Геликон-опера пополнила репертуар новой версией «Травиаты» Джузеппе Верди.
Дмитрий Бертман считает «Травиату» самой заштампованной оперой и своей постановкой режиссёр постарался кардинально исправить положение.
В качестве самого яркого примера очищения от штампов можно привести Brindisi: держу пари, что никто из вас, дорогие читатели, не догадается о том, как решена эта сцена в новом спектакле: там пьют шампанское! Ну и в «ладушки» играют.
Ещё один важнейший тезис Бертмана состоит в том, что Жорж Жермон — положительный персонаж, ведь он поёт «параллельно» (!) с Виолеттой. В новой постановке благородство Жермона-отца максимально подчёркнуто. Его смачная пощёчина сыну свидетельствует о безграничной доброте, попытка заплатить Виолетте за расставание с Альфредом говорит о великодушии, модель парусника, подаренная сыну для утешения — проявление доброты, а то, как Жермон бьёт слугу Виолетты лицом об дверь — признак хорошего воспитания.
Даже странно, что Виолетта отказалась доедать за добрым стариком Жоржем тщательно очищенное от кожуры яблоко, которое тот ей любезно предложил, надкусив всего-то пару раз.
Режиссёр при постановке «Травиаты» задавал себе вопросы, прежде не приходившие в голову никому. Один из них он сам озвучил на пресс-конференции: почему Жорж Жермон появляется на сцене под «марш», а первые реплики он и Виолетта поют друг другу без оркестра? После такой «затравки» этот момент был самым ожидаемым во всём спектакле. Заинтриговали, Дмитрий Александрович!
Оказалось, господин Жермон и мадмуазель Валери давно знакомы и сразу друг друга узнали. О специфике их отношений можно догадаться, если вспомнить профессию Виолетты.
А теперь обратимся к последнему конкурсу «Нано-опера», прошедшему в мае 2019 года. День второй, участники ставят дуэты. Ляйсан Сафаргулова выбрала дуэт Жермона и Виолетты и начала своё выступление фразой о том, что Жермон — бывший клиент куртизанки. Хотя, конечно, разбираться в том, кто что придумал первым — всё равно что спорить о том, появилось ли яйцо раньше курицы, или наоборот.
Впрочем, некоторые «расштамповки» смотрятся любопытно. В интродукции, например, Виолетта не почувствовала себя плохо, а специально разыграла маленький спектакль, чтобы дать Альфреду повод «поухаживать» за ней наедине. Позже она «пляшет» вокруг него, сдувает пылинки и вообще «не нарадуется», а во время стретты обслуживает следующего клиента с каменным выражением лица. Ошеломляющий контраст!
Вместо того, чтобы писать письмо Альфреду после разговора с несостоявшимся свёкром, Виолетта плачет над цветами. Игры в карты у Флоры тоже нет. Альфред просто страдает со своей любимой спутницей, сопровождающей его во всех сценах оперы, даже в финале: бутылкой шампанского.
Интересно отметить, что почти все клиенты борделя — дряхлые старики. Альфред и маркиз д’Обиньи — единственные исключения. Хозяйкой бала в обеих «массовых» картинах стала Флора. К тому же она имеет какие-то виды на Альфреда. Узнав о его расставании с Виолеттой, Флора повалила Жермона-сына на пол, уселась на него и прилюдно начала «харасить». За этим пикантным занятием её и застала Виолетта с бароном Дуфолем.
Аннина в последнем действии демонстративно отказывается выполнять приказы Виолетты, смотрит на неё с нескрываемым презрением, переходящим в леденящее злорадство. Волей-неволей задумаешься: уж не причастна ли эта «Милдред Рэтчет» XIX века к смерти своей госпожи? Мне кажется, что, увеличивая «положительность» Жермона-старшего, можно было бы углубить и «отрицательность» Аннины, тогда «Травиата» превратилась бы в настоящий детектив.
Первая картина сделана тоже не совсем обычно. Ещё до начала оперы мы видим занавес, изображающий парижскую улицу. Сначала на ней спит нищенствующая женщина с огромной собакой, потом авансцену заполняют её «коллеги». Эта тема в постановке никак не раскрыта (собака затем исчезает навсегда, а нищие ещё немного бесятся в последней картине в сцене уличного праздника).
Но улица возвращается на сцену в кабалетте Виолетты: героиня оперы словно бы убежала туда за свободой, попала под дождь, но, подобно роялю в кустах, рядом оказался Альфред и любезно спас возлюбленную от стихии с помощью зонтика. Мило, не правда ли?
По Бертману, Виолетта умирает не от чахотки, а от того, что покидает свой мир, имеющий определённое сценографическое воплощение: это комната героини, «бокс» с искажённой перспективой, появляющийся во всех картинах оперы.
В первой картине комната находится «на своём месте» среди других точно таких же помещений типичного борделя. Во второй она «вторгается» в белое пространство загородного дома во время дуэта Виолетты и Жермона и символично увозит со сцены «разрушителя счастья». В третьей картине комната вновь являет себя после Ogni suo aver tal femmina и в четвёртой, уже «побитая» и «обшарпанная», превращается из «рабочего кабинета» Виолетты в её условную «могилу».
