Мировую премьеру балета по пьесе Шекспира показали в Большом театре.
«Бурь» в истории мировой хореографии было довольно много. К этой версии музыку написал композитор Юрий Красавин, который в этом сезоне просто нарасхват. К работе Красавина привлек хореограф, что усложнило ситуацию: Слава Самодуров известен как заядлый перфекционист.
Двухактный балет, как всегда у Красавина, полон разных слоев. Есть и парадный дивертисмент, и забористый экшен, и потаенная мистика, и комедийность. Это соответствует многослойности литературного первоисточника, который был задуман Шекспиром как развлечение с моралью.
Пьеса полна фантастически-волшебных элементов, а это издавна область балета. Красавин начал с обработки Семнадцатой фортепианной сонаты Бетховена, известной под названием «Tempest». Мотивы сонаты, быстрые и медленные, пронизывают балет, словно золотые нити. Кроме того, есть влияния британских песен времен Шекспира. Балет начинается с матросского хора, под грохот барабана, и старая добрая Англия возникает в ушах как по волшебству. Только чьему? Красавина? Или Просперо?
Три четверти партитуры – чисто авторская музыка. Есть в ней инструменты для отдельных персонажей. Не обошлось без челесты и аккордеона, такие терпкие тембры автор музыки любит. Разнообразна и обильна перкуссия от грохота до шуршания.
«Ударные там из невысотных чуть ли не все, которые есть, и крупные, и мелочи, у меня обычно так в партитурах»,
— говорит композитор,
«из высотных — колокола, литавры, маримба. Привязки к персонажам были две, но получилось в результате, что одна — контрабас соло к Калибану, предполагалась привязка саксофона — сопрано к Ариэлю, но Слава ее не выдержал, под эту музыку и другие танцуют, он меня спрашивал, можно ли так, я согласился.
Про атмосферу волшебства он никаких пожеланий не высказывал, я ее создавал по наитию, разными способами».
Тут конечно, я не смогла не расспросить Красавина о приемах создания волшебной музыки.
«Я там придумал систему аккордов из двух целотонов, получается кластер, но слышна целотонность по этажам — не знаю, как понятнее объяснить.
В конце, когда магия заканчивается – целотоны разрешаются в трезвучия».
При этом музыка неоднозначна: мелодия царит, конечно. Но иногда слышатся гладенькие, традиционные и очень дансантные сантименты а-ля «балет о любви», а иногда – почти угрожающий «разброд и шатание» на тему «балет о судьбе». Часто шаманит рояль, а особенно клавесин, создавая прозрачно-холодное звучание не от мира сего (соло на премьере — Анна Гришина).
И тут композитор, которому в процессе работы пришлось вытерпеть много требований о переделке музыки, совпал с хореографом. Ибо балет Самодурова – это балет-сон, колеблющийся, полубесформенный (как все сны) и неумолимый. По Шекспиру «жизнь сном окружена», как резюмируют в финале пьесы. «актеры наши были духи и в воздух испарились все».
Причем это сон Просперо, который тут главный персонаж. Его волшебство воплощено в письменах на его теле, и, когда решено не колдовать более. слуги в черном просто стирают надписи-тату с кожи. А до этого Просперо мало танцует, но всеми наглядно манипулирует, причем многие приемы взяты из столь же наглядных реплик Шекспира, часто напоминающего о движении и пластике персонажей. В итоге, по мысли Самодурова, должно возникнуть размышление на тему
«что такое человек, природа и цивилизация, естество и культура».
Следуя за Шекспиром, у которого речь разных лиц различна, хореограф выстраивает здание балета тоже из разности – танца классического и не очень (главные герои и духи), гротесковой или повествовательной пантомимы ( пассажиры корабля), бытового жеста (когда героям нужно таскать камни и пить алкоголь из горла бутылки).
У Просперо, творца и тирана, своя линия, Он вбирает всё и как бы копит это в себе, мало расплескивая наружу. Благодаря разделению пластик балет внятен и одновременно загадочен, как и подобает опусу по «Буре». Это «Чайка» семнадцатого века, в ней важны подтексты, считает хореограф. И видно, что Самодуров сам писал либретто трагикомедии, ориентируясь на тему эволюции Просперо, простившего своих обидчиков.
Дуэты любовников, Миранды и Фердинанда, в количестве трех, тоже не походят друг на друга. Если первый, знакомство, полон колких и ломких па, то есть взаимного щенячьего восторга, то второй, на объятиях, знаменует блаженный расцвет любви, а третий, почти величественный, уверенность в будущем счастье. При этом степень «классичности» танца растет. Дирижеру Павлу Клиничеву вся динамика нипочем: он ловит замыслы и музыкальные, и танцевальные на ходу.
