Профессор, заслуженный деятель искусств России, пианист Сергей Осипенко — об учениках, репертуаре, таланте, исполнительской интуиции, профессии и судьбе.
В конце ноября 2023 Министерством культуры Сергею Ивановичу Осипенко была присуждена премия лучшего педагога.
Несколькими месяцами ранее в Ростове-на-Дону с большим успехом прошел фортепианный фестиваль, посвященный семидесятилетнему юбилею педагога. К слову, сам юбилей Сергей Иванович встретил в Москве, на XVII Международном Конкурсе имени П. И. Чайковского, в котором Первую премию завоевал его ученик Сергей Давыдченко.
Каждое из упомянутых событий могло бы стать поводом для интервью с выдающимся педагогом, но темы для разговора с Сергеем Ивановичем возникли задолго до перечисленных побед — это сама жизнь, отданная преподаванию и ученикам, служение профессии и ежедневный труд, давно принесший крупные плоды.
— Сергей Иванович, поздравляю с победой вашего ученика, Сергея Давыдченко, на Международном Конкурсе имени Чайковского. Это ведь и ваша победа! Общаясь с лауреатами и участниками Конкурса, интересно узнавать, каким им запомнилось музыкальное событие, а каким Конкурс имени Чайковского запомнился вам?
Конкурс имени Чайковского: лауреаты по специальности «фортепиано» – 2023
— Однозначно не могу сказать. Это, конечно, праздник, но праздник для слушателей, для людей, которые следят за Конкурсом, слушают его трансляции в разных уголках мира. А для педагога в какой-то мере это высшая стадия его работы.
На Конкурс я приехал прежде всего делать свое педагогическое дело (улыбается). Помогать Сергею, помогать его репетициям, заниматься с ним. Занимались мы достаточно много.
По сути, для меня Конкурс имени Чайковского — квинтэссенция работы, я бы так сказал.
— Конкурсу предшествовала продолжительная колоссальная подготовка, многочасовая ежедневная работа. Где находить силы и ресурсы еще и на занятия во время самого состязания?
— Я думаю, это воспитано долгими-долгими годами педагогической работы. Мой рабочий день, как правило, начинается в восемь утра, а заканчивается в шесть-семь вечера.
У меня очень много учеников. Поэтому вопрос, сколько часов нужно заниматься перед конкурсом, меня не беспокоил, мы просто занимались. Я никак не выделяю это время, это были просто будни подготовки. Я ясно себе представлял, что нужно подтянуть, доделать, вот и все.
То, что рисуется иногда, какие-то фантастические вещи — ничего подобного не было. Я делал то, что обычно делаю со своими учениками, когда готовлю их к конкурсным выступлениям, чтобы они, так скажем, «выстрелили» в конкретный момент. Это не натаскивание, это не «играй, как я». Это объяснение, дополнение, уточнение фразировочных моментов — чтобы все было логично, естественно и очень пластично.
Очень важно, чтобы исполнитель за инструментом «говорил» достаточно просто — но это сложная простота. Это не святая простота, это сложная простота, конечно. Но звучать все должно очень естественно, ненавязчиво.
Должна быть естественная игра — тогда, между прочим, она и производит определенное впечатление на слушателя. Нужно не «выбивать» человека из его обычных представлений какими-то эффектами, нужно рассказывать ему музыку.
Музыку, которую играл на Конкурсе Сережа, практически все знают, за небольшим исключением, возможно, пьес Чайковского из op. 21. Как ни странно, эти произведения не очень известны большому кругу слушателей. А все остальное, что играл Сергей: и Соната Листа, и Восьмая соната Прокофьева, концерт Чайковского и Прокофьева — это вершины фортепианной литературы. Эти сочинения, конечно, все знают от и до.
В них надо было найти естественную линию поведения, чтобы нигде не было вычурности, повествование было очень логичным и выстроенным. Чтобы люди верили в правдивость высказывания. Это должно было прозвучать не наигранно, без давящих на слушателя «кусков».
Так бывает, что исполнитель навязывает свою точку зрения — а она очень часто бывает недостаточно верная и идет в противоречие с тем, что композитор написал. Хотелось бы сохранить логику того, что мы видим в нотах, и чтобы, при этом, мысль выглядела очень естественно, а в больших сочинениях — ясно и длинно, без ощущения «клочковатости», но с ощущением цельности формообразования и непринужденно.
— Порой музыканту приходится работать над сочинением, которое не сразу, а иногда и продолжительное время не «поддается», раскрывается, становится любимым. Интересно узнать «стратегию» педагога в подобных ситуациях. Как вы выстраивали работу с учеником или студентом в подобных ситуациях?
— Сказать, что Сережа что-то отвергал из того, что мы играли — такого не было. Другое дело, что, конечно, я очень долго обдумывал его программу.
Если говорить о больших серьезных конкурсах, я достаточно долго выбираю программу ученику, со всех сторон ее осматриваю, «кручу» — чтобы репертуар подходил человеку, который будет его играть. Чтобы музыка была исполнителю по нутру, чтобы сочинения раскрывали его сильные стороны, безусловно. Поэтому выбор программы — очень непростое дело.
У меня много самых разных примеров, когда очень одаренные люди играли на конкурсах произведения, которые им не следовало бы играть.
— Это чувствовалось?
— Это, конечно, чувствовалось. Когда сочинения не являются прожитыми внутри и понятыми до конца… Сразу видно, что сочинение не созрело — это бывает и у очень одаренных людей. Так как я имею дело с молодыми пианистами, естественно, мне приходится долго думать, чтобы произведение со всех сторон подходило. Поэтому выбор бывает очень мучительным.
Конечно, я советуюсь с учеником, конечно. Когда я уже что-то обдумал, предлагаю ему: а теперь перед тобой стоит задача. Подумай, посмотри — потому что это серьезно. Если говорить о Конкурсе имени Чайковского, во втором и третьем турах нужно было исполнить крупные сочинения, и они должны были успеть дозреть, успеть быть понятыми.
