Дмитрий Онищенко – о первом дне второго тура у пианистов на XVII Международном конкурсе им. П. И. Чайковского.
Пианист Дмитрий Онищенко в своем телеграм-канале ведет хронику прослушиваний пианистов на XVII Международном конкурс им. П. И. Чайковского. Публикуем некоторые из его заметок. Подписывайтесь на канал Дмитрия, чтобы сразу узнавать обо всех подробностях.
Что ж, теперь играют уже старые знакомые! Лю Сяньфэй начал выступление с Вариаций на тему Шопена Федерико Момпоу (композиторы – тëзки, однако). Вначале было трудно сказать, сами вариации столь медитативны, либо это исполнительская концепция – сделать их такими. Потом припомнил, что у исполнителя в первом туре уже проскальзывало подобное тяготение к созерцательности и тонким звучностям – и стал склоняться ко второму варианту.
И Вторая Баллада подтвердила это предположение, так как Шопен отличался теми же колористическими характеристиками, что и Момпоу. Было красиво.
Следом наступила “Игра воды” Равеля, и это было очень достойно – само произведение легло на душу и эстетические представления музыканта как нельзя органичнее. Хотя, конечно, не в стиле (и не только равелевском) выглядели оттяжки последнего звука в восходящих пассажах, но главное, конечно, атмосфера.
Дальше последовали пьесы Прокофьева из двенадцатого опуса, решëнные в негромких тонах и немного романтизированно.
И далее – “Белые ночи” из “Время года” Чайковского, в которых конкурсант покорял слушателей своим растворяющимся в пространстве пианиссимо. И на этой пьесе программа завершилась.
И я ни секунды не сомневаюсь, что в финале у музыканта совершенно непревзойденно прозвучат вторые части концертов!
Станислав Корчагин проявил себя очень здорово по-музыкантски в Шестой сонате Прокофьева, я подозревал, что после улетающего Сяньфэя может стать ему слишком резкой полярностью – и не факт, что эстетически тонкой. Но всë случилось совсем иначе, я бы даже сказал, что можно бы где-то и добавить активности (погода сегодня, что ли, такая?) – но это не отменяет прекрасности интерпретации, для концерта – и вовсе отличной.
Интересно – всегда любил эту сонату, меньше, чем Седьмую и Восьмую (все вместе составляют грандиозную “триаду”), а тут что-то, кажется поменялось – и теперь, скорее всего, стану к ней относиться с большим трепетом. Тонкое, архитектонически и сюжетное выстроенное, убеждëнное, искреннее, без перегибов, притом мужественное и монументальное исполнение.
Необычайно проникновенно и одновременно благородно-сдержанно прозвучала “Меланхолическая песнь” Чайковского, после которой Вариации Брамса на тему Паганини (опасная штука) оставили ощущение тревоги за пианиста, так как были в ней некоторые микропорист, которые, может, и не приведут к реакции на них жюри, но кто же знает…
И потом, словно чтобы “заесть” их Станислав предусмотрительно поставил в программу удобный и дающий возможности за себя спрятаться La Valse Равеля, в котором вновь почувствовал себя вольготно и “на коне”, причëм чем дальше, тем более – и конец выдал такой, что мало кому снилось. Спасибо Станиславу!
Отлично помню, как впервые услышал этот вальс в свои девятнадцать лет – в этом же зале, только в оркестровой версии. Дирижировал Спиваков, а сидящая рядом Тамара Николаевна Грум-Гржимайло, известный журналист музыкального мира всей второй половины прошлого и самого начала нашего столетия, с которой мне довелось быть знакомым, просвещала меня мне о том, что произведение это – про вальсирующую Европу, которая к концу коды гибнет в пропасти двадцатого века. Трагическое произведение.
Мао Сюаньи начала выступление с сонаты Карла Вайна, прозвучавшей свежо – а сама исполнительница играла еë с большим удовольствием. Затем прозвучала Вторая соната Скрябина – и это было очень точное попадание в тот образ доисторического океана жизни, которым мы еë любим наделять. Богатая звукопись, колористика, смеющиеся волнушки, голоса древних китов, появление и дерзновение человека, всë в этом духе и очень убедительно. А вот в Ноктюрне, кажется, не хватило всë-таки распевности, Скрябин “не отпустил”. ))
А вариации Моцарта – вновь органичны, и ещë естественнее “остро-гравюрный” яркий “Петрушка” Стравинского.
Совсем другие образ, аура, звуковая палитра у Сергея Давыдченко, представившей сегодня грандиозную программу, включающую в себя сразу два фортепианных “восьмитысячника” – Сонату h-moll Листа и Восьмую сонату Прокофьева.
В каждом звуке – уверенность в том, что он на свой месте, в самом же тембре – “мясо”, округлость, массивность “кирпичика” музыки. Добротность слепленной формы и фактуры. В определеноq степени “хозяйственность”, когда человек знает, что на какой полочке у него лежит. В каком-то смысле – радость в каждой ноте. В сонате Листа таким образом просматривалось даже нечто “брамсовское”, а концепция драматичной Восьмой сонаты Прокофьева обрела более высокий, чем “обычно”, процент оптимизма.
