В Большом театре «Пиковая дама» улетела в космос.
Балет с музыкой Чайковского в аранжировке композитора Юрия Красавина сочинил хореограф Юрий Посохов. Это мировая премьера. И не первый балет Посохова в ГАБТе: прежде были «Магриттомания», «Золушка», «Классическая симфония», «Герой нашего времени», «Нуреев» и «Чайка». Театр приглашает постановщика как специалиста по большой балетной форме, умеющего создать многоактный сюжетный спектакль.
На этот раз режиссера – соавтора у Посохова в ГАБТе нет, но есть драматург Валерий Печейкин. Он придумал квази-новый поворот старой истории.
Детали действия частично изменены. Не Пушкин и не Модест Чайковский в чистом виде, но они вместе. Неизвестного классикам синдрома раздвоения личности тоже хватает. И фрейдизма, ведь герой вглядывается в свои страхи (об этом – первая строчка нового либретто).
Герман в балете пишется с одним «н», хотя по логике нужно два, ведь действие начинается с эпизода, где герой видит монстров, причем один из них похож на Фантомаса. Навязчивые идеи, стало быть, которые не раз вернутся. По сценарию психоз, фактически – удобный повод для танца, видения не зря любимы историей мирового и российского балета. Так что
«Герман направляет пистолет на собственное отражение в зеркале. Выстрел. Из разбившихся зеркал трюмо появляются двойники Германа. Они окружают его, увлекая в зловещий вальс».
Любовный дуэт героев на Канавке опять-таки прерывается двойниками. И нет никакого Летнего сада, никаких прогулок, сразу карточная игра у Чекалинского, а Лизу Герман впервые увидит случайно, пробегая по Петербургу.
Зато есть оживленные воспоминания старухи о молодости, Версале и Сен-Жермене и два больших массовых эпизода – балы во Франции и в России. Томский – внук Графини, партию которой – в старости – исполняет мужчина.
Это старая балетная традиция: в «Тщетной предосторожности», например, старуху Марцелину исполняют танцовщики. Только там для смеха, а тут – для драмы и остроты пластики. Лизу Герман, конечно, бросает ради карт. И снова дом Чекалинского, там уже всё по оперному либретто. Ну а потом – психушка.
Картина от картины отделяется наплывами-колебаниями занавесов, они то закрыты, то открыты, что создает нервический и призрачный настрой. В середине сцены периодически возникает прозрачный куб, там проходит часть действия: вот работа со смыслами «граница и ее проницаемость». Такое, например, использовал Дмитрий Черняков в оперном спектакле «Диалоги кармелиток».
В общем, работа сценографа Полины Бахтиной, включая яркие костюмы, концептуально заметна. Когда все это происходит? В условный XIX век. И всё, даже серые грубые стены не то особняка, не то театра, многократно «отражается» в слепых зеркалах, то на заднике, то на потолке.
Не уверена, что Посохов знакомился с историей эксцентричной постановки «Пиковой дамы» Мейерхольдом или оперным «спектаклем в психушке» Додина, но фильм «Однажды в Голливуде» он наверняка смотрел. Спасение Лизы Елецким от смерти в Канавке буквально в последний момент – не только память о реплике Пушкина, выдавшего героиню замуж. Это из той же серии, что и чудесное не убийство – в картине Тарантино – жены Романа Полански Шарон Тейт и ее гостей, сделавшее финал фильма не хроникой известной голливудской трагедии 1969 года (пресловутая шайка Мэнсона), а альтернативной сказкой.
Правда, к Герману авторы балета не были милосердны. Он, как и положено, попадает в Обуховскую больницу, где, как у Додина, мучается химерами (снова двойники), и
«за всеми наблюдает призрак графини: теперь она владеет душой Германа».
Его навещает Лиза Елецкая. Но химеры безумца не только явлены из прошлого, но и приходят из неземного.
