Глубокомыслие запада и комедия востока: программу одноактных балетов «Танц Nuvo» показали на сцене «Новой оперы». Это первый проект после присоединения «Балета «Москва» к оперному театру.
Указ о слиянии, изданный культурными институциями города, долго претворялся в жизнь. Ведь сколько юридических и финансовых проблем нужно было решить. И организационных: от репетиционных площадок для танца до определения имен новых постановщиков.
Начать, конечно, нужно было с премьер. Впрочем, с ними все очевидно: искали по линии импортозамещения.
«Моно» в хореографии Константина Кейхеля. «Этот великолепный век» Ирины Кононовой. «Озеро» Анны Щеклеиной. Автор буклета считает, что хореографы
«представляют современный танец во всем его многообразии: от абстрактной техники до сатирической сюжетности и ритуальной медитативности».
От зрителя, в свою очередь, требуется, чтобы он уловил «юмор, самоиронию и яркую зрелищность».
«Моно», с претензией на единство концепции (о мимолетности вещного мира), танца (о нем ниже), внешнего облика (артисты, специально без признаков пола, все в черных широких штанах), светового и звукового дизайна (и то, и то – Константин Чистяков).
Нам хотели рассказать, и показать, как выглядит «моно-но аварэ», японское понятие, означающее «печальное очарование вещей». То есть танец и музыка призваны отразить хрупкость и бренность красоты.
Что на деле? Беда с метафорами. Они или слишком буквальны, или чрезмерно абстрактны. Медленное, в рапиде, долгое трясение исполнителей, как водоросли в воде – это, видно, хрупкость. «Стробоскопы» световых вспышек, растекающиеся пятнами теней по артистам – наверно, удары мира по вещам. Громко-хриплый электронный звук, нечто вроде сирены с трелями, независимый от ритма и метра танца, подложен под однообразные изгибы тел. Звук, наверно, и есть признак энтропии. Как дал, так очарование и разрушилось. А волновая графика изгибов, кучно или врозь – испытание на прочность. Наверное.
Кто-то падает и потом встает, кто-то слепо бредет вдоль авансцены (ну то есть жизненный путь), руки размахивают, то похоже на закрепленную импровизацию, то нет. Тела «плывут» в мелких незаметных шажках, как девушки в ансамбле «Березка», головы кладут под подбородки друг другу, а ноги в этот миг подгибаются – для непонятливых, еще не врубившихся в хрупкость. После кружения а-ля дервиши, герои разглядывают свои ладони. Есть ли еще они в мире бренности?
«Этот великолепный век» – единственный за вечер опус, имеющий намеки на сюжет и на жанр комедии положений. Но прежде всего – на длинный турецкий телесериал о тайнах стамбульского двора в давние времена.
Есть султан в желтом, три его жены-соперницы, брат и слуга. Все проныры. Султан запускает действие с дивана, щелкнув пультом. Далее – наглядные попытки окружения привлечь внимание, ревновать, перетянуть одеяло на себя или отравить султана. Интриги, так или иначе.
По идее должно быть смешно, как смешны пародии. Но в этом ситкоме не было закадрового смеха, а иного в зале не возникло. Ориентальные радости и суета в стиле немого кино подзатянулись, половины затраченного времени бы хватило, ибо пошли повторения.
Музыка Эдуарда Козловского (то есть саунд-дизайн, как написано в программке), восток на фоне авангардного джаза и разно-векторной электроники – создавала ритм и надлежащий фон. Диван летал, увеличивался в размерах, обретал виртуальные ноги верблюда. Кулек с чьим-то младенцем переходил из рук в руки. Стакан с ядом убивал, но султан возрождался. Была даже кувалда, вызвавшая неоднозначные ассоциации. Театр мимики и жеста чередовался с судорожными приплясами без восточного колорита.
Вопрос «зачем это все?» витал в воздухе. Разоблачить сериальные штампы? Это так важно сейчас? И уж точно не реализован посыл из декларации в буклете: на сцене, мол, будут два мира, ярко-эскапистский, и реальный, буднично-серый. Неплохая задумка, только не сделанная. Разве что серый диван с серыми верблюдами (художник Ульяна Еремина) контрастировал с пестрыми одеждами гротесковых интриганов.
И наконец, «Озеро». Нет, не озеро. Океан многозначительной метафизики на тему, как нам говорят, «цикличности времени и места». Сюрреалистический как бы сон, со странными ожиданиями и внутренней энергией.
На наклонном белом круглом подиуме с растущими зонтичными топчутся (не танцуют, а именно топчутся, ибо места в обрез) белые существа с закрытыми лицами (образ сделала художник Галя Солодовникова). Сперва они вырывают зонтичные с корнем и топчут их с остервенением, на фоне виртуального солнца. Потом принимают позы белых лебедей из балета про лебединое озеро, тем самым давая ответ на давно мучавший меня вопрос «что делают на водоеме птицы, когда с ними нет Принца?». Вот, например, рвут и топчут.
Но это не конец, скорее начало. Потоптавшись и так, и этак, словно участники сельской дискотеки, поизогнувшись волнами, существа сдергивают с себя белые обмотки, превращаясь в каких-то монстров. В длинных волосах, наростах и костях. Они рычат хором и топают полусогнутыми ногами. Камлают сами себе, под шаманскую музыку Василия Пешкова.
К финалу мы видим лица людей на телах монстров. Они жалобно(?) протягивают руки в зал. Откуда они взялись? «Процесс пробуждения жизни», говорит буклет.
Эволюционизировали от амеб к позвоночным во влажной среде? И что? Сказано все, и не сказано ничего. Впрочем, какие вопросы к сну? Заранее объявленному сюрреалистическим.
…Новый художественный руководитель балета «Москва», экс-солистка Большого театра Анастасия Яценко, много лет сотрудничает с фестивалем современного танца «Контекст», так что круг возможных кандидатов для постановок в «Новой опере» ей хорошо известен. Их не так много.
Нет, с количеством все хорошо. Просто среди лауреатов «Контекста» (и за его пределами, вообще среди российских постановщиков современного танца) есть, большей частью, специалисты по коротким номерам. Но не по современным балетам, где, как и в любом балете, нужна логика построения и развития формы. Умение поставить пусть не длинный, но все же спектакль, так, чтобы через 15 минут после начала не хотелось уже окончания, ибо все сказано – таких талантов, увы, на вечере в «Новой опере» не обнаружилось.
Концепции и пластические идеи три раза исчерпывались гораздо быстрее, чем длительность. Форма быстро распадалась от концептуальной и танцевальной рыхлости. Метафоры, аллегории и символы не работали. А радость от опусов, судя по услышанным мной скептическим репликам зрителей в антрактах и после спектакля, испытали, большей частью, родственники и знакомые авторов и исполнителей.
Тут самое время сказать об исполнителях. Они неплохо подготовлены, с воодушевлением работают, имеют актерские способности. В сюжетном балете здраво играют по указаниям, в бессюжетных опусах преданно выполняют фантазии постановщиков.
Дать бы этой труппе хороших авторов современной хореографии, первый проект «Балета «Москва» в «Новой опере» стал бы событием. Но по-настоящему хорошие авторы изнутри российского процесса не вытанцовываются. Давно уже. Слова «кризис хореографов» не мной придуманы и не сейчас.
Майя Крылова