Большой театр предъявил последнюю премьеру сезона.
Это не срочная замена. Премьера, ныне переработанная авторами, готовилась еще до пандемии. Но теперь, когда лихорадочные поиски отечественного производителя стали перманентной заботой театров, программа из трех одноактных балетов поддержала заданный прежде план премьер.
Премьера одноактных балетов в Большом театре перенесена на май
Два из трех балетов носят такие названия, что иначе как словом «селфи» их не опишешь: “Made in Bolshoi” и ««Танцемания». Они сделаны хореографами Антоном Пимоновым и Славой Самодуровым соответственно, и это не только взгляд со стороны на труппу, но и ее самопрезентация, кадастр возможностей. Тем более слово «селфи» подходит для балета «Времена года», поставленные активно действующим премьером ГАБТа Артемием Беляковым для коллег.
Антон Пимонов, автор балета “Made in Bolshoi” , худрук балета Пермского оперного театра, воспитывался в Мариинском театре и на хореографии Баланчина. Отсюда его страсть к холодноватым эксерсисам для солистов, вторых солистов и кордебалета, похожим и на архитектуру петербургской улицы зодчего Росси, и на эстетику мистера Би.
Уроки последнего – это, как я писала про Баланчина,
«необходимость выявить архитектонику па, а не их «психологическое» содержание»,
и приоритет точности над интерпретацией. В танце важно построение «объективного» пространства: его «пустота» наполняется каркасом хореографии. «Классическая лексика переосмысливается в иной геометрии, со множеством непараллельных прямых и по-другому пересекающихся плоскостей». Ну, и с музыкой отношения строятся напрямую: хореограф пристально вслушивается в закономерности партитуры.
Все перечисленное Пимонов исполнил, кроме последнего. Его отношения с сочинением Анатолия Королева (концерт «Фигура речи») казались не родственной связью сына с матерью, но формальными переговорами пасынка с мачехой. Музыка устроена по лекалам деконструкции: есть мелодия и ее пафос, но оба фактора постепенно уничтожаются композитором, вплоть до приближения к энтропии и хаосу.
Хаоса, кстати, Баланчин не терпел. И если баланчинист Пимонов взял музыку, где бодрость объективно становится зловещей, короткие отрывки сменяются тягучестью, а гармония превращается в тарарам, танцу стоило в какой-то момент отойти от бодро-сдержанной, равномерной четкости.
Этого почти не произошло. Артисты ГАБТа четко выдерживали указания постановщика, выдавая танец ритмически размеренный, как катание на советском зимнем катке, и борющийся с музыкальной энтропией. Мальчики и девочки демонстрировали, что они умеют прыгать (отлично), упираться в пол носком пуанта (красиво), поправлять рукой колено партнера (смело) и производить впечатление энтузиастов, исправно производящих неоклассические балетные па. Правда, иногда упругие позы танцовщиков «оплывали», как оркестровые аккорды. Но это было редко и не системно.
Впрочем, может, именно такой облик и есть портрет (автопортрет) труппы? Выучка – главное, и послушание, несмотря ни на что, остальное приложится? Нет. Труппа Большого не такая. Она разнообразней. Артистичней. Труппа может откликнуться почти на любую задачу, и не раз маскировала постановочные банальности. Да совсем просто: если буклет ГАБТа называет Королева «представителем так называемого постмодернизма в музыке», отчего в балете следа этого «изма» нет? Как и осознания того, что торжественность тут выморочная, как будто начало «Заратустры» Штрауса разрубили на части и приправили толикой глумливости.
Зато след «изма» есть в сценографии, весьма остроумный: художник Настя Травкина поместила на задник рожицу глупо улыбающейся красногубой блондинки, а позже перевернула личико вниз головой, так что распахнутые простодушные глаза уже не казались простодушными. А когда, ловко прокрутившись на обеих стопах и в очередной раз красиво выбросив ногу в батмане, танцовщики не узнали, что Королев троллит, а Пимонов нет, оставалось лишь восхититься дуэтом Екатерины Крысановой (ею – особенно) и Владислава Лантратова, а также умением всего балетного коллектива показать, что шоу маст гоу.
