В музыке, кажется, наступил век Просвещения.
Два февральских дня Московская филармония проводила вечера, призванные знакомить аудиторию всех возрастов с азами музыкальной грамоты и устройством конкретных опусов.
Это часть просветительского процесса, затеянного с дальним прицелом: обеспечить пополнение аудитории и смену поколений слушателей, преемственность, чтобы публика в лице отцов (и матерей) в будущем сменилась сыновьями и дочерями. Для этого, считают в Филармонии, желательно понимать то, что слушаешь. Знать, хотя бы в общих чертах, устройство музыки: какими способами она на нас воздействует.
Конечно, не только Филармония этим озабочена, но и, например, столичные музыкальные театры, которые тоже обзавелись образовательными программами. И для Филармонии просвещение не новое дело, учитывая количество разного рода детских абонементов с рассказами или знаменитые «Истории с оркестром», когда дирижер в начале вечера представляет программу концерта.
Алексей Шалашов: “Художественный музыкальный вкус для нас сегодня вопрос номер один”
Но то, что происходит сейчас – качественно новый уровень. Это изготовление умного слушателя из неофита и приманка (успешно работающая) для случайных посетителей Филармонии с целью сделать их неслучайными.
Циклы «Мама, я меломан», «Язык музыки» и «Вещь в себе» уже завоевали популярность. Первый – самый старший, он идет с 2017 года и устроен как
«проект Московской филармонии для молодёжи… Ведущие оркестры страны и известные солисты исполнят ту музыку, которую выберут слушатели путём голосования».
Пояснения, конечно, прилагаются.
О двух других концепциях ясно говорят названия. Язык музыки – иллюстрируемый фрагментами сочинений разных времен разговор о «технических» компонентах музыкального сочинения. Уже были концерты «Ритм», «Голос» и вот теперь – «Гармония». «Вещь в себе» – повесть о конкретном сочинении, сперва разобранном до косточек, а потом исполняемом целиком. Второй вечер цикла посвящен «Стиксу» Гии Канчели.
«Стикс»
Концерт вел популярный в меломанской среде Ярослав Тимофеев, который по жизни и теоретик, и практик музыки. В его рассказе гармонично сплелись глубокие знания предмета, хорошее (а главное, уместное) чувство юмора, непринужденный – и снова уместный – отказ от академичности изложения, не мешающий точности сведений. И, что важно, понимание того, что так называемая «литературность» описания может крепко дружить с прикладным музыковедением.
Название цикла «Вещь в себе» позаимствовано, конечно, у Канта. Получается, Филармония дерзко решилась опровергнуть философа, утверждавшего, что наше восприятие вещей субъективно, а вещь саму по себе мы не знаем, и знать не можем. Можем, как бы предполагает Тимофеев, мы с вами в Филармонии сперва познаем музыку через слово, а потом через звучание.
Рассказ оратора о Канчели не был просто биографическим. Он содержал прежде всего то, что необходимо для понимания «Стикса», сравнительно позднего сочинения автора, которого в основном знают по саундтрекам фильмов «Не горюй», «Мимино» и «Кин-дза-дза».
Назвав композитора «духовным минималистом» и неоромантиком, оратор не имел в виду буквальный стиль музыки. Скорее – внимание Канчели к конечным вопросам бытия и «социальный пессимизм». Счастливый человек, писавший грустную музыку, сказал Тимофеев. После разъяснения названия, запечатлевшего замысел музыки про рубеж жизни и смерти, объяснили динамические крайности партитуры как смыслообразующий момент, упомянули «мерцающие эмоции» и многозначительность как многозначность, плюс рассуждения про данс макабр и авторские самоцитаты. И реплики о тексте, где имена умерших друзей Канчели и слова грузинского языка смешаны с англоязычной цитатой о времени из Шекспира.
«Если не знаешь язык, но переживаешь фонетику, то ощущение заклинания»,
— сказал Тимофеев. Если ведущий упоминал морденты или триоли, то сам показывал их на рояле, как и вздох, создаваемый смычком контрабаса. В общем, была судьба пафоса в двадцатом веке когда, сказал Тимофеев,
«композитор создает свой словарь из переработок предшественников».