Если бы Сережа сказал мне, что не готов играть Восьмую сонату Прокофьева, я бы согласился, хотя он Прокофьева играл достаточно много. Если бы Сергей сказал, что это сочинение «не его», я бы, безусловно, прислушался — зачем же играть музыку, которая где-то внутренне отторгается? В данном случае все получилось, на мой взгляд, очень правильно. Я считаю, что мы выбрали оптимальную программу, в которой Сергей выглядел очень органично, естественно и законченно.
Бывает, люди играют позднюю сонату Бетховена, а к своему юному возрасту сыграли в лучшем случае одну-две его сонаты, но хотят исполнить что-то из поздних сочинений. Как правило, это не бывает хорошо, я уже не говорю о том, что поздний Бетховен — вообще особая статья. Конечно, необходим какой-то опыт игры данного композитора.
В частности, еще раз хочу подчеркнуть, что Сергей Прокофьева играл очень много, в его репертуаре есть все фортепианные концерты композитора. Поэтому я считаю, что Сергей имел право исполнять Восьмую сонату — такую гигантскую и, на мой взгляд, самую роскошную и выдающуюся сонату Прокофьева.
— Чтобы быть убедительным в крупном сочинении композитора, нужно в принципе много играть его музыки, «пропитаться» ею, пропустить через себя?
— Конечно. Тем более, что мы говорим о взрослом Конкурсе Петра Ильича. Это взрослый конкурс, на котором нужно играть достаточно много сочинений того композитора, которого ты хочешь представить. Безусловно, это так. Во всяком случае, следует и прочитать многое, не замыкаться на репертуаре только своего инструмента.
Исполнитель должен знать много музыки, накапливать музыкантский опыт — это очень важно, это колоссальный багаж. Тот, у кого нет звукового багажа, боюсь, не сможет хорошо играть большие, крупные сочинения.
— Как вы относитесь к тенденции, когда юные музыканты играют Третий концерт Рахманинова чуть ли не в двенадцать лет? Возможно, стоит работать над такими сочинениями, учить наизусть, ведь в детстве и юности память хорошая и гибкая, стремиться исполнить — но до какого-то момента на сцену лучше не выносить?
— Я думаю, что в двенадцать лет Третий концерт Рахманинова не следует учить (улыбается), это мое личное глубокое представление. Но если говорить об одаренном ученике — конечно, он должен развиваться, играть музыку, как мы иногда говорим, «на вырост». Обязательно должен быть рост, а рост очень часто дается сочинениями, которые находятся выше того, что ученик в данный момент может абсолютно хорошо играть. Таким образом он сможет подниматься до того уровня, который ему еще не подвластен. Естественно, педагоги знают это, они думают над программой.
Я считаю, что нужно с осторожностью давать сочинения взрослые, глубокие, большие. Например, поздние сонаты Бетховена, поздние сонаты Шуберта и тому подобное. Есть очень много сочинений, которые не стоит начинать играть до определенного возраста, нежелательно — те же две сонаты Шопена, Вторую и Третью. Для того, чтобы играть эти произведения, необходимо иметь достаточно глубокий жизненный опыт.
А все, что касается сочинений трудных, но в которых есть виртуозная канва, а человек от природы виртуоз, — то почему бы их и не играть? Как правило, одаренные пианисты в раннем возрасте очень много исполняют виртуозной музыки. И замечательно. И Сережа играл достаточно много таких произведений.
Вспоминаю, что на конкурсе «Щелкунчик» он играл Скерцо из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» Мендельсона-Рахманинова, а ему тогда было двенадцать лет. Это, конечно, очень рано, но по пониманию он мог донести эту музыку до слушателей. Образно. Другое дело, что виртуозно это очень трудно, но Сергей справлялся, справлялся почти как большой виртуоз, в своем возрасте. И это вполне нормально.
Знаете, как говорил Бузони:
«Если человек не сыграл к шестнадцати годам Сонату Листа, он не будет большим пианистом».
Конечно, это очень спорно, и, как мне думается, Бузони имел в виду прежде всего виртуозную сторону сонаты. Скорее всего, он говорил об этом, а не о глубинах, которые есть в этой музыке.
— Постижение искусства через жизненный опыт — тоже большая тема. Есть мнение, что для исполнения многих сочинений человек должен полюбить, почувствовать, пострадать… Но кто-то в семнадцать лет переживет сильную любовь, а кто-то и в тридцать ее не встретит…
— … а кто-то вообще не может пережить и в тридцать, и в сорок лет…
— И испытать сильное чувство не значит суметь превратить его в произведение искусства. Быть может, вместе с талантом человеку даются какие-то жизненные ситуации, через которые его дар будет проявляться?
— Я думаю, что это совместное действо — и жизненный опыт, и талант увидеть в чем-то минимальном что-то большое и глубинное. Думаю, здесь все вместе идет, и большой художник — он, безусловно, все подмечает, видит. Пережитые впечатления в дальнейшем станут для него кладезью эмоций и ощущений. При исполнении музыки у него в памяти может всплыть какой-то жизненный эпизод, и возникнет мысль: «Мне кажется, эта музыка — про это».
Очень важно помнить про «мне кажется», ведь никто не знает, как было на самом деле у творца. Можно предположить, что это нечто такое… или такое; здесь — об этом, а в этом месте — о чем-то другом. И приводить зримые образные ассоциации.
А жизненный опыт… он никуда не девался. Знаете, как Плетнев говорил: есть в музыке педиатрия, а есть терапия. Есть детские педагоги, которые очень замечательно ставят руки, направляют, развивают ученика до определенного момента, а дальше кто-то должен перехватить эстафету. И очень важно, чтобы вовремя эту эстафету кто-то перехватил.
