Большой театр чествует Римского-Корсакова.
Два концерта в рамках фестиваля к 180-летию со дня рождения композитора прошли на Исторической сцене Большого театра. Первый вечер был отдан симфоническому оркестру ГАБТа, второй – солистам оперы, хора и оркестра.
В обоих случаях за пультом стоял Дмитрий Лисс, глава Уральского академического филармонического оркестра. На сегодняшний день он один из лучших маэстро в стране, что и доказал — снова — в Москве,
«Не производя ничего, можно умереть от скуки»,
— писал Римский-Корсаков. И давал пример творческой активности. Она разнообразна, и отнюдь не только по линии оперы. И важно что Римский-Корсаков отнюдь не исчерпывается тем, что в буклете фестиваля иронически описано как «национально –этнографическое направление в русской музыке», созданное композитором такого типа:
«безопасный и безобидный русский сказочник, на чьих операх … приучают к классике подрастающее поколение».
Есть и более хлесткое, но правильное определение ареала, в рамки которого пытались и пытаются втиснуть композитора: юбилей —
«хорошая точка, чтобы перебрать «пыльный гардероб» конца 19-го века, когда на Римского надели «костюм» нерушимого классика русской музыки, а затем и 20-го века, когда возник и законсервировался образ родоначальника изобретаемого соцреализма».
Конечно, можно ставить оперы Римского Корсакова буквально, и нынешний фестиваль дал образцы такого прочтения. Но можно и нужно понимать, что такие рамки тесны композитору, который всю жизнь искал и экспериментировал.
За примерами далеко ходить не надо, достаточно послушать его музыку. Народные драмы, волшебные сказки, злая политическая сатира, античная история, мистика и языческий пантеизм, украинско-гоголевский смак, европейские музыкальные искания в «Моцарте и Сальери» и … Концерты в Большом театре отразили далеко не все. Но и этого было достаточно, чтобы понять: на пыльного классика и «родоначальника» юбиляр совсем не похож.
Жаль, что в программу фестиваля не вошли редко (или сравнительно редко) исполняемые сочинения мастера: его романсы, концерт для фортепиано с оркестром, струнный квартет и многое другое. Это было бы нешаблонным решением. Но Дмитрий Лисс сумел так подобрать отрывки и целые произведения, что разнообразие юбиляра было очевидно, как и мастерство ослепительных по «вкусности» звучания сочинений.
Концерт оркестра начался с увертюры «Светлый праздник», где, кроме традиционных праздничных фанфар (в прямом и переносном смысле) можно было услышать, как «колокольный звон» создается с помощью скрипичного пиццикато, и, как говорил автор музыки, возникает
«плясовая церковная инструментальная музыка».
Эта парадоксальная вещь на темы из «Обихода» почти не имеет канонических примет, но передает чувство перехода от мрачности кануна праздника к веселью светлого воскресенья, и весьма бурному. Главное тут –
– безыскусность звучания и отдача общему ликованию.В «Летописи жизни и творчества» композитор говорил о желании выразить «легендарную и языческую сторону праздника», и Лисс с оркестром это желание выполнили.
Четыре музыкальные картины из оперы «Золотой петушок», связанные с образом царя Додона, перенесли публику в иные области: лирика с гротеском и гротеск с лирикой. Римский умел это делать как никто. Даже фанфары трубы звучат как-то ехидно, и всё — с какой-то подковыркой. Есть сонное безделье («царствуй, лежа на боку»), есть донельзя знойная флейта (жара и восточная нега).
Музыка прихотливая и извилистая, как будто кобра вьется у заклинателя змей. Но лейтмотив крика Петушка и визги скрипок все это пронзают фатальной тревогой. И марш (нет, маршик) похода почти кафешантанный: медь рявкает, музыка становится лихорадочной, до истерики, но будто пропитанной тлением. Весь авторский сарказм хорошо удался Лиссу и оркестру.
«Сеча при Керженце» — широко известный фрагмент оперы «Сказание о граде Китеже». Оркестр сполна передавал настроение злого вражеского набега, беспощадности войны и суровой трагедии схватки, и это еще одна оркестровая краска концерта. Лисс музыкально акцентировал предельное напряжение сил и буйство битвы, короткие и резкие вспышки гармоний запечатлели, как композитор «озвучил» не только общее ожесточение, но искры при столкновении мечей и скорость полета стрел.
