воспринятый). Будем считать, это просто издержки молодости, которые со временем успешно пройдут. Пусть пройдут, а? Талантливый ведь человек!
Светлому и оптимистичному Джорджу Харлионо (Великобритания) идëт столь же оптимистичная соната Бетховена #18. А, нет, ему идëт и мрачно-оскалившаяся “Шапка” Рахманинова (этюд oр. 39 №6).
Похоже, потрясающе чистому проводнику музыки Джорджу Харлионо идëт многое, если не всë. Конкурс он воспринимает как прекрасную возможность прекрасно помузицировать. Он не знает, что это страшно, так же как и не знает, что серединку ноктюрна Чайковского мы не играем быстро. Также он не знает, что до-минорную прелюдию и фугу Баха мы считаем школьным репертуаром.
Но, может, и другое. Может, он всë знает, и про Баха, и про ноктюрн, и, конечно же, про то, что Шопен в конце Восьмого этюда не приписывает к аккорду звук “фа” четвëртой октавы, которую Джордж преспокойно и у всех на виду добавляет. Так и есть: его просто-напросто не заботит чужое мнение.
В любом случае – какой же Джордж молодец! Технически он играет безупречно если не сказать потрясающе, поэтому – что в итоге возразим Джорджу? А ему и не надо ничего возражать, надо просто радоваться и ещё раз радоваться, что он есть. Его выступление пронеслось со скоростью света и оставило неизгладимое впечатление. Спасибо, Джордж!
Пак Кëн Сона слушать весьма интересно, он так же, как и Джордж, чертовски спокоен на конкурсной сцене, у него также есть свои придумки, но более сильна интеллектуальная составляющая. “Интеллектуальный виртуоз” – так можно сказать о нëм.
Лирика у него несколько медитативна – хрустальна, прозрачна, при этом музыкальная ткань течëт и в ней нет острых углов. После “Мая” Чайковского он, не смутясь, начинает без перерыва его же Вариации. Установка на интересность концепции, на новость, на небывалость. Всë продумано, выстроено, притом у музыканта широкая палитра красок. Пак Кëн Сон, безусловно, исполнитель со своим лицом.
Вообще, надо заметить, конкурсанты сегодня более расслаблены, нежели вчера. Всë-таки, независимо от удач и неудач, по напряжению исполнителей второй день прослушиваний не в пример проще первого.
А далее был вечер естественно летящей музыки. Не специально “поданной”, без претензии на уникальность концепций, обычной прекрасной музыки, в коей была чистота и чьи звуки были в своей простоте – целебными. Не значит это, однако, что всем нашим братьям на сегодняшней вечерней конкурсной сцене сопутствовала удача. Но и те, кому она не улыбнулась, дарили нам эту удивительную естественность и чистоту.
Первым вышел к нам Фан Янь из Китая. Собственно говоря, исполнение это было не до конца структурированно, не вполне чëтко прорисовано (фактурно, интонационно, по форме), к тому же не всегда аккуратно… Осталось ощущение, что перед нами добрый человек и также замечательный музыкант, но фигуры конкурсного бойца не возникло.
Вот ведь нестыковка! Участвуем в конкурсах вроде бы для того, чтобы потом получить много концертов. А что делать людям, способным только на что-то одно из этих двух форм самовыражения? ))
Затем вышел Антон Яшкин.С ля-бемоль мажорной Прелюдией и фугой из Первого тома, еë “правнучкой” Тридцать первой сонатой Бетховена, “Метелью” Листа.
Звучал благородно, ясно, главным образом повествовательно. Возможно не хватало определëнной доли драматизма на уровне “атомов” – остроты в гармониях, разности звучания в пластах аккорда, контрастов в динамике. Музыка была чистой, настоящей и, как я, уже говорил, “целебной”.
Мы ли виноваты в своей испорченности, что хотим в чистую воду добавлять специи? Я ли не прав в том, что возникло у меня желание подобного рода корректировки музыкальной ткани? Имею ли право советовать? А что если именно это и есть главный message пианиста? Послание о прекрасном мире, весть о нëм?
Потом вышел Энжел Станислав Вонг, представитель США (насколько понимаю, учился с ЦМШ) и добавил ровно ту щепоть “специй”, которых мне не хватило у Михаила, сохранив притом его чистоту и естественность, а также свет, который сохранялся в самых драматических моментах. Удивительной была Аппассионата (рифма вчерашней 30-й сонате Ильи Папояна), очень хорошим – сентиментальный вальс Чайковского.
И что-то в этом было старое-доброе, настоящее. Без излишеств и с отсылом ко второй половине двадцатого века и прошлым конкурсам Чайковского.
А уже совсем под вечер на сцену вышел Еламан Ернур, представитель Казахстана. Энергетически и по музыкальной ткани менее “текучий”, чем два предыдущих музыканта, более структурированный, где-то более отточенный в звуке, где-то более аристократично-нервный, если можно так выразиться.
Он тонко и одновременно строго исполнил b-moll’ную Прелюдию и фугу из Первого тома, а затем началось настоящее чудо – ранее неведомая мне соль-мажорная соната Гайдна, ставшая для меня открытием.
Затем – отличная пьеса Чайковского, потом начал этюд Листа и… Да, друзья мои, это был тот драматический случай, когда мантия конкурса выворачивается к душе музыканта своею спортивной изнанкой. Конкурс показывает себя как борьба нервов.
Нет сомнений в качестве подготовки исполнителя, есть просто понимание того, что так, к великому сожалению бывает. Музыкант в середине этюда стал терять текст и в результате не всë произведение было сыграно.
Я знал случаи, когда после таких происшествий музыканты покидали сцену. Нельзя, ни в коем случае нельзя этого делать! Артист должен оставаться королëм до конца и никогда в жизни не “сознаваться в содеянном”, будь то маленькая зацепка или крупная авария.
Еламан принял это единственно верное решение, он не ушëл и доиграл программу, причëм психологически восстановился полностью – и сыграл еë оставшуюся часть замечательно.
Таким был вечер второго дня XVII конкурса Чайковского у пианистов.