Я, например, не занимаюсь с совсем маленькими учениками. Наверное, мог бы, но никогда этого не делал. Занимаюсь с детьми лет с десяти-двенадцати, с того возраста, когда не надо «прыгать» вокруг них, забавлять; когда они начинают что-то понимать. С этого времени я уже могу с человеком сотрудничать и работать.
— Тема педагогики в вашей жизни — интереснейшая, гигантская тема, ее коснемся немного позже. Хотелось бы еще поговорить о Конкурсе имени Чайковского. Кто из участников вам понравился, кого для себя отметили?
— К сожалению, в слушательском плане Конкурс для меня прошел очень скомкано, я бы сказал, в очень маленьком диапазоне. Кое-что я слушал в трансляции по телефону, но это были отдельные кусочки.
Например, я слушал фрагмент выступления Малинина во втором туре, и мне очень понравился его Скрябин. Я как раз выделял этот момент из того, что слышал. Скрябинское понимание, скрябинский звук и полетность, легкость… В общем, это был настоящий скрябинский дух, что я сразу и отметил. Хотя я слушал не в зале, а по телефону в трансляции.
Дмитрий Онищенко – о пианистах на Конкурсе Чайковского. Второй день второго тура
Очень жаль, что я услышал немного конкурсных выступлений, а с другой стороны, я понимал, что на этом Конкурсе я не слушатель. За свою жизнь я неоднократно бывал на разных музыкальных состязаниях в качестве слушателя, а здесь я был педагог участника (улыбается).
Из того, что я слушал в записи и немного в зале, могу сказать, что многие моменты мне очень понравились. На мой взгляд, очень сильный, очень интересный конкурс. И много музыкантов, которые действительно заслуживали очень высокой оценки.
— Многие ваши ученики участвовали и побеждали в международных конкурсах. На ваш взгляд, и слушателя, и человека, который был внутри процесса, что отличает Конкурс имени Чайковского от других международных музыкальных состязаний?
— Трудно сказать, вопрос непростой. Я могу только сказать о том, что всегда, когда Конкурс организовывает Денис Леонидович Мацуев, все проходит на высочайшем уровне.
Сергей четыре раза играл на конкурсах Дениса Леонидовича: на Astana Piano Passion, дважды — на Grand Piano Competition и на Конкурсе имени Чайковского. Это всегда замечательно организовано, за участниками, как говорится, «подбирают» буквально все, учитывают все их желания. В организационном смысле, на мой взгляд, Конкурс имени Чайковского — эталонный конкурс. Все было предусмотрено от и до.
Открытие Конкурса было 19-го июня, а 17-го прошла жеребьевка, и после жеребьевки в тот же день был выбор рояля. Сам конкурс у пианистов начался 20-го числа, а 17-го уже был выбор рояля. То есть на сцене стояли четыре инструмента, и каждый участник должен был выбрать тот, на котором будет играть на Конкурсе. На это давалось сорок минут.
Я не знаю конкурсов за рубежом, где была бы такая «поляна», извините за сленг. Чтобы до официальной репетиции ты мог бы еще сорок минут играть на инструментах, которые будут стоять на конкурсе — и ты можешь из них выбрать. Другое дело, что у нас с Сережей вопроса выбора инструмента не было, мы давно определились с роялем Yamaha, и, естественно, все сорок минут посвятили игре на нем, потом еще была репетиция.
Так вот, ни на одном из конкурсов, где я бывал, ничего подобного никогда не происходило. А ведь для пианиста, который должен успеть приноровиться к роялю к первому туру, это невероятно важно! Поэтому такое огромное количество времени, выделенное на выбор инструмента и репетиции, сразу говорит в пользу того, что конкурс к тебе расположен.
Конкурс и его организаторы хотят, чтобы вы успели приноровиться к предстоящему, чтобы у вас было хорошее состояние, чтобы вы нашли свой рояль. Такое отношение к участникам было везде и во всем. И то, как всех поселили, и питание — все было рядом. Никаких бытовых проблем у участников вообще не возникало.
— Что многие отмечают.
— Это ведь очень важно, чтобы участник конкурса не думал: где, что, чего… Все было заранее оговорено и известно: где заниматься, когда прийти и все-все-все. Организационная сторона конкурса у нас, я считаю, лучшее, что я где-либо видел. А это очень важно, как вы понимаете.
У ребят есть благодарность. Очень часто бывает так, что участники не приходят на открытие конкурса — я неоднократно бывал на открытиях, видел это. Большинство участников Конкурса имени Чайковского слушали открытие, присутствовали на возложении цветов к памятнику Петра Ильича… На других музыкальных состязаниях этого нет. Какой-то другой дух на Конкурсе имени Чайковского, и это, конечно, замечательно. Это как раз и отличает его от других.
— Если вспомнить Конкурс имени Чайковского прошлых лет, кто в свое время стал для вас открытием, вдохновением?
— Первые два конкурса, 1958-го и 1962-го года, я не помню. А вот 66-й год помню хорошо, потому что в то время я учился в Ленинградской средней специальной музыкальной школе (десятилетке), где на три класса старше меня учился Гриша Соколов. Учился у потрясающего педагога Лилии Ильиничны Зелихман, которая готовила его к Конкурсу. И я очень хорошо помню его обыгрывания в десятилетке.
Мои самые первые впечатления о Конкурсе имени Чайковского — это 66-й год, Ленинградская десятилетка и Гриша Соколов.
Конечно, до Конкурса его никто не воспринимал совсем всерьез. Да, замечательный шестнадцатилетний мальчик, с великолепными руками. Но чтобы это была Первая премия… В этом заслуга, конечно, Эмиля Гилельса, который в Грише что-то увидел, настоял на том, чтобы ему дали Первую премию.
