Феликс Мендельсон протянул руку неромантическому времени.
Очень интересный проект придумала продюсер Ольга Гебгарт, организовавшая в ДК «Рассвет» концерт трех крупных музыкантов – Александра Рудина (виолончель), Айлена Притчина (Скрипка) и Дмитрия Аблогина (фортепиано). Они играли Мендельсона «на инструментах эпохи»: Притчин и Рудин – на жильных струнах, Аблогин — на историческом рояле Erard 1848 года, предоставленном Музеем-мастерской фортепиано Алексея Ставицкого (Рыбинск).
Да-да, мастер отреставрировал и привел в порядок вещь того самого Эрара, который изобрел механизм двойной репетиции и тем радикально приблизил клавиры к эволюции звучания. Теперь инструмент, по словам Ставицкого, «завораживает пианистов».
Тут, конечно, важен не только историзм намерений, надлежащие струны и наличие раритетного рояля, но и комплект игроков: не каждый день удается собрать трио такого уровня. В программе были Соната для виолончели и фортепиано си-бемоль мажор, Соната для скрипки и фортепиано фа мажор, Четыре песни без слов для фортепиано и Трио до-минор для фортепиано, скрипки и виолончели.
Рассказывает Дмитрий Аблогин:
«Я люблю Мендельсона не только как музыканта – его личность вызывает у меня восхищение и желание подражать. Элегантный джентльмен, полиглот, талантливый рисовальщик, спортсмен, совершавший долгие пешие переходы через Альпы, эрудит, еще в детстве переводивший комедии Аристофана с древнегреческого, чтобы порадовать папу, пианист-виртуоз, органист, дирижер, скрипач, педагог; неутомимый творец, оставивший огромное наследие…
Звучит совершенно невероятно – и как все это могло уместиться в его короткую жизнь, всего 38 лет? Камерная музыка – наверное, та область творчества, в который гений Мендельсона раскрылся во всей полноте.
На концерте мы играли не самые известные его сочинения. Трио до минор звучит гораздо реже ре-минорного. Первая виолончельная соната играется не так часто в сравнении со второй. А скрипичную сонату практически никто не исполняет – сам Мендельсон был ей недоволен и не стал публиковать. Но все три сочинения принадлежат к лучшему в области камерной музыки: в них отражена личность автора, ясность его мысли, страстность, жизнелюбие, совершенное владение музыкальным языком (который Феликс считал куда более конкретным и понятным, чем тот, на котором мы говорим).
Исполнение этой программы на исторических инструментах, надеюсь, приблизило слушателей к тому, как эти сочинения воспринимали современники Мендельсона. В игре с Айленом Притчиным и Александром Рудиным камерное музицирование обрело для меня изначальный смысл – радость от музыкального общения друг с другом».
Так было задумано. Но не все так получилось, по независящим от исполнителей причинам.
Сказать что-то определенное о звучании, увы, трудно, ибо проблемная акустика не дала возможности оценить известный потенциал замечательных музыкантов. Звук «фонил», расплывался, звучал слишком «плоско» и чересчур «широко» для немецкого романтического композитора. При этом, в зависимости от места в зале, то один, то другой инструмент в восприятии многих слушателей «лезли» вперед, заглушая прочие. Возможно, тщательнее продуманная рассадка частично уменьшила бы проблему.
Но усилием воли и напряжением слуха удалось уловить, как деликатно и своеобразно (чуть суше и более «поджаро», чем современные рояли) звучал «Эрар» под чуткими пальцами Аблогина. Как своеобразно – по линии стремительного марева – преломились счастливые настроения Мендельсона в двух Сонатах. Как воодушевленно, но без романтического перебора музицировали скрипач и виолончелист. И как участники трио или дуэта хорошо понимали друг друга. Мендельсон проповедовал доверие к жизни, даже когда обращался к мрачности. Это главный урок, полученный от композитора.
Совсем другая история со звучанием произошла в Малом зале консерватории, где на следующий день – в рамках абонемента «Эдуард Грач представляет» – Притчин и Аблогин играли того же Мендельсона (Соната фа мажор) и Франка (Соната ля мажор) и Шуберта (Соната ля минор). И не потому, конечно, что вместо относительно тихого «Эрара» использовался звучный «Стейнвей».
В Малом зале слышались все составляющие высококачественной игры: многозначность воспроизведения с тончайшим флером (или вуалью) «призвуков», когда звук «распускается», словно цветок, сохраняя в то же время отточенную, четкую форму. И если в Шуберте ясно слышалась волнующая сложность переживания, когда лирика и тревога пребывают в сложной смеси, а в Мендельсоне – его лучезарность, и хохочущая и лирическая, то Франк у музыкантов проявился уже как автор времени рассудочных рефлексий. Когда порывы как бы есть, но они часто процежены сквозь потерю безмятежности, превращаясь – из переживания – в рефлексию, в сложную игру музыкальной формы.
В любом случае мастерство дуэта вызвало энтузиазм публики: хоть ей и приходится напоминать, что между частями не хлопают, но неформальные аплодисменты в финале с лихвой компенсировали потребность благодарности.
Майя Крылова