Оркестр La voce strumentale под управлением Дмитрия Синьковского выступил в Концертном зале имени Чайковского с произведениями Перголези и Стравинского.
Концерт не стоило пропускать как минимум по двум причинам. Первая — высокий исполнительский уровень оркестра La voce strumentale Нижегородского государственного академического театра оперы и балета имени А. С. Пушкина и выступающих с ним солистов, вторая — любопытная программа, построенная главным дирижером театра Дмитрием Синьковским вокруг имени Джованни Баттисты Перголези и ехидно обнажающая разницу между утончённым оригиналом и варварской подделкой.
В первом отделении прозвучала трагическая Stabat Mater Перголези, справедливо считающаяся жемчужиной барочной церковной музыки. Божественная по красоте, лаконичная и пронзительная, она явно передаёт не только горе Девы Марии, оплакивающей повисший на кресте труп сына, но и смиренное сожаление самого композитора о скором расставании с жизнью и её болотом сладких грехов, где он толком и погрязнуть-то не успел.
Обе певицы, выступавшие в Stabat Mater, достойны искреннего восхищения. Их имена в афише — гарантия того, что музыка будет исполнена качественно, эмоционально и захватывающе.
Диляра Идрисова неизменно радует филигранной техникой, изящной фразировкой и способностью добиваться тонких колористических оттенков с помощью «точечного» применения vibrato.
Голос Яны Дьяковой чертовски хорош по природе. С виртуозной техникой певица справляется блестяще — например, идеально прозвучавшее Quae moerebat et dolebat, где пульсирующие «кровоточащие» синкопы чередуются с возбуждёнными мелодическими «завитушками», тому наилучшее подтверждение. Аффекты Яна тоже передаёт со стопроцентным попаданием, поражая и заражая ими любого сколько-нибудь восприимчивого слушателя.
В дуэтах технически всё было спето великолепно, но тембры голосов оказались настолько разными, что никак не хотели сливаться в единый «поток скорби». С другой стороны, может оно и к лучшему: вслушиваться в «контрапункт» обволакивающей чувственности и искрящейся виртуозности, огнедышащей лавы и играющих на свету бликов от воды было даже интереснее. Словно на этот раз второй героиней секвенции стала ещё одна Мария, та, что из Магдалы.
Дирижёр Дмитрий Синьковский в Stabat Mater, как, впрочем, и всегда в барочном репертуаре, продемонстрировал прекрасное знание тонкостей исторического исполнительства, добился от оркестра стилистической убедительности, точности в передаче россыпи аффектов и пристального внимания к деталям.
Можно отметить, например, как подчёркиваются риторические рельефы в Fac, ut portem Christi mortem: длинные, щемящие мелодические фразы хочется сравнить со штрихами на картинах старых итальянских мастеров, настолько тонкими, что они словно ускользают от взгляда зрителя в едва уловимой игре свечей и теней, а пунктирный ритм — напротив, настолько «осязаем», будто смычки превратились в настоящие плётки. То же самое касается staccato в самом начале, мягкого и лёгкого, словно капающие слёзы. Или «вспышек» во втором номере («оторванные» от основной мелодии ля-бемоль и до у скрипок), устрашающе точно передающих блики металла (pertransivit gladius).
Символично, что исполнение Stabat Mater состоялось аккурат в Святую Пятницу — тот самый день, для которого произведение изначально создавалось.
Во втором отделении концерта слушателям был предложен «Пульчинелла» Игоря Федоровича Стравинского, балет с пением, созданный на основе музыки того же Перголези. Так, во всяком случае, казалось Стравинскому.
Ранняя смерть — наиболее короткая дорога от таланта к гениальности. Фигура Перголези, юноши, столь же болезненного, сколь и одарённого, сразу после его кончины была облачена в «саван» беллетристических сплетен, омыта романтическими соплями и вознесена на такую высоту во всевозможных «рейтингах», что и не снилась оставшимся на земле смертным.
Чуть ли не каждый издатель, желая наиболее выгодно продать партитуры музыкантов второго и третьего ряда, подписывал их «поделки» фамилией Перголези. С тем же пороком соприкоснулись имена Вивальди и Генделя, но не в таком раблезианском масштабе: в результате тщательных исследований наследие Перголези сократилось примерно в тринадцать раз, с четырёх сотен произведений до трёх десятков. Считается, что Стравинский попал в «ловушку» и, думая, что выудил из неаполитанского мусора неизвестные прежде рукописи Перголези, смело включил в свой балет откровенные «фейки».
