Девятый фестиваль «Опера априори» открылся в Концертном зале «Зарядье». Звучала французская музыка двух столетий. В концерте встретились солистка Большого театра, сопрано Альбина Латипова и пианист Юрий Мартынов.
Латипова из тех молодых певиц, чьи выступления стоит отслеживать. Ее глубокий, ровный голос полон силы, но и в камерном репертуаре он более чем уместен, ибо озарен как личной теплотой и изяществом, так и чувством стиля. Такое не подделаешь. Достаточно услышать ее партии в спектаклях Большого театра: в «Ариоданте» или в «Путешествии в Реймс», например. Или как Латипова пела на одном из прежних фестивалей «Опера априори» в оратории Мендельсона «Илия».
Юрий Мартынов – маститый исполнитель с международным именем, одинаково хорошо знающий и современное и исторически ориентированное исполнительство. Так что дуэт получился прелюбопытный.
На концерте в «Зарядье» певица исполнила «Пять греческих народных мелодий» Равеля и его же вокальный цикл «Шехеразада». В греческом цикле, с несомненно балканскими мотивами, нужно показать не только женские, но и мужские эмоции: есть взволнованная, с восторгом предвкушения, песня невесты, обращенная к жениху, есть «вязкая», как текущее масло, песня сборщиц мастикового дерева, но и лихое хвастовство песни «Какой кавалер со мной сравним?», где ухажер хвастается своими поясом, пистолетом и саблей. Или «Навеселе», где короткая песня – как танец без берегов, и поется в ней уже просто «тра-ля-ля», от избытка чувств. В каждой миниатюре – свой музыкальный характер, и Латипова это отменно передает.
В ориентальном цикле Равеля автор, с помощью стихов Тристана Клингзора (псевдоним французского поэта Леона Леклера говорит о «декаденстве» его поэзии) интерпретировал дух сказок «1001 ночи». И тут – недаром они рядом в программе! – возникает перекличка с Дебюсси, который тоже прозвучал в концерте: сход выразительного и изобразительного. У обоих мэтров сочность картинки сочетается с мечтательностью образа, который плавно разворачивается, без резких переломов. То есть оба автора – мастера «осязательного» слияния и созерцательной красочности.
Чтобы спеть «Шехеразаду», нужно « «слушать пенье волн над бездной зыбкой, с их древним ритмом, полным чар». Внимать, как писал Клингзор, шелку тюрбанов, бронзе лиц и говору пестрого рынка. Вот эту, ленивую очарованность Азией и восточной экзотикой, эту игру ума рафинированного европейца эпохи «рубежа веков», в прихотливом смаковании узора музыки, похожей на персидский ковер, певица и показала в трех фрагментах («Азия», «Зачарованная флейта» и «Равнодушный»), вместе с пианистом и солисткой оркестра Большого театра флейтисткой Натальей Береславцевой, словно заклинающей змей медитативным звуком инструмента. Был еще тонко исполненный бис, каватина Лейлы из «Искателей жемчуга», где восточная тема была продолжена с колоритной лирикой.
Юрий Мартынов выступил не просто как вдумчивый и внимательный «человек за роялем» при вокале. Его сольным выступлениям была отдана половина концерта. Вечер с Мартынова и начался, когда он вышел играть на клавесине. Причем клавесин стоял необычно, в левом дальнем углу сцены, исполнитель же сидел к публике спиной. Голос по радио объяснил, что это продуманное решение, ибо в углу самая лучшая акустическая точка в зале.
Конечно, Мартынову виднее, но предположу, что и стандартное расположение посередине подиума вряд ли сильно ухудшило бы звучание: звук у пианиста отчетлив и, я бы сказала, бескомпромиссен. Полутона музыкальных эмоций возникали как бы между четким почерком выписанных «строк». Так было, начиная с Рамо, с его сюиты для клавесина (1727-28), в которую входят хиты: например, заполошная и при этом скорее драматическая, чем смешная «Курица» или отрывисто-прыжковая, почти спортивная музыка «Дикарей», которая вошла в оперу «Галантные Индии».
Изобразительность в плетении гармоний быстрого «Трикоте-танца вязальщиц» сменялась медленной, отстраненной важностью «Равнодушной». Два менуэта не требовали их танцевать, но именно слушать. «Цыганке» пригодилась легкая беглость пальцев, это качество у пианиста бросается в глаза. В той же «Курице» короткие смыслообразующие трели – при всех повторениях – рождали трагикомическую суть. Клавесин под конец звучал почти «органно», полнозвучно, не так, как он часто обречен звучать: тихим подголоском в гуще старинного концерта, но как броский инструментальный индивидуум.
Мартынов сыграл еще и сюиту «Эстампы» Дебюсси, а это первое произведение, написанное после «Пелеаса и Мелизанды», импрессионизм в чистом виде. У Мартынова, в его трактовке, французский мираж перестал быть зыбким, обрел четкие, почти волевые контуры. Впрочем, это понятно: Дебюсси назвал вещи эстампами, то есть обозначил их «графичность», а во-вторых, заголовки трех изобразительных картинок определенно готовят к восприятию музыки: «Пагоды», «Вечер в Гранаде» и «Сады под дождем». Извилисто- прихотливое, как крыши Востока, звучание с пентатоникой, в память об услышанном экзотическом инструменте – балийском гамелане, восхитившем композитора. Затем всплески испанского темперамента – и музыкальные «капли», как будто отлетающие от листвы на фоне громов и молний.
Мартынов точно следовал указаниям композитора – играть «Пагоды» «почти без нюансов», ровно, чтобы мелодическая линия говорила сама за себя. Про «Вечер в Гранаде», с ритмами хабанеры, каким мы его услышали, всё сказал коллега Дебюсси, композитор де Фалья:
«В этой музыке нет ни одного заимствования из испанского фольклора, и при этом всё произведение до мельчайших деталей потрясающе испанское».
А токкатные брызги воды в «Садах» любого заставили вспомнить о танцах под дождем, тем более когда, после ливня шестнадцатых, прозвучала последняя капелька – высокая писклявая нотка.
Впереди еще два концерта фестиваля «Опера априори», сделанных по тому же принципу: Екатерина Воронцова встретится с Варварой Мягковой, а Яков Кацнельсон – с Владиславом Сулимским. Оба пройдут в зале «Зарядье».
Майя Крылова
Кстати: