Сольный вечер Екатерины Семенчук прошел в зале «Зарядье».
Певица выступила вместе с пианистом Семеном Скигиным. Программа официально состояла из двух частей, цикл Глинки «Прощание с Петербургом» и цикл Мусоргского «Песни и пляски смерти». На самом деле певица добавила обширное третье отделение: восемь бисов.
Концерт показал, что глубокому и сочному меццо-сопрано Семенчук подвластно всё. Диапазон стилей и настроений был безбрежным. Элегическая романтика Глинки (и знаменитый мчащийся хит , где «веселится и ликует весь народ»). Мрачные видения Мусоргского. Россыпь арий, романсов и песен в бисах. Семенчук – актриса вокала. В каждой вещи ею передается свое, особенное, эту вещь определяющее.
«Уметь создать персонаж рядом с собой, наполнить его жизнью – и вести»,
— говорила Семенчук в интервью. И правда: ее концерт – большой цикл маленьких моноспектаклей, совершенно разных, в которых главную роль играет гибкий, многогранный, меняющийся голос.
Традиционные примочки певиц в сольнике, как то декоративные пассы руками, закатывание глаз или обильная мимика, были использованы мало, а то и вовсе не использованы. Голос начинал и заканчивал – переменой интонаций, игрой акцентов, динамикой громкости. И был художественный вкус, было чувство меры. Велик соблазн картинно приумножить эмоции, если поешь романс о любви или вещаешь о смерти. Но Семенчук так не делает, легкий и поверхностный успех ей не нужен.
Цикл Глинки связан с идеей пути, странствий души и тела, поиском новых впечатлений. Тут есть баллада, романсы, колыбельная, терпкое болеро и томная баркарола. Есть страстность Еврейской песни, изобразительность птичьих трелей в «Жаворонке» и брутальная поэзия воинской доблести в песне рыцаря. И ритмичный танец вокала в «Болеро», с его упоением любви и угрозой за измену: «О дева чудная моя…».
Певица все это сделала наглядным. Вот переживание бренности в романсе «Давно ли роскошно ты розой цвела…». На словах «ты чудно мерцала» голос Семенчук сам словно замерцал. С ощущением грезы и благоговением. Мы словно слышали блески морской волны в «Баркароле», когда голос то прибывал, то убывал, словно прилив и отлив. Мы вместе с вокалисткой переживали явственно слышимое «ожиданье, нетерпенье», а также изумление от невиданного бега паровоза в «Попутной песне». И верили, что «жизнь наша дружбою согрета», при исполнении «Прощальной песни».
Семенчук передавала разнообразную глинковскую палитру, от кантилены до акцентированной синкопы, от пылкой стремительности и скороговорки до мерной певучести. Густой тембр, особенно красивый в середине и низах, лился как мед. Небольшие недостатки (иногда подводила дикция, иногда – верхние ноты) можно в расчет не брать, ибо достоинств было неизмеримо больше.
Грустный колорит Мусоргского певица «сформулировала» в особой манере: и сдержанно, и броско, именно за счет сдержанности. Так и надо, цикл сам по себе достаточно страшен. В пении был ужас видения смерти как одушевленного существа – и кошмар жизни, бессильной перед фатальностью кончины. Четыре столкновения живого и мертвого прозвучали совсем по-разному. «Колыбельная» стала жутким диалогом сходящей с ума от тревоги матери умирающего младенца – и совершенно хладнокровной старухи с косой, равнодушно напевающей «баюшки, баю, баю».
В трагикомедии «Трепака» мотив и вокал были как данс-макабр и гаерный ужас. «Серенада» заворожила жутью ночного предсмертного бреда. А «Полководец» пронял контрастом воодушевления битвы – и неизбежным похмельем после нее, злорадным торжеством той, костлявой, у кого нет правых и виноватых, а есть только мертвецы. Семенчук заставила буквально оцепенеть, так впечатляюще она, летописец событий, нарисовала картину человеческого несчастья и безумия, и, как следствие, торжества небытия.
Небывалое количество бисов – поистине щедрый дар. Солистка как будто задалась целью поразить диапазоном своих возможностей и трактовок. Залихватский « Гопак» Мусоргского, с сочным задором вокала, знаменитая элегия Чайковского “Средь шумного бала”, где голос должен вальсировать. Испанская тонадилья Гранадоса «Скорбная маха», где ни на йоту не было «испанщины», но царила нужная драматическая сдержанность. Нежная «Колыбельная» Дворжака, вызывающе-лихой «Старый муж» Верстовского, смешливо- кокетливая сцена опьянения Периколы из одноименной оперы-буфф Оффенбаха. И пара романсов. «Нет, не тебя так пылко я люблю…». Лермонтов, Шевченко в переводе Мея и Алексей Толстой, большая поэзия и камерные чувства, разгульный пляс и ностальгия.
Эмоции и языки сменялись как в калейдоскопе. Семенчук снова блистала артистизмом, голос свободно играл в разные настроения. Публика, ошеломленная вокальной щедростью и высоким уровнем взаимодействия пения и опытнейшего аккомпаниатора (игравшего на рояле как бы вполголоса), не хотела отпускать примадонну со сцены.
Известно, что певица давно поет циклы Глинки и Мусоргского и успешно с ними гастролирует. Но ощущение свежести, отсутствие рутины и штампов сопровождало весь концерт в зале «Зарядье». Ироническая мрачность великой музыки Мусоргского не устранила этого переживания. Романтическая ясность Глинки его усилила.
А я вспомнила одну из лучших партий (и ролей) певицы, ее Любаву в «Садко» на сцене ГАБТа. Тогда я писала о чудесном во всех отношениях пении Семенчук. Сейчас могу повторить эти слова.
Майя Крылова