«В последнем видении ему является откровение. Герман переносится в иной таинственный мир»,
— сообщает либретто. А сам Посохов говорил:
«Чем бы ни занимались люди на сцене – танцевали, пировали, убегали – зритель должен чувствовать бесконечность и космос, в котором это разворачивается…»
Поэтому вот вам космос, в буквальном смысле. На заднике открывается поверхность какой-то планеты или Луны: кратеры на изрытой сухой тверди. Герман несколько секунд простирает к ней руки. Занавес.
По поводу финала Посохов долго интриговал общественность: вы мол, даже представить не можете, чем это закончится. И вообще, весь балет сделан «ради одной красивой мысли». Интересно, какой? Безумец в больнице видит глюки? Если имеется в виду раскаяние, то взгляд героя на космический вакуум меньше всего напоминает раскаяние. Будь тут хоть звезды, можно было бы вспомнить Канта, «звездное небо над головой и моральный закон во мне». А так…
Юрий Посохов – о “Пиковой даме” в Большом: “Вы даже не подозреваете, чем кончится история”
Юрий Красавин вольно обошелся с музыкой Петра Ильича, добавив к перемешанным фрагментам из оперы куски других сочинений Чайковского, смонтировав авторский коллаж, с резкими сменами настроений и фактур, неожиданными зигзагами музыкальной мысли, лейтмотивами хитов из оперы и переоркестровкой.
(Красавин:
«чтобы слушателя кидало между жанрами, чтобы произведение было сегодняшним, а не реставрацией»).
Пресловутая гармошка (аккордеон), о существовании которой в балете ходили страшные слухи, а первый назначенный на спектакль дирижер отказался из-за нее дирижировать, и правда звучит. Точечно и иногда. Как рыдание и всплеск. В избранном жанре фантасмагории и не такое услышишь.
Кстати, дирижер Павел Клиничев, который не испугался идей Красавина, провел спектакль с невозмутимой сдержанностью, что и нужно: смысл аранжировки и был в том, чтобы открытые страсти Чайковского заменить «закрытыми», то есть не кричащими о себе сразу, а всем корпусом приемов скорее намекающими на вселенский непорядок.
Не могу не отметить солистов оркестра, особенно скрипача Владимира Скляревского и пианистку Надежду Демьянову.
Для музыковедов и критиков на премьере большим развлечением стало узнавание использованных Красавиным фрагментов музыки Чайковского. И в каком контексте они использованы.
Вот, например, Итальянское каприччио в сцене карточной игры. Забавно, но со смыслом: идея каприччио подразумевает игру и изменчивость. Вот танец карточной Тройки: он идет на музыку из фортепианного цикла «Времена года», и какой фрагмент? «Ноябрь. На тройке», конечно. Тут композитор просто шутил. Семерки пляшут тарантеллу, то есть «Игру в лошадки» из «Детского альбома», только в размере 7\8. Игра с размерами, ритмами и метрами – это Красавин любит.
Похороны графини – тоже целесообразно: сделано на «Похороны куклы» из того же «Детского альбома». Хор мальчиков в Летнем саду поставлен в финал, когда Герман изолирован от общества, и это его бред. Контратенор Вадим Волков поет за всех – и за Полину, и за Томского, и за детей.
Можно размышлять о том, зачем во второй картине (карточная игра) из оркестровой ямы доносится микст дуэта Прилепы и Миловзора («Мой миленький дружок..») и арии Германа «Пусть неудачник плачет». Отчего в спальне Графини звучит парафраз гимна «Боже, царя храни», а Герман и Лиза обнимаются под арию-признание Елецкого. Зачем в оркестре бубен с колокольчиками, много ударных, альтовый саксофон, ксилофон и маримба. Зачем убран бас-кларнет, а у тромбонов и кларнетов в нескольких местах изменена оркестровка.