Я хорошо помню Конкурс 66-го года, это все прошло через меня: обыгрывания Гриши, его становление.
Потом было много конкурсов. Вы спросили об открытии и вдохновении — понятно, что Плетнев, конечно. Очень жаль, что в свое время Луганскому не дали первую премию, а дали вторую. Конечно, он должен был получить первую премию, он большой, очень крупный пианист.
На Конкурсе играл и Борис Березовский, совершенно удивительный пианист. Что я буду перечислять… были такие пианисты! Замечательные люди, большие музыканты выигрывали Конкурс имени Чайковского.
Пианист-фаталист Борис Березовский: «Я знаю только один способ привлечь публику – хорошо играть»
Из последних, пожалуй, хорошо запомнился Трифонов, который производил очень яркое впечатление. Да и сейчас производит, он завоевал весь мир, невероятный пианист. Пожалуй, из того, что я слышал в XXI веке, самое большое впечатление на меня оказал он. Не думаю, что я оригинален в этом ответе: Трифонов — яркая комета. Но это же большая редкость — такие люди, которые возникают и потом остаются.
В 2002-м году на фортепианном Конкурсе победила японка Аяко Уэхара, а где она сейчас… Здесь много факторов играют роль.
Бывает, что первая премия конкурса растет-растет и дорастает до мировой знаменитости и суперзвезды. А бывает, что не очень дорастает. Как вырос Денис Леонидович — он мировой пианист. Его знают во всем мире, у него колоссальное количество записей. А самое главное, что он еще и аккумулятор всего того, что можно собрать с нашей Руси — талантливых детей.
Помимо Grand Piano Competition у него еще есть конкурс юных пианистов в Астане — Astana Piano Passion, в свое время Сергей взял на нем первую премию в своей возрастной группе. Еще у Дениса Леонидовича множество фестивалей, на которых играют дети из тех регионов, где фестиваль проводится. Денис Леонидович Мацуев — подвижник. Это дорогого стоит.
Большинство пианистов немного зациклены на себе, занимаются собой. У Дениса Леонидовича широкий спектр деятельности, он широкая душа. Нужно отдать ему должное. Как он помог Сереже после Grand Piano Competition! (После победы на Grand Piano Competition ростовские власти подарили Сергею Давыдченко квартиру в Ростове, т. к. жилищные условия общежития, где Сергей проживал, не позволяли поставить в комнату рояль, который он получил как победитель конкурса – прим. ред.). Денис Мацуев написал нашему губернатору в Ростов, и к этому подключился Валерий Абисалович Гергиев. И губернатор Василий Голубев выделил Сергею квартиру. Кто так будет радеть за молодое дарование, когда было неизвестно, что будет!
Это сейчас можно сказать, что Сережа начинает оправдывать данный ему «аванс». Я ему все время говорил, что это только начало, которое он должен оправдывать. Очень важно, чтобы он не думал, что его поощрили — и уже можно сложить руки. Наоборот, это должно быть двигательным толчком, мотивацией работать еще больше. Так действительно и произошло.
В 2019-м году, когда только закончился предыдущий Конкурс имени Чайковского, Денис Леонидович пригласил Сережу сыграть Первый концерт Прокофьева на фестивале в Суздале. Мы приехали в Суздаль, в концерте играл сам Мацуев, еще играл Константин Емельянов, он тогда только получил Третью премию на Конкурсе. Кстати, в этот раз было так же: мы сыграли в Петербурге Гала-концерт, а вечером Сергей открывал концерт в Суздале Первым концертом Чайковского.
И вот четыре года назад на концерте в Суздале мы стояли с Денисом Леонидовичем, и он мне говорит:
— Сергей Иванович, сколько Сереже?
— Сереже четырнадцать.
— Так ему через четыре года будет восемнадцать?
— Да, ему будет восемнадцать. Даже немного больше, восемнадцать с половиной.
— Ну вот, ну вот и давайте.
Это был Суздаль, 2019-й год. Денис Леонидович тогда и сказал: «Вот и давайте. Карты в руки» (смеется). Так произошло наше подвижничество к Конкурсу имени Чайковского (улыбается).
— Помните свое первое знакомство с Сергеем Давыдченко? Как он попал в ваш класс, как это произошло?
— Я курирую музыкальное училище в Минеральных водах, довольно часто там бываю. Занимаюсь со студентами, даю мастер-классы. Когда я услышал Сережу, ему было, наверное, лет девять, он играл «Песню жаворонка» Чайковского. Я позанимался с ним — он мгновенно реагировал на то, о чем я его просил, я тогда уже оценил его способности. Это было первое знакомство.
Сережа учился в Минераловодском училище на отделении педагогической практики у совершенно замечательного педагога — и я очень прошу отметить это в интервью, это очень важный момент! Татьяна Борисовна Левадная была его педагогом. Она заведующая фортепианным отделением училища, Сережа у нее занимался. Собственно говоря, она поставила ему руки, она его в очень большой степени «сделала». В очень большой степени, ее роль просто трудно переоценить.
Татьяна Борисовна — замечательный педагог. Мы до сих пор с ней вместе, она постоянно звонит, держит связь с Сережей. Что-то ему подсказывает, дает какие-то материнские советы. Она для него как мама. Я, может быть, в каком-то смысле как папа, а она — как мама.
И вот когда я бывал в Минераловодском музыкальном училище, а бывал я там довольно часто, примерно раз в два месяца, я занимался с Сергеем на мастер-классах, постоянно его курировал. Но, конечно, курировать — это одно, а заниматься рядом и по многу часов, быть педагогом — это другое. Все, что заложено в нем в базовом смысле, безусловно, сделала Татьяна Борисовна Левадная. И самое главное, что очень-очень-очень важно, — то, что она очень вовремя мне его отдала. Это очень большая редкость.