Поэтично решён финал оперы: Виолетта не падает ни на пол, ни на кровать, ни в объятия любовника. Все «лишние» персонажи исчезают со сцены и пространство, кроме комнаты Виолетты, погружается во мрак. Сама комната медленно поднимается, в ней распахивается дверь, и Виолетта переходит в иной мир, повернувшись лицом к проникающему в сопровождении ветра свету и явив зрителям свой силуэт в дверном проёме. Одно неверное движение, и «Травиата» могла бы превратиться в «Тоску».
К уже описанному стоит добавить, что в третьей картине (праздник у Флоры) сценографической доминантой становится огромное «полотно», где картонные фигуры проституток и их клиентов перемешиваются с живыми хористами (что явно перекликается с «Путешествием в Реймс», идущем ныне в Большом театре).
Постановщики перенесли действие в немного более позднее время, в сравнении с оригиналом: «во времена Тулуз-Лотрека», по словам Дмитрия Бертмана. Декорации в целом красивы и сделаны с огромным вкусом, как и костюмы (художники — Игорь Нежный, Татьяна Тулубьева, Дамир Исмагилов).
Новая «Травиата» стала событием во многом благодаря тому, что за дирижёрский пульт встал Александр Сладковский. В Москве он операми ещё не занимался, поэтому его работу в «Геликоне» можно смело назвать дебютом.
Иногда казалось, что маэстро, будучи без преувеличения выдающимся симфоническим дирижёром, относился к голосам певцов как к инструментам оркестра, ограничивая их свободу и не давая, например, «потянуть» ферматы (в таких местах, как завершение первого дуэта Альфреда и Виолетты на словах «addio»). В хоре матадоров не все оркестранты и хористы вовремя увидели дирижёрскую палочку: кое-кто начал с опозданием, но уже через пару тактов, то есть почти сразу, положение было исправлено.
Но это такие мелочи, которые неизбежно обращают на себя внимание в силу того, что «Травиата» — такая опера, которую знают наизусть с учётом исполнительских традиций все любители музыки ещё до своего зачатия. А в целом музыкальная сторона получилась потрясающей. Темпы выверены точно, звуковой баланс между группами оркестра выстроен без преувеличения идеально, стилистика Верди передана убедительно. Маэстро ведёт спектакль очень эмоционально, сольные и дуэтные сцены проникнуты щемящим лиризмом, а драматические пронизаны нервным напряжением, поэтому оркестр звучал «правильно», но в то же время свежо и «живо».
Кабалетта Sempre libera оказалась сокращённой едва ли не более, чем вдвое, в последней арии Виолетты реприза тоже была опущена, зато все те арии и другие фрагменты оперы, которые в «дорежиссёрскую» эпоху так называемого «уважения» к воле автора считалось хорошим тоном безжалостно вычёркивать, располагаются на своих законных местах.
Хор звучал, как всегда, отлично, но своей сильной стороной — умением петь и танцевать одновременно, что выгодно отличает его от всех других оперных коллективов Москвы — не блеснул. В постановке не оказалось не только канкана, о котором так много говорил режиссёр, но и внятных танцев как таковых. Лишь в Di Madride noi siam mattadori сцена была слегка оживлена нарочито медленным парным танцем, где мужчины и женщины обменивались ролями быков и всадников.
Юлия Щербакова (Виолетта Валери) выступила блестяще. Единственный недостаток заключался в том, что её голос несколько терялся в «проходных» репликах на фоне хора и оркестра, зато в ариозо и дуэтах звук был максимально «концентрированным». Мельчайшие детали её партии были тщательно проработаны, каждый оттенок исполнен с невероятной отдачей. Виолетта получилась и блестяще виртуозной технически, и глубоко проникновенной эмоционально.
Среди ведущих солистов наименее ярко проявил себя Михаил Никаноров (Жорж Жермон). В его пении полностью отсутствовали какие-либо «краски», не чувствовалось ни отцовской теплоты, ни аристократического благородства. Звучали лишь ноты, и то далеко не всегда корректно.
Шота Чибиров (Альфред Жермон) — певец многообещающий. У него очень приятный тембр, именно тот, что и нужен в этой партии: самый настоящий лирический тенор. Исполнение выразительное, но заметно было, что певец неуверенно держал тональность и его интонация беспомощно «плавала». С высокими нотами в паре мест тоже проскользнули некоторые недочёты: в каденции De’ miei bollenti spiriti он словно бы «не удержал» в себе звук и выпалил громкую ноту там, где этого делать не следовало, а вот в финале кабалетты Oh mio riomorso! явно «не добрал» по звуку. Но с опытом, уверен, эти недостатки уйдут, и певец станет настоящей гордостью Геликон-оперы.
Постановка в целом, конечно, приятная и «спокойная», без намёков на скандальность и экстремальных сценических решений, отпугивающих ту часть публики, которая не осознаёт разницу между театром и музеем. Но, на мой взгляд, уникальность режиссёрского почерка, свойственная Дмитрию Бертману периода «ночных клубов», уступает место желанию «всем понравиться», и это часть более широкого процесса, когда Геликон-опера из «театра одного режиссёра» превращается в солидную государственную структуру.
В случае с театром такая стратегия верна, и я надеюсь, что он и дальше будет двигаться в этом направлении, потому что только так можно обеспечить и организации, и всем, кто там работает, достойное будущее, вне зависимости от худрука. А вот в творческом пути художника такое движение может привести к кризису, потере собственного «лица», что чревато ослаблением интереса к нему со стороны менее консервативной публики, и я искренне желаю Дмитрию Александровичу этой участи избежать.
Сергей Евдокимов