Сергей – очень “конкурсный” пианист, способный ярко себя подать и практически ничего не потерять на сцене из результатов пред-соревновательной работы.
У Марселя Тадокоро в этот раз в высшей степени изысканная программа – прелюдии Светланова, поздний Скрябин, Вариации на тему Корелли Рахманинова, до-диез минорная соната Чайковского, а под конец обработка Алексисом Вайсенбергом произведения (песни?) “Апрель в Париже” композитора Трене.
Играет он программу, как и в первом туре, с удовольствием – и это бесконечно ценно! Опасения в этот раз вызвала только соната Чайковского, произведение, которое мне отчего-то не пришлось по душе и которое мне было тяжеловато слушать.
Очень ждал яркого финала программы, чтобы посмотреть, как программа успеет “выровняться” перед тем как завершится. И финал настал, и был по-своему ярким, не в смысле громкости или скорости, но в смысле шарма – настоящий “Апрель в Париже”. Задуман был, вероятно, как подобие биса после долгой сонаты Чайковского. Но я ожидал всë же не “бисовочки”, а, скорее, восклицательного знака.
Илья Папоян совершил сегодня поступок, за который я его безмерно уважаю, а именно – представил нам Вторую сонату Рахманинова в первой редакции.
Дело в том, что я сам играю еë именно в этой версии и твëрдо убеждëн в том, что если начать серьëзное общение с версией первой, то не захочется больше никакой другой. Мой друг композитор Артем Ананьев как-то раз назвал вторую редакцию этой сонаты “переводом на английский язык”. Очень похоже!
Написал Сергей Васильевич произведение у нас – и как бы для нас, а потом, эмигрировав, словно подумал, что по-русски-то, наверное, его не поймут. И – готово!
Вообще, мне кажется, что соотношение первой и второй редакции какого бы то ни было музыкального сочинения – это либо отношение “черновик-чистовик”, либо отношение “оригинал-копия”. И здесь мы, на мой категоричный взгляд, имеем дело именно со вторым случаем. Очень люблю это гениальное произведение – и именно редакцию 1913-го года.
Соната у Ильи прозвучала интересно, насыщенно, чувствовал он себя уверенно и было видно, что играет с удовольствием. То же, впрочем, можно сказать и о “соседях по программе” вышеупоминаемого шедевра – а были среди них три романса Ор. 28 Шумана, “Элегическая песнь” Чайковского (в прошлые разы, кажется, называемая мною “Меланхолической”. Это ошибка или есть такой вариант названия?) – а также “Пляска смерти” Сен-Санса – Листа (Horowitz+)
Впрочем, могу высказать два соображения, одно в пользу сонаты и одно в пользу “соседей”. Соседи очень хорошо были выстроены по форме (и это классно), но при этом было в них некое “сковывающее начало” (не забываем, что конкурс). Соната же была в этом плане абсолютно свободной (и это супер!) – но можно было бы еë чуть подобрать в смысле уровней темпов – осознания того, до каких значений сажаем темп в мимолëтном агогическом моменте, а до каких – уже в основательном, на разделах формы и так далее. Ну а где, наоборот, сжать темп. И тогда бы форма еë стала ещë совершеннее. Но вот восклицательный знак в конце как раз был, да ещë какой!
Отдельные пару слов про “Элегическую (меланхолическую?) песнь”. Возникло в этот раз ощущение, что театр жизни закрывается добрым сказочником или часовщиком, приехавшим под вечер останавливать часы на старой башне. И всё радости-горести былых дней растворяются в одном свечении, одной улыбке этого вечера. И ведь да, последний год жизни Чайковского. Глубина единого взгляда на всю жизнь, закат, любовь к прожитому.
Немного иначе решено это ощущение в “Размышлении” из того же опуса, но и там, и там – оно!
Что ж, потом был Алессандро Виллалва с его в целом лирической программой, с которой он, кажется, не успел договориться о повиновении, в частности, со 116-м опусом Брамса. Музыку он эту любит и, безусловно, умеет играть. Ощущение, что человек перенапряг душевные силы в ожидании результатов конкурса и направив их на собственно ожидание, а не на ремесло. Впрочем, экспромт Чайковского прозвучал замечательно – с юмором и профессионально качественно. Неплох был и Прокофьев с его Седьмой сонатой, не безупречен, но более благополучен, чем Брамс.
Поаплодируем в любом случае от всей души этому милому человеку и музыканту – с благодарностью за его визит и подарок в виде Музыки.
Что же касается выступления последнего на сегодня участника Николая Кузнецова, который, помнится, в первом туре проявлял полярность в проявлении эмоций с божественным пиано и экзальтированным форте, то можно сказать, что полюса сейчас более устаканены, несмотря на то, что программа могла бы здорово спровоцировать на обратное – одни “Картинки с выставки” чего стоят. Что касается Хинастеры, то в нëм это уже “чуть более позволительно”.
В “Картинках” было много хорошего в мыслях, образах, можно бы подкорректировать текстовое воплощение в виде более точного ему следования (ritenuto там, где они есть, а не наоборот, то же с паузами). Но, ещë раз подчëркиваю, человек, безусловно талантлив.
Вот таким был четвëртый день конкурса у пианистов – и первый день его второго тура.