Сережа выиграл «Щелкунчик» в 2016-м году. Конечно, я курировал какие-то моменты, мы занимались, когда я приезжал. Но этот конкурс, по сути дела, Сережа выиграл с Татьяной Борисовной. В данном случае я был человеком, который корректировал какие-то моменты, но не был основным педагогом.
Объявлены участники ХVII Конкурса юных музыкантов “Щелкунчик”
Это уже в следующем, 2017-м году, Сергей перешел ко мне в класс, ему еще не было тринадцати лет.
В свое время у меня была ученица, замечательная пианистка Анна Винницкая, которая в 2007-м году выиграла Конкурс королевы Елизаветы в Брюсселе. Но у нее родители пианисты, мама окончила Ростовскую консерваторию, папа — Одесскую. Они знали, что с определенного времени у мамы уже не надо заниматься, нужно отдать ребенка другому педагогу. Но это немного другое.
Аня ко мне попала даже в более раннем возрасте, чем Сережа, ей было десять. Очень важно, чтобы этот «переход» произошел вовремя.
— Когда встречается талантливый ребенок, его потенциал можно увидеть, оценить? Возможно спрогнозировать будущее одаренного ребенка?
— Безусловно, потенциал определенный слышен. Если говорить о Сергее, у него потрясающий слух, потрясающая память, он может все что угодно сыграть на слух. Его способности совершенно очевидны, они были слышны сразу. А вот как огранить эти способности, как ученика направить — в этом была вся проблема. Бывает, приходит способный мальчик, который может пропеть мелодию, простучать ритм — но как это будет дальше…
По тому первому уроку с «Жаворонком» Чайковского могу сказать, что я сразу понял: ребенок очень способный. Не просто способный — а очень способный, потому что Сергей очень быстро реагировал на то, о чем я ему говорил. Реакция была мгновенной.
Правда, должен сказать, что первое время, если что-то не получалось, Сережа обижался: как так у него может что-то не получаться? У дяди получается, а у него — не очень (улыбается). Некая обидчивость была, ранимость. Поэтому я всегда помню, что его ни в коем случае нельзя резко и жестко осаживать, с ним нужно дружить (улыбается), но чтобы красные линии были.
— У ученика и педагога могут совпадать характеры, складываться дружественные отношения. Но также бывает, что встречаются совсем противоположные по темпераменту, характеру и мироощущению личности. По вашему опыту и наблюдениям, в каком случае результаты совместной работы приносят лучшие плоды — когда педагог и ученик «совпадают», либо наоборот? Возможно, некое несовпадение взглядов и напряжение в процессе работы могут принести еще большие, особенные результаты?
— Я придерживаюсь того мнения, что очень важно, чтобы был не антипод, а чтобы был контакт. Так как люди все разные, — и ученики разные, и я другой, отличаюсь от них, — естественно, у нас случаются «несостыковки». Но. Какое-то приятие человека, на мой взгляд, обязательно, иначе толку не будет. Я говорю субъективно, как происходит у меня.
В моем классе люди очень хорошо относятся друг к другу, во всяком случае, стараются относиться. Конечно, как и везде, есть чисто человеческие моменты, их никто не отменял. Иногда может промелькнуть какая-то зависть, но это естественно, человеческие слабости. Но я никогда не даю им «расцветать» в своем классе, наоборот, гашу их, стараюсь погасить.
— Если ученик чувствует «несовпадение» с педагогом — нормально, если он перейдет в другой класс?
— Это нормально. За всю мою педагогическую практику было два таких случая, я их помню. Случается, что как-то… не получается, что-то мешает. Многое зависит и от воспитания до того, как человек ко мне попадает, это очень важно. Масса разных моментов и факторов, которые сопутствуют общению ученика и педагога.
В моем классе такое случалось крайне редко, но в принципе это есть, и, в общем, я к этому отношусь совершенно спокойно.
— О своих учениках вы говорите с большим трепетом, как о членах семьи. Лично мне такой подход близок и понятен – моя мама преподавала в школе почти сорок лет, теплые и сердечные отношения между учителем и учениками мне хорошо знакомы. Возможно, я не права, но в наше время люди ведь… другие. Быть может, с сегодняшними учениками нужно быть строже, формальнее, конкретнее, местами даже жестче?
— Я не считаю, что нужно жестче. Каким я был, таким я и останусь (смеется). Теплота с учениками, которая у меня всегда была, остается и сейчас.
Когда мы приехали с Конкурса, Сережа еще оставался в Москве, а мои ученики — и нынешние, и очень большое количество учеников прошлых лет, — я никогда не говорю «бывших», потому что бывших учеников не бывает, — встретились. У нас была очень теплая, большая встреча. Мы отметили и мой семидесятилетний юбилей, и Конкурс имени Чайковского.
В общем, собралось колоссальное количество народа, мы отмечали это дело в ресторане. Было невероятно тепло, мы просто не могли разойтись. Все время говорили на разные темы, у меня, естественно, спрашивали подробности о Конкурсе и так далее. Это был очень интересный, душевный и запоминающийся вечер.
— Можно предположить, что после победы Сергея Давыдченко на Конкурсе имени Чайковского у других ваших учеников проявились профессиональные желания, амбиции? Как считаете, ученик, студент может понимать и объективно оценивать свои возможности? И из чего состоит эта оценка, на чем строится?
— В этом возрасте себя оценивать очень трудно. Но я все-таки думаю, что в моем классе большинство студентов оценивает себя в правильном направлении. Они ведь все время играют и слышат друг друга, поэтому могут себя соотносить с «коллегами по цеху». Да, очень трудно себя оценить по-настоящему — так, как оно на самом деле есть. Но мои студенты стараются, я это вижу, наблюдаю.