На самом деле почти все ходы музыки можно свести к общему и вполне весомому знаменателю: партитура балета о безумце, который одержим тяжелыми видениями и навязчивыми идеями. Если так, то аккордеон с саксофоном вполне уместны. И нет причин негодовать насчет «осквернения» Чайковского. Тем более что это не опера, это балет по мотивам оперы.
Проблема в другом. У Посохова есть удачные режиссерские моменты, когда, например, действие в первом акте происходит одновременно и разное в нескольких точках сцены: слева – бал в Версале, справа – рассказ Томского о бале в Версале, а Герман мечется между двух миров. Это вторит фракталам в оформлении. Или когда герой видит Лизу с улицы, глядя в окно ее дома, как грёзу, а в доме идет своя жизнь.
Но удачи перемежаются частым несоответствием «безумной» музыки и «безумного» либретто тому, что поставил Посохов в качестве танцев. Нечто подобное подозревал и Красавин, когда говорил в интервью:
«Герман неромантический герой совершенно, хотя, боюсь, у Посохова он все равно станет романтическим».
И стал.
В то время как в музыке гремят «подпольные» страсти, даже – если внимательно слушать – и в лирических эпизодах, в танце часто царит классическая усредненность. Правда, сложная технически и потому зрелищная. Это мало касается «характерных» и «полухарактерных» танцев.
Карты в пестрых «цыганских» костюмах словно разлетаются при тасовании колоды. Туз (Марк Чино) соблазнительно увертлив и обаятельно ловок. Офицеры, двойники, гости бала надлежаще дополняют сценическую круговерть. Даже похоронное шествие, пританцовывающее вместе с гробом и одетое в черную блестящую резину, работает на идею безумия. Как будто Графиню хоронят двойники Германа.
С главными героями сложнее. Герман пребывает в азарте со-де-басков, кабриолей и ассамбле, промазывая эти коржи кремом воздушных туров на аттитюд. Похоже на выходную вариацию какого-нибудь принца из «Лебединого озера».
Дуэты с Лизой колеблются в диапазоне от «Ромео и Джульетта у балкона» до прощания Татьяны с Онегиным из балета Джона Крэнко. Под музыку Чайковского, использованную Баланчиным в балете «Драгоценности» (Бриллианты», части Третьей симфонии), мы наблюдаем танец с намеком на Баланчина.
Гротеск демонов и призрака Графини, конечно, есть, это вполне выразительно и смягчает возникающую на глазах ситуацию перевода балета о разрушающей мании в балет о.. чем?
Неясно. То есть сюжетно ясно, по музыке ясно, о чем, а танцевально – не всегда. При этом кажется, что прекрасные возможности исполнителей использованы не на сто процентов, хотя танца им дано много.
Конечно, чудесный Вячеслав Лопатин (Графиня), сперва чинная старуха в платье по моде времен ее молодости, потом растрепанный серый призрак в фижмах, мог бы, как говорится, станцевать и таблицу умножения, и было бы захватывающе. Но безликая – по воле хореографа – Лиза (Елизавета Кокорева), которой только и остается, что щеголять профессиональной оснащенностью? Но никакая – опять по воле хореографа – Полина (Анастасия Сташкевич), просто партнерша для милейшего Томского, за ней приударившего? Но сам порхающий и прыгающий Томский (Артем Овчаренко), очень хорошо порхающий, и что?
Елецкий (Марк Орлов) – понятно, он красив и предан Лизе. В этом его служебная функция. Сен-Жермен (Михаил Лобухин) – тоже, в сущности, функция: протанцевать дуэт с молодой Графиней (Виктория Брилева). И наконец, Игорь Цвирко (Герман). Мощный в прыжках, искренний в мимике, умный в переживании, страсть показывает, технику разгрызает, как белка орешки, смотришь и думаешь: ему бы танец — не парад мужской классики, а что-то поинфернальнее…
…Летом в ГАБТе будет премьера балета «Буря». Ставит Вячеслав Самодуров, и снова на музыку Красавина. Посмотрим, что получится.
Майя Крылова