Однако мы не можем допустить, что гений ошибается. Сама мысль о том, будто Стравинский настолько не разбирался в старинной музыке, что не смог отличить партитуры великого композитора от однодневок аферистов — чистой воды кощунство. Гений всегда прав. Следовательно категорически заблуждаются неучи, выдающие себя за «музыковедов» и уверяющие, что в «Пульчинеллу» под шумок перекочевали сонаты каких-то там Монцы, Галло, Вассенара и Паризотти. Последний вообще даже не современник Перголези, а всего лишь на поколение старше самого Игоря Фёдоровича!
Если Стравинский сказал, что он взял музыку Перголези, значит это была музыка Перголези. Точка. Кто вы такие, коллеги, чтобы с ним — с Ним! — спорить?
Ещё при жизни Стравинский удостоился совершенно несправедливых упрёков в непотребном обращении с «классикой». Критики тех лет просто не поняли (впрочем, понимание чего-либо противоречит самой сути профессии критика): только интерпретаторы — певцы, инструменталисты, режиссёры, дирижёры — должны быть «невидимками» и рабски обслуживать культ автора музыки, а сами композиторы никому ничего не должны и имеют полное право, если захотят, взять чужие произведения, «порезать» их на кусочки, «повалять» в острых ритмах, «потушить» в диких гармониях, «приправить» пикантной инструментовкой и уверенно заявить, что это их собственное блюдо.
Тем более, если уж кто и имел бы право возмутиться подобным самоуправством, так это сам автор первоисточника, но тот, как известно, никаких возражений не высказал. И не надо оправдывать его тем, что он умер почти двумя столетиями ранее — это проблемы исключительно самого Перголези, никак не Стравинского.
Хейтерам Игорь Фёдорович отвечал мудрой фразой: «вы “почитаете”, а я люблю». Александр Спесивцев любил женщин, Василий Кулик — кошек, Анатолий Бирюков — детишек, а Игорь Стравинский — музыку Перголези.
С одной стороны, прекрасно, что в одном вечере объединились два столь ярких произведения: концерт действительно был изумительным. С другой, (и Синьковский явно не к этому стремился) такое сопоставление даёт возможность во всех подробностях прочувствовать суть того явления, что интеллигентные люди именуют глубоким пониманием природы искусства, пиететом перед общепризнанными гениями, хорошим воспитанием, классическим образованием и чутким вкусом, а всякие невежи без роду и племени — «двойными стандартами». Дюшану нельзя пририсовывать усы Моне Лизе, Чернякову нельзя обувать героев «Китежа» в кроссовки, но Щедрину можно в угоду жене кромсать оперу Бизе, а Стравинскому — конвертировать музыку Перголези в «Петрушку».
В «Пульчинелле» петь особо нечего и ожидать от певцов вокальных откровений было бы даже как-то неприлично. Наиболее стильно, органично и артистично выступил Александр Миминошвили, прекрасно чувствующий эту музыку и великолепно демонстрирующий техническую и актёрскую пластичность, столь необходимую для исполнения комических ролей (хотя и не без проблем в верхнем регистре).
Мария Калинина порадовала хорошо звучащим в акустике зала тембром, да и в целом её выступление с точки зрения техники было весьма удачным. Разве что над стилем можно ещё поработать: так грубо исполнять апподжатуры, как она это сделала в Contento forse vivere, на мой взгляд, нельзя.
Сергей Кузьмин озвучивал свою партию слегка «широко» и прямолинейно, словно пел удалые русские народные песни, а не изысканные арии XVIII века, пусть и в обработке. Откровенно не к месту прозвучал веристский всхлип в завершении Mentre l’erbetta pasce l’agnella. Хотя голосовой «материал» у певца, надо признать, весьма добротный.
Главным героем «Пульчинеллы» всё же стал оркестр, «оглушивший» публику подлинным фейерверком музыкальных радостей, безупречными соло и дьявольской слаженностью. Если какие-то помарки и случались, то они деликатно тонули в волнах юношеского задора, «южного» жизнелюбия, буйства красок и притягательного разгула залихватской энергии, неизменно сопровождающих выступления La voce strumentale.
Сергей Евдокимов