Иногда, конечно, их «заносит». Не могу сказать, что только в одну сторону, иногда бывает и в другую, когда они говорят: я ничего не умею, ничего у меня не получается, хотя это бывает совсем не так. И вообще, сколько людей — столько вариаций: на кого-то успех коллеги действует вдохновляюще, а другой, наоборот, понимает, что у него техника хуже, память хуже, и начинает опускать руки. Тут уже поле моей деятельности, в этой ситуации уже я должен выходить на первый план.
— Не было случаев, когда, оценив возможности ученика, понимая, что того будущего в музыке, которое он для себя хотел бы, у него не будет, вы могли посоветовать сменить профессию? Чтобы не было разочарований и нереализации, чтобы человек успел получить еще одно образование. На ваш взгляд, педагог имеет право давать подобные советы, может заходить на эту территорию?
— Педагог не должен обрезать крылья. Я считаю, что, наоборот, нужно воодушевлять — хотя ученик должен, в конечном итоге, все-таки понимать, какую нишу может занять.
Здесь такой… очень интересный момент. В основном, мои ученики, когда заканчивают консерваторию, приблизительно знают, на что могут рассчитывать. Но хочу сказать, что у меня класс хороший, я бы даже сказал, не побоюсь этого слова, — звездный. Среди моих учеников очень много одаренных людей. Понятно, что к этому я шел очень долго, и понятно, на старости лет (улыбается) так оно само получается.
В общем-то, мне не приходится заниматься с малоспособными людьми, ко мне попадают действительно одаренные люди. Как они будут развиваться, насколько их способности будут эволюционировать — от этого зависит их будущее в профессии. Какую нишу они займут в нашей иерархии: будут ли они педагогами или концертмейстерами, или смогут быть солистами камерных ансамблей. Уже в процессе обучения студенты начинают приблизительно осознавать, на что могут рассчитывать.
Конечно, все хотят быть солистами. Но, естественно, далеко не все этого добиваются, совсем далеко не все. И очень многие занимаются педагогикой. Но разве педагогика — это плохо?.. На сегодняшний день на кафедре специального фортепиано в Ростовской консерватории работают около шести моих учеников. Все они — лауреаты международных конкурсов, все очень яркие и одаренные музыканты. Но не все из них могут играть что-то большое на сцене.
И потом, жизнь со временем «заедает»: кто-то может выйти замуж или жениться, появляются дети, быт… Человек преподает в консерватории, у него есть звание: доцент, профессор. У кого-то есть возможность постоянно совершенствоваться, играть, расширять репертуар.
Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос, но я знаю одно: на выходе из консерватории каждый приблизительно может оценить, какую нишу в профессии сможет занять. Как правило, эта ниша может только возрастать, но никак не уменьшаться. На моей памяти это было так.
— Как думаете, для музыканта что лучше: себя переоценить или недооценить? Помню, в интервью одна актриса, вспоминая молодость, сказала с сожалением, что, наверное, в какой-то момент себя не переоценила. Быть может, переоценить себя — это дать себе шанс на большее, лучшее, позволить стремиться к идеалу… Но с переоценкой тоже надо быть осторожным. По вашему опыту, Сергей Иванович, как это происходит?
— Для дела, если говорить о нашей профессии — скажем, для исполнения концерта с оркестром, — лучше, все-таки, когда человек думает, что ему еще не все удается. Если исполнитель считает, что он уже молодец и все замечательно играет, мне кажется, это для дела немного хуже. Для конкретного выступления. А в принципе — я думаю, что каждый приблизительно знает, на что способен. В принципе знает.
В нашей профессии так много составляющих… Одно из них, если говорить о сольном исполнительстве, — это игра на сцене наизусть. Очень важный компонент, который у очень многих людей дает сбой. И он дает сбой, я думаю, у всех, даже у самых-самых гениальных: когда-то где-то что-то человек на сцене, на концерте может спутать. Но насколько быстро он из этого состояния выходит и насколько быстро находится; мгновенно мозг включается и не дает возможности остановиться, бросить — вот это очень важно. И когда этот компонент не на самом высшем уровне — человек понимает, что быть солистом, по большому счету, он не может. Ему нужны ноты. И он сделает вывод: наверное, мне лучше играть в камерном ансамбле, где я буду играть по нотам.
При этом, есть очень одаренные люди, которые себя реализовывают в дуэтах, трио, квартетах. Есть музыканты, которые замечательно аккомпанируют, работают концертмейстерами — невероятные профессионалы, которые все делают очень тонко и тщательно.
Сольное исполнительство — очень трудная ниша, где столько должно сойтись… Иногда солисту нужно учить несколько фортепианных концертов одновременно, а это, как вы понимаете, задача непростая. Мгновенное освоение нового репертуара — это тоже комплекс навыков и умений, которым владеют очень немногие. Память — действительно большой дар. И только все это в комплексе может давать зеленый свет в сольное исполнительство.
— Поэтому сцена – самый лучший и проверенный индикатор и фильтр.
— Конечно, естественно. Сцена очень часто существует в совершенно других законах, на ней многое происходит вовсе не так, как происходит на уроке или когда человек играет для себя одного. Это абсолютно разные вещи.
Сережу, например, сцена возвышает, на сцене он играет лучше, чем в классе на уроках — опять же, это говорит о его одаренности. За все годы у меня было мало учеников, на которых сцена так воздействовала — преображала, «поднимала» музыканта, чтобы он начинал играть лучше, с подъемом, с куражом, с энергетикой.
— Сергей Иванович, один из моих любимых вопросов, который вам, человеку, воспитавшему не одно поколение музыкантов, не задать просто не могу. Как бы вы определили, что такое талант?
— Вопрос очень трудный, на него однозначно не ответить. Скажу об одной стороне таланта: это когда в исполнительстве есть вещи, которые педагог не может сделать. Когда в игре что-то не запланировано и происходит интуитивно, возникает у исполнителя спонтанно. Какие-то вещи возникают на сцене — не потому, что они заучены и выучены, а потому, что есть эта свобода, свобода высказывания. Когда человек хочет высказаться по-своему.