И резкая смена настроения, «Испанское каприччио». Сам автор видел в сюите «блеск виртуозности оркестрового колорита», и был прав. Парад эффектов, для которых оригинальная испанская музыка, с ее очевидной броскостью, подходит как нельзя лучше, отменно воплотили оркестранты, причем по всем статьям: тембровым, мелодическим, фигурационным и сольным.
Танцевальная сущность музыки юга выделялась ненавязчиво, но явственно. Стихия чувственной свободы гуляла от гитарных имитаций до очевидных кастаньет. Серенадность «Альборады», пасторальность «Вариаций», возвращение — по-иному — снова к «Альбораде», томная и яростная «цыганщина» «Сцены и пляски гитаны», с каденциями нескольких инструментов. И, наконец, «Астурийское фанданго», с его рондо-тематизмом всё было так, как, несомненно, хотел бы автор музыки.
Яркость продолжилась в сюите «Шехеразада», где проявился талант Римского-симфониста. Восток «1001 ночи», вдохновивший композитора, заставил коллегу автора, Александра Глазунова, написать восторженные строки про «искусство владеть формой в сочетании с искусством оркестровать».
Секвенции и вариации мотивов здесь словно приключение и знак волшебной изменчивости: как еще можно сказать о том, что откроется за горизонтом на пути корабля? «Описание» бескрайнего океана, то тихого, то штормового, по волнам которого переваливается корабль Синдбада, любовные приключения принца с лирикой или ритмически острая пестрота праздника в Багдаде, как бы с гулом толпы — все явлено почти наглядно, словно в кино или на подмостках. Эту условно ориентальную театральность, именно условную, ибо подлинных восточных мелодий в сюите нет, с намеком на театр и следует, по-моему, преподносить, что Лисс с оркестром и сделали.
Второй концерт был вокально-хоровым, но оркестровые номера тоже присутствовали. Начавшись с шествия князей из оперы-балета «Млада» ( хорошо, что в афише значились не только шлягерные вещи), вечер закончился апофеозом «Свет и сила, бог Ярило» из «Снегурочки».
Отмечу некоторые вехи. Олег Долгов, с гиком и шиком спевший Песню про Голову из «Майской ночи». Гюзель Шарипова, передавшая медово-эротическую сладость арии Шемаханской царицы. Прекрасная Полина Шабунина, с ее красивым тембром и стилевым соответствием (любовь и прощание в лирическом распеве) в колыбельной Волховы. Не хуже Шабунина спела и арию Снегурочки из пролога оперы.
Отменная дикция Владислава Попова в песне Варяжского гостя (в моей голове в этот момент крутилось «могут же, когда захотят!»). Язычески-девичья прелесть арии Февронии про лес, выявленная Анной Нечаевой. Редкость на наших подмостках – ариэтта Ивана Царевича из «Кащея Бессмертного», пел Владислав Чижов. Густые низы голоса Алины Черташ в Третьей песне Леля. И это далеко не все.
Увы, слов хора было не разобрать, что бы он ни пел, а титры не предусмотрели. Так что если, к примеру, вы не знаете, что в Свадебной песне из «Садко» поется «То не рыбку нес ясен млад-рыболов», то и не узнаете. Правда, слова «прощай, Масленица» в Проводах этого праздника я услышала, а музыка подсказала все прочее.
С Полонезом из «Ночи перед Рождеством» еще проще: и сюжет подсказывает, где в этой опере полонез, и имя Екатерина тоже. Но прежде всего – подсказка «старинной» музыки о славословии монарха.
Оркестр с Лиссом во главе почти всегда был корректен в отношении солистов. А в «сольных выходах» радовал разнообразной красочностью, будь то пляска скоморохов из «Снегурочки», шествие Берендея, «Окиан-море синее» (вступление к «Садко») или картина «Три чуда» из «Салтана», где в коротком временном промежутке нужно скрестить белку, богатырей и царевну-Лебедь, всех с разной по типу и настроению музыкой. Участие детского хора, конечно, умилило публику, да и пел хор хорошо (сцена Весны с птицами из «Снегурочки»).
Жаль, что редкого из Римского-Корсакова было мало, я бы, например, с интересом послушала бы фрагменты «Сервилии» или той же «Млады». И не могу не отметить, что соло в оркестре (тринадцать музыкантов, потому всех не перечислишь), которые так любил Римский-Корсаков, всеми солистами и во всех произведениях были — оба вечера — исполнены превосходно.
Майя Крылова