«Мессию» Генделя для солистов, хора и оркестра исполнили в Концертном зале имени Чайковского.
Это филармонический проект в цикле «Музыка барокко», играл и пел ансамбль «Questa musica» под управлением Филиппа Чижевского. С солистами Лилией Гайсиной, Дарьей Телятниковой, Сергеем Годиным и Игорем Подоплеловым.
Эта оратория, возможно, не появилась бы, не случись у композитора фиаско с операми. Англичане оперы Генделя разлюбили – по ряду причин – и на них не ходили, а его же оратории (на английском языке) очень даже приветствовали. Оратория «Мессия» имела успех уже на премьере в Ирландии, хотя великий сатирик, автор «Гулливера» (он же видный церковный деятель в Дублине) Джонатан Свифт этому противился. Сомнения некоторых ретивых христиан по поводу благочестия сочинения со временем рассеялись в прах. И весь мир обожает легендарный финал второй части, хор «Аллилуйя»: он до того величав и мощен, что не знатоки музыки на концертах часто думают, что это уже финал. и уходят.
Оратория «Мессия» с самого начала не была предназначена для исполнения в церкви, это чисто светское, концертное произведение. Возможно, поэтому в нем доминирует не страх божий, но оптимизм. Последний исполнительский вариант, который я слушала живьем, была с французским акцентом: его привозил в Москву Жан-Кристоф Спинози и его ансамбль «Матеус». Спинози, помнится,
«обращался с Генделем нарочито и по-свойски. Видимо, задачей своей дирижер поставил донести до зала мысль о том, что Георг-Фридрих – славный человек, и музыка него славная, весьма занятная. А не какая-то там забронзовевшая классика».
Да, это соблазн, так играть «Мессию». Но Чижевский, к счастью, не стал гоняться за внешними эффектами и нарочитым драйвом. И не стал, как французский дирижер, исполнять «Аллилуйю» на бис, да еще предлагая залу подпевать. Конечно, есть в мире подобная традиция, как и слушать этот хор стоя. Но не всегда такое уместно.
Кстати, хор ансамбля «Questa musica», состоящий из молодежи, хорошо справился с волнами генделевской полифонии, какой бы она ни была – печальной или ликуюшей. Слаженность и «передача» голосов по вокальной «эстафете», как глас истины, были на высоте.
По мнению Чижевского, много раз исполнявшего «Мессию» с разными составами, эту ораторию можно «исполнять как с «деревом», так и без «дерева», ибо фаготы в партитуре играют в унисон с виолончелями и контрабасом, а гобои – со скрипками.
Кроме струнных, в оркестре были литавры и, конечно, трубы. Роль их у Генделя велика. Барочная лютня и барочная гитара (царство прекрасной Аси Гречищевой, без которой невозможно представить себе московский концерт старинной музыки). И конечно, континуо – орган-позитив и клавесин, которыми управлял, быстро перебегая с одного инструмента на другой, мастер Федор Строганов.
Что касается степени аутентизма, то дирижер принципиально против жестких граничений. Он ищет собственный путь, на котором может сочетаться низкий строй и металлические струны, и вообще маэстро важен «выход из музейного пространства»э ведь «музыка – искусство флюидное, неосязаемое», говорит дирижер. Концерт в КЗЧ Чижевский играл с особым отношением: как он выразился, с «чувственно-знаковым». Для Чижевского эта музыка – как молитва о мире,
«молитва всем существом, особенно последний хор – “Amen”».
Дирижеру, как мне кажется, важно было передать и генделевское переживание вселенского объединения и духовного оптимизма людей перед лицом вечных ценностей, когда надежда сильнее страха. Эпическое и личное (камерное) у него, как и у Генделя, сплетены в венок, где каждый голос важен, то есть важны каждый инструмент и каждый певец. На концерте я думала, что достижение оптимального баланса в музыке как бы сродни балансу душевной и духовной жизни. Чем собранность оркестра выше, тем больше эта перекличка срабатывает.
С таким подходом Чижевский, весьма темпераментно, почти танцевально показывающий оркестру, хорошо справился. Начиная с французской, быстро–медленной увертюры. Оркестром созидалась генделевская атмосфера радостного ожидания, хотя не без сомнений и тревог, затем был рассказ о божественных страстях, завершенный той самой, почти танцевальной, «Аллилуйей», и наконец, финал и молитвенный «Amen», где высший суд и воскрешение – предчувствия жизни вечной.
Кстати, хлопки в зале после каждой части, которые лично мне мешали воспринимать целое, дирижера не волновали. Важнее спонтанная реакция публики, чем затверженные правила, считает он. На мой вопрос, стоит ли предупреждать публику по радио, что между частями хлопать не принято, маэстро ответил отрицательно.
Солисты оратории, перемежая арии и речитативы, пели по-разному: сопрано Лилия Гайсина – чисто и «серебряно», с толково выработанными колоратурами, меццо Дарья Телятникова – с увы, пропадающими низами, не совсем чистой интонацией и глухой серединой. Качественному тенору Сергею Годину выпала честь спеть первые строки оратории («Утешайте народ мой»). Лучший из всех, на мой вкус – Игорь Подоплелов, глубокий, ровный и уместно артистичный бас-баритон. Он понимает, как нужно спеть про грозного Саваофа «Я потрясу небо и землю», и как – совсем иначе – должен звучать рассказ о том, что народ, ходящий во тьме, увидит свет великий. Особенно удался певцу мажорный речитатив с солирующей трубой, о грядущем воскресении, один из самых впечатляющих фрагментов оратории.
В общем, концерт хороший, витальность Генделя передана, жаль только, что не было, как прежде, трансляции русских титров на заднике. В оратории текст не менее важен, чем музыка, а английский язык не все знают, тем более что дикция солистов не всегда позволяет различать слова и фразы. И важно не то, что потом можно заглянуть в программку, а то, как публика воспринимает союз понятного слова и музыки в момент их проявления на концерте. Думаю, Гендель бы титрам порадовался.
Майя Крылова