Это «по-своему», конечно, происходит в рамках того, о чем говорилось в классе, но оно — действительно «по-своему». Есть свои «черточки», которые музыканта выделяют от того, чему можно научить.
Научить можно очень-очень многому. Есть композиторы, которых можно потрясающе «сделать» от первой до последней ноты. А есть композиторы, которых трудно «слепить», «сделать» от и до, потому что в их сочинениях заложена некая непредсказуемость, некая тайна.
Вообще-то говорят, что во всех гениальных творениях есть тайна. Я думаю, что особенно она есть в музыке романтической. А романтическая музыка, с моей точки зрения, является сердцевиной фортепианного репертуара. И без настоящего большого таланта эту музыку не исполнить по-настоящему.
Когда человек может на сцене что-то играть не так, как играет всегда, а как-то иначе разворачивает фразу, и это не противоречит содержанию… — этому научить очень часто нельзя. Практически нельзя. Замечательно сделать можно, но чтобы это было так, словно создается и появляется сиюсекундно, когда человек чувствует время, филирование звуковое… Это и есть талант.
— И трудом и стараниями ведь к этому не подступишься?
— Нет. Труд очень многое делает, очень многое, но интуиция — она существует. Поэтому появляется Плетнев, появляется Трифонов… В исполнении талантливых музыкантов что-то рождается на сцене сиюсекундно, непредвиденно. Человек, который играет, очень часто и не знает, а как он сыграет.
— Сергей Иванович, среди ваших учеников уже есть лауреат Первой премии Конкурса имени Чайковского, но также есть и победительница Конкурса королевы Елизаветы в Брюсселе — яркая и талантливая пианистка Анна Винницкая, которую вы упоминали ранее. В своих интервью Анна говорила, что будет благодарна вам всю жизнь, ведь вы сделали из нее музыканта… Расскажите о ней.
— Аня росла в семье музыкантов, поэтому за все, чего она достигла, должна благодарить прежде всего свою маму, которая до пятнадцати лет с ней буквально все делала.
Когда Аня еще жила в Новороссийске (ее родители работали в Новороссийском музыкальном училище), она приезжала ко мне примерно раз в две недели. Мама записывала каждое мое слово, и дома они реализовывали записанное. А когда появились диктофоны, мама записывала на диктофон. В общем, был такой мамин «диктат» (улыбается), который принес колоссальные плоды. В пятнадцать лет Аня уже была яркая-яркая звезда, а потом сказала: «Мама, все. Я могу все сама».
Аня должна своей маме поставить памятник — за то, что стала тем, кем стала. Помимо того, что она, конечно, чрезвычайно одарена и обладает всеми факторами, о которых я говорил выше. Память… у Ани память просто фотографическая, она может выучить мгновенно любое сочинение. У нее также замечательный слух и руки, это все проявлялось. Она играла очень много, очень большое количество самых разных сочинений. Репертуар у нее был очень большой, необъятный, можно сказать.
Летом Ане исполнилось сорок лет, за которые она успела родить троих детей, стать великой пианисткой, профессором Гамбургской ушуле. Она все умеет, все знает, играет по всему миру: от Карнеги-холла до Концертгебау. Все концертные залы ждут ее с нетерпением, и нужно встать в очередь, чтобы пригласить Анну Винницкую. График ее выступлений расписан на два-три год вперед. Для этого многое сделала Анина мама.
Да, Аня была очень яркая, очень смелая, на сцене всегда «сверкала», всегда хотела себя проявить — очень разнообразно и интересно. Сейчас она становится старше, стала значительно более гармонична, чем это было поначалу, в свое время. Но это естественно: каждый с возрастом начинает играть все более и более цельно. Концептуально, я бы сказал.
— В нашей беседе мы много говорили о ваших учениках, их профессиональном развитии и становлении. А помните ли вы свою первую встречу с музыкой? Когда поняли, что музыка станет делом вашей жизни?
— Ну у мальчиков же как… Было ли так, что я сразу понял, что это будет делом моей жизни… нет.
Да, я был способный, рано стал проявлять музыкальные способности. Сам я из Таганрога, города Чехова, это здесь рядом, в Ростовской области. Мои родители не музыканты, мама — врач, папа — инженер. В доме было пианино, мама когда-то закончила музыкальную школу, и меня тоже отдали заниматься.
Видимо, я был способный, раз педагог сказал, что этого мальчика надо везти в Москву или в Ленинград. И меня повезли, я поступил в третий класс Ленинградской десятилетки. Почему в Петербург — потому что в Москве интерната еще не было, а в Ленинграде я жил в интернате девять лет.
Педагог, к которой я попал в десятилетке, Вера Борисовна Демченко, училась у Оборина. Сама была москвичка, но вышла замуж за ленинградца и переехала в Ленинград. Собственно говоря, Вера Борисовна сделала очень много для моего становления. Я ей благодарен бесконечно.
Класса с пятого она начала показывать меня Оборину, когда тот приезжал в Петербург на гастроли. Видимо, я был не самым плохим учеником в классе (улыбается). У Веры Борисовны дома стоял рояль Bechstein, и когда приходил Лев Николаевич, я ему играл. Он говорил, давал советы. А потом я к нему поступил в Московскую консерваторию.
И моя педагог из Ленинградской десятилетки, и я учились в Москве, у Оборина. Это все Московская школа, игумновская. Естественно, во всех консерваториях Союза были выпускники Московской консерватории — кто не задерживался в Москве, а уезжал по распределению. Я приехал по распределению в Ростов, совершенно случайно.
Когда я заканчивал консерваторию, Оборина уже не было, и заканчивал я у Воскресенского. В Москву приехал Михаил Николаевич Саямов, который в то время был в Ростове проректором, а через какое-то время стал ректором Гнесинской Академии в Москве.