«Времена года» на музыку Глазунова в постановке Артемия Белякова трогательно инфантильны, хотя с виду, наоборот, полны брутальности. Классический премьер театра, мечтающий о профессии хореографа, старался сказать новое слово в интерпретации темы времени. Но уже либретто (его суть – в противопоставлении Зимы и Лета как мужского начала, Весны и Осени как началу женскому, инь-янь, короче) полно напыщенных оборотов, и слов с большой буквы, типа Вечность и Сфера. А я знаю по многолетнему опыту, что, чем пышнее авторские объяснения, тем жиже итог.
Беляков – отдельно – говорит о красоте и силовой плотности своей хореографии, которая всех испытывает на прочность. Но многогранная сложность музыкальной фактуры и ее настроений, отчетливо разных, почти не находит отражения в танце.
Зима на сцене «холодна и отстранена», Весна «отчаянно стремится к жизни и любви», Лето «познает уверенность и свободу», забывая про Вечность, а Осень вообще тянется к сладострастию и беспутству». Мир от беспутства рушится. Сфера (она же солнце, большой динамичный шар над сценой) погружается во мрак (то есть в темное покрывало). «Поток вечности поглощает погибшую Осень».
Все эти абстракции сделаны с помощью бесконечных прыжков и высоких поддержек, отсылающих балет в советское прошлое. Костюмы Анны Костриковой, нарочито дизайнерские, прозрачно-мешковатые, говорят о 21-м веке. Но пластика…
Это и правда балет о времени, но не в том смысле, какой вкладывал автор. Консерватизм мышления и его монотонность (не считать же разнообразием вихляющие бедра Осени) сделали постановку отголоском прошлого. Несмотря на «новаторский» прием полуопущенного завеса, когда публике видны лишь ноги танцующих. Ноги, впрочем, хорошо работающие.
Солировали Владислав Лантратов, Анастасия Сташкевич, Артем Овчаренко и Мария Виноградова. Их мастерство хотелось бы видеть в более интересной хореографии, а тут большого вдохновения у исполнителей не наблюдалось.
Отдохновение души наступило на финальном балете – «Танцемания». Слава Самодуров взял музыку Юрия Красавина и сделал вдохновенный драйв.
Фантазия хореографа, возглавляющего балетную труппу Оперного театра в Екатеринбурге, просто зашкаливает. Восхищения достойно, как под его «пером» классические па расцветают букетом нюансов: здесь чуть сдвинуто, там немного приукрашено или сдобрено мелким балетным «хулиганством», веселым кривляньем – и классику не узнать.
Вот что значит умело наложенный макияж. И точное следование «высоковольтной» музыке Красавина, с ее игрой во флирт разных по совместимости инструментов, снижением парадности, программным конфликтом непосредственности с расчетом и, как говорит Самодуров, большим юмором.
Вячеслав Самодуров: “С одной стороны, мы многое сохранили, а с другой – потеряли Петипа”
Зигзаги энергетических выбросов совмещались с дерзкой галантностью дуэтов, а намеки на па известных балетов не мешали авторской самобытности. Танец на фоне больших «металлических» заклепок и вспышек света щедро снабжался «диссонантной рябью», следуя ей же в музыке.
Множественная перкуссия партитуры находила отклик в пружинистом «грохоте» пластических мотивов. Три дуэта и общие выходы: в них царили, как тут и надо, вульгарность и грация. Плюс ироничная насмешка и над гламуром, и над бодрой ролью умелых исполнителей, «рабочих лошадок» любого балета.
В итоге танцемания возникла не только на сцене, но и в зале, у публики. Зрители долго не отпускали артистов на поклонах, благодаря за увлеченность профессией. Стильную оторву Екатерину Крысанову, элегантного Семена Чудина, милую Анастасию Сташкевич, гуттаперчевого Вячеслава Лопатина, и их свиту, мужскую и женскую (кавалеры были в невзрачных трико, чем подчеркивалось их традиционное положение «при балерине», а дамы щеголяли в изысканно-коротких, серебристо-черных «кринолинах», всё от Анастасии Нефедовой).
Остается сказать, что все три балета – мировые премьеры. И что дирижер Антон Гришанин, как всегда, ловко совмещал удобство музыки для танца и непрерывность изложения логики партитур. А мы увидели портрет труппы, которая способна на многое, если ее как следует заинтересовать.
Майя Крылова