В концерте участвовали Капелла имени Юрлова, ГАСО имени Светланова во главе с Василием Петренко и альтист Сергей Полтавский.
Родион Щедрин назвал Канчели «аскетом с темпераментом максималиста». Так это и было исполнено. В многочисленные пиано и паузы нужно было вслушиваться, как в бред умирающего и просветленного Андрея Болконского в «Войне и мире»:
«какой-то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: «И пити-пити-пити» и потом «и ти-ти» и опять «и пити-пити-пити» и опять «и ти-ти».
Громкие возгласы музыки – тоже миражи сознания, и эту рвущуюся сквозь угасание «миражность», ослабление витальности на грани исполнители передали. Альт был как дрожащий пульс линии жизни: то едва прощупывается, то учащается. Канчели ведь говорил, что голос этого инструмента «способен объединить миры живых и мертвых».
Оркестр видоизменялся от призрачности к весомой плотности звука, наращивая объемы и сжимая их. Хор пел слова как романс без слов, но и выстраивал собор. Всё «произносилось» внятно и сдержанно, как и должно быть: нет смысла поддавать жару в горячее. И прав был Кант: познавай не познавай, а тайна останется, в музыке – тем более. Музыка всегда вещь в себе.
Я бы выбила эти слова на фасаде Филармонии.
«Гармония»
Это концерт из цикла «Язык музыки», наверно, самого необходимого в ликбезе. Возможно, внимание публики не рассеется, если она не будет знать, что такое органный пункт, но все чувствуют, как – в любой сфере – радует понимание происходящего не только на эмоциональном, но и рациональном уровне.
Знание дает уверенность в себе, уменьшает отстранение от непонятного, привлекает к объекту познания. Это вам любой психолог скажет. Так что Филармония выступила знатоком человеческой сущности.
Цикл о языке ведут двое – тот же Тимофеев и креативный медиа-менеджер Филармонии Мария Холкина. Причем они тщательно распределяют роли, как хороший и плохой следователь на допросе: она задает «наивные» вопросы, он дает искушенные ответы. Все, конечно, с улыбкой. Театрализация конферанса получается удачной: учение с развлечением.
В этот раз разбирали понятие гармонии, вместе с Академическим симфоническим оркестром Московской филармонии и маэстро Азимом Каримовым за пультом. Оркестр играл фрагменты разных опусов и принимал участие в интерактиве: семь детей из зала в какой-то момент помогали контрабасистам водить смычки по струнам. «Станете музыкантами, в резюме можете писать: есть опыт выступления в КЗЧ», сказал Тимофеев.
Концепция такая: мелодия — как английская королева, царствует, но не правит, а правит гармония, согласующая разнородное и конфликтное. Сперва гармонии, «грамматика музыки», были очень сложны (пример — многоголосный мадригал Джезуальдо Moro lasso al mio duolo в исполнении ансамбля Questa Musica), потом они упростились и видоизменились (тут и Моцарт с финалом Первого дивертисмента, и Бизе с арией Кармен – пела Юлия Мазурова, и Вагнер с вступлением к «Золоту Рейна», и всем известное – по заставке телепередачи «Что, где когда» — начало штраусовской симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», и тристан-аккорд из вступления к «Тристану и Изольде»).
Потом гармонии снова усложнились, но по-иному («Весенние гадания» из «Весны священной»). Что будет с ними в будущем – не понимает никто. Зато все узнали, кто еще не знал, что у Вагнера
«аккорды стали личностями».
А Каччини не писал «Аве Мария», а написал советский музыкант-мистификатор Вавилов.
Все это сопровождалось активным видеорядом со смайликами, многочисленными – шутливыми и не очень – упоминаниями доминанты и тоники, интервала и секвенций, консонанса и диссонанса, тональности и атональности, мажора и минора («мажор в музыке – не тот, кто ездит на Мерседесе»). Ведущий играл на органе и рояле (примеры гармоний). Потом зал, разделенный на секторы, по указке ведущих пропел хором до- ре-ми- фа-соль-ля-си одновременно.
В итоге, после квеста от барокко к романтизму и какофонии с «новой простотой», все поняли, что
«музыка – это нарушение абсолютной гармонии».
Ибо абсолютная гармония – это не жизнь.
Майя Крылова