Когда возникают танцы духов, хореография – по смыслу – должна стать частью волшебства. Это накладывает сложности на работу хореографа: попробуй преврати всем известную азбуку па в новый, невиданный, а главное, нечеловеческий язык.
Самодуров с этим справился. Его комбинации весьма изобретательны и детально – часто за счет нерегулярной ритмики – играют на образ неких потусторонних существ. Автору важно, чтобы был «не просто пируэт, а эмоциональный выхлоп». Этот большой, эмоционально-элегантный, дивертисмент – кульминация спектакля.
Вот только потерпевшим кораблекрушение в целом отдано мало сценического времени, можно бы и больше. Гротеск простонародья – важная шекспировская краска. Тут она смазана. Как и танец Просперо: его не хватало. Зачем в балете колдовать руками, когда можно ногами? Он же не Фея Карабос.
Нужно отметить работу художника по свету Сергея Васильева, который не зря назвал эту постановку «светопредставлением». Особенно эффектно начало, когда из дыр на заднике в момент бури на публику хлещут яркие пересекающиеся лучи. Так Просперо наводит бурю.
Сценограф Алексей Кондратьев, который явно хотел минимализма в декорациях, меня не убедил, Твердые волны (то есть пластиковые –наверно, пластиковые – извилистые палки, спущенные сверху), как-то смущали сделанностью ни о чем, а задник в волнистых овалах с точками, похожий на скопище глаз, отвлекал от танца визуальной назойливостью.
Да, были еще звезды-заклепки. Огромные. В умозрительных декорациях острова нет моря, солнца и ветра. Да и волшебства нет, даже (ради бога, если душа творца требует) в стиле хай-тек. И минимализм может быть назойлив. Кстати, сценограф со своей инсталляцией и композитор работали изолированно друг от друга, и это заметно.
Костюмы Игоря Чапурина в жару помогли многим артистам, ибо они часто состояли из перекрещивающихся полос ткани, оставляя тело открытым. Маска на лице Ариэля, буквальная чернота Калибана, светлые комбинезоны духов, «исторические» темные одежды короля и его свиты, темные крылья Просперо — все почти условно и понятно. Торжественно надетая на Просперо в финале королевская мантия в «бриллиантах» – тоже. Это и правда «спектакль вне времени».
Сам факт того, что труппа танцевала премьеру в тридцатиградусную душную жару, достоин восхищения. Одна Терпсихора знает, как это было трудно. Поэтому ни слова критики, да и, честно говоря, ее никто из исполнителей не заслужил. Хороши все.
Трагически-неулыбчивый Просперо (Денис Савин), впадающий однажды в пластическое безумие, но на наших глазах научившийся искусству милосердия.
Ловкая и нежная, вполне земная Миранда (Маргарита Шрайнер).
Обаятельно-красивый и еще более ловкий Фердинанд, простой в манерах, но при этом изысканный (Алексей Путинцев): его двойные ассамбле были безупречны.
Шустрый и причудливый Ариэль (Вячеслав Лопатин), который одна нога тут, а другая – там. Угловатый, брутальный, как ему и положено, Калибан (Игорь Горелкин).
Тройка победоносных богинь в алом на празднике. Толпа матросов с жигой. И сонм духов, с их нечеловеческим, то есть заведомо легким танцем и почти нечеловеческой выносливостью. Пара молодых влюбленных радостно вливается в этот парад декоративной магии.
В общем, всем дать медали за мужество в экстремальных профессиональных условиях.
Чего в балете нет, так это хэппи-энда. Наоборот. Просперо всех и всё отпускает, в том числе и свое волшебство, а сам, в одиночестве, бессильно откидывается в кресле. Неподвижно.
Он спит, надо полагать. Может, и вечным сном. И это миг торжества варвара Калибана, полного активной силы. Теперь ему никто не противостоит. Ему сдались без боя.
Вот так и наступит «дивный новый мир», только не тот, о котором грезит наивная Миранда, а тот, что описал Олдос Хаксли в знаменитой антиутопии «О дивный новый мир», используя слова Шекспира с горькой иронией.
И нет более актуального финала, чем этот. Просперо, «человек, укротивший природу и время», снимает все тревоги? Как сказать. Возможно, они только начинаются.
Майя Крылова