К слову, его сын, пианист Даниил Саямов, сначала учился у меня, а потом стал учиться у Веры Горностаевой.
И вот Михаил Николаевич Саямов приехал в Москву на повышение квалификации для педагогов всего СССР. В свое время он окончил Московскую консерваторию у Самуила Фейнберга, учился с Михаилом Воскресенским на одном курсе. Он сказал Михаилу Сергеевичу, что я ему понравился, спросил, какие у меня перспективы — и предложил поехать работать в Ростов. У меня родители были в Таганроге, и я согласился.
Так и сложилось, и я оказался в Ростове, приехал на свою родину. Пути Господни в этой жизни бывают очень интересны.
— Позже, когда вы как педагог окрепли, набрались опыта, не возникали мысли возвратиться в Москву? Возможно, это очень личная для вас тема, не для печати..?
— Да нет. Во-первых, в Москву меня, опять же, приглашал Михаил Николаевич Саямов, через какое-то время, когда стал ректором Академии Гнесиных. Но у меня тут все есть, южный город… а в Москве надо было с нуля все начинать.
Я не случайно говорю, что у меня «звездный класс», потому что многие одаренные люди хотят у меня заниматься. Меня знают и едут ко мне. Поэтому поехать в Москву или в Петербург… да меня и за рубеж приглашали — и в Германию, и в Израиль. Я считаю, что не нужно, мне и здесь очень даже хорошо, комфортно. Каждому кулику свое болото (смеется).
— Сергей Иванович, как думаете: что мы в молодости недооцениваем? Что лучше начать ценить пораньше, чтобы потом не «кусать локти»?
— Ой… это сложно. Опять же: очень важно, чтобы человек был добрый и теплый. Я с этими постулатами живу всю жизнь, и поэтому с учениками у меня проблем не возникает, как правило. Хотя это не значит, что я не бываю жестким — я бываю, но мои ученики знают, что эта жесткость только от того, что так надо. Потому что если не будет жесткости в каких-то отдельных моментах, толку не будет.
Иногда я просто ставлю ультиматум: это надо сделать. Я имею в виду технические моменты, мастерство, какие-то детали, штрихи или нюансы, которых иногда не хватает. И над которыми надо ежечасно думать и постоянно работать.
Я думаю, теплота и доброта — мои ориентиры, с которыми я всю жизнь живу. Нужно относиться к людям очень доброжелательно. Стараться.
— Просматривая жизнь в ретроспективе, как считаете: все же есть судьба, которая ведет человека?
— Безусловно есть. Конечно. Я же и пианистом был неплохим, и у меня были перспективы. Но так сложилось, что… судьба, Бог меня направляли в другую сферу, педагогическую. И, в общем, я понимал, что в этой сфере у меня очень большие возможности.
Вы думаете, я не понимал, что у меня педагогические склонности? — конечно, понимал. Понимал с самого начала, еще когда у меня был младший брат, который тоже пианист. Я приезжал из консерватории, и когда занимался с ним, видел, что благодаря моим замечаниям и подсказкам у него есть успехи и сдвиги.
Когда я учился в Московской консерватории, подрабатывал в МФТИ, физико-техническом институте, в Подмосковье. У меня даже был небольшой класс из физиков, которые окончили музыкальное училище, но потом поступили на физический факультет. Я возился с ними, мне было интересно. При этом я постоянно играл, играл в консерватории сольные концерты, конечно. Но, тем не менее, во главе угла была педагогика.
— Жизнь постепенно расставила все по местам.
— Безусловно. Я достаточно быстро осознал, что у меня есть склонность к педагогике — а это очень важно. Поэтому я не очень переживал по поводу того, что сольная карьера не получается.
— Какими, на ваш взгляд, главными качествами должен обладать учитель, педагог? Что должно отличать его характер, склад личности?
— Самое главное качество в педагогике — это честность. В том числе, и честность по отношению к композитору. Если ты хоть раз скажешь ученику: ну ладно… решишь, что с кем-то, может, чего-то и не надо делать, то на этом дело — профессиональное, большое дело, — и заканчивается. Для меня это всегда было очень важно, я всегда был честным в своей профессии. Я абсолютно честно делаю свое дело.
Есть очень важные вещи: очень важно не «давить», чтобы человек не сломался. Конечно, это очень важный момент. Ни в коем случае нельзя «задавить» человека. На моей памяти очень много одаренных людей, которых «задавали» педагоги. Бывает, ученик сопротивляется тому, что ты хочешь ему донести, не хочет что-то делать или работать, а проблему надо решить. Масса всяких ситуаций.
Я родился в год змеи, и когда чувствую, что студент не хочет делать то, что надо делать, я, как змея, отползаю — а потом подползаю с другой стороны. И как-то получается. Я такой змей (смеется). Но это надо делать очень аккуратно
— Кем бы вы хотели быть в следующей жизни — если предположить, что она существует.
— Только тем же самым, только педагогом по музыке. Я больше ничего не умею (смеется), это мое. И если другая жизнь существует, я бы хотел остаться тем же, кем я есть сейчас.
— Сергей Иванович, нашу беседу будут читать разные люди, проживающие разные жизненные периоды. Кто-то может находиться на перепутье, испытывать сомнения, отчаянье, разочарование… Что бы вы пожелали нашим читателям, в чем искать свет и вдохновение?
— Одному справиться с проблемой и трудностями бывает очень тяжело, на это способны только очень цельные и, на мой взгляд, взрослые люди. Очень важно, чтобы в трудную минуту был кто-то рядом, кто может подставить плечо, направить или просто сказать: «Я с тобой. Ничего страшного, мы все пройдем и все переживем». Очень важно и ценно, когда есть участие близкого человека, которому ты доверяешь.
Беседовала Татьяна Плющай