Когда классический музыкант обладает популярностью рок-звезды – это феномен.
Он не мелькает на телеэкране, не ведет страничку в фейсбуке. Но стоит разместить его лицо на афише – аншлаг. Тысячные залы заполнены, и еще столько же поклонников не попадают на концерты: билетов нет. Это и есть подлинная популярность, а не искусственно раздутая рекламой.
Когда пианист Борис Березовский, загадочный как сфинкс, садится за рояль и играет астрономически сложные произведения с непроницаемым лицом, – возможно, эта недосягаемость и притягивает. И в недосягаемости этого пианиста есть нечто фатальное.
— Говорят, чтобы стать звездой надо иметь не только талант звезды, но еще и характер звезды. Какими человеческими качествами надо обладать, чтобы стать звездой?
— «Звезда» – понятие, в которое я не верю и потому не знаю, какими качествами надо обладать, чтобы стать «звездой». Знаю одно: чтобы стать известным, нужно везение. Больше ни-че-го!
Могу назвать множество примеров, когда люди становились знаменитыми по воле случая. Чаще всего, происходила внезапная замена: один заболел, другого пригласили в последний момент, вот тут-то и начиналась его звездная карьера. А если бы кто-то не заболел?..
Так, например, стремительно взошел на Олимп дирижер Леонард Бернстайн. Предстоял концерт огромной значимости в Карнеги-Холле, первая радиотрансляция по всей Америке, а дирижер Бруно Вальтер, который репетировал эту программу с оркестром, слег с гриппом. Вместо него за пульт встал Бернстайн, который за ночь изучил сложнейшую партитуру и наутро после концерта проснулся знаменитым. Хотя подготовил этот феерический успех дирижер Бруно Вальтер, который репетировал с оркестром.
Конечно, вся предыдущая жизнь Бернстайна была подготовкой к этому триумфу. Здесь проявился и его талант, а в дальнейшем – и титанический труд, иначе звезда Бернстайна закатилась бы так же быстро, как взошла. И все-таки посодействовал карьерному взлету Его Величество Случай. Так что, везение играет гораздо более важную роль, нежели характер.
О, вот еще хороший вариант для звездной карьеры – выгодно жениться. (смеется) Родственные связи помогают. Правда, не всегда: бесталанного человека никакие родственные связи не спасут.
— Но помимо везения нужны еще и целеустремленность, работоспособность, талант, наконец?..
— Талантливых, целеустремленных и работоспособных людей очень много, но звездами среди них почему-то становятся единицы! Просто в какой-то момент зажигается лампочка везения: публика начинает о тебе говорить, ходить на твои концерты.
Кстати, успех у публики и качество исполнения далеко не всегда идут рядом. В сфере классической музыки есть много талантливых людей, которые не стали знаменитыми в силу разных причин: просто судьба так сложилась…
Но они, я уверен, ничуть не хуже широко известных исполнителей. Бывает, артист завоевывает громкое имя, а потом начинает почивать на лаврах: имя остается – качество уходит.
— Вы хотите сказать, что вам повезло?
— Нет, у меня все сложилось иначе. В 1990 году я победил на Международном конкурсе им. Чайковского. Да, это было везением, но все же закономерным. Жюри этого конкурса не прощает даже малейшей оплошности: один этюд сыграл неточно – тебя тут же скинут. Надо всю программу отыграть идеально на 100 %.
Я достойно прошел три тура. Но здесь как в покере: каким бы гениальным игроком ты ни был – все равно есть элемент везения. В конце концов, в тот год рядом мог оказаться более сильный конкурент. А после конкурса я годами выстраивал взаимоотношения с агентствами, продюсерами, а это длительный процесс.
Я не сразу стал солистом: много играл в камерных ансамблях, где приобрел огромный опыт. После победы на конкурсе им. Чайковского я трудился 26 лет. И не могу сказать, что известность упала на меня с неба.
— У вас стойкий иммунитет к звездной болезни. Собираете тысячные залы, барышни стоят к вам в очереди за автографами, поклонники в соцсетях пишут: «Березовский – гений!» Почему вам крышу-то не сносит?
— Потому что педагоги были очень хорошие: с самого начала объяснили, что в нашей профессии звезда – это композитор. И будь счастлив, что ты играешь его гениальную музыку.
На первом же уроке Александр Игоревич Сац мне сказал: «Постарайся сперва понять разницу между исполнителем и композитором, а потом между композитором и Богом». Когда ты осознаешь, насколько великим может быть композиторский гений, тебе уже никогда не сорвет крышу.
Как сочинить такую гениальную музыку?! Люди-то идут слушать Листа, Шопена, Чайковского, Рахманинова, Метнера – не меня. Если я на концерте начну играть свои любительские импровизации, это никому не будет интересно.
— С другой стороны, в youtube и соцсетях, где размещены ваши видеозаписи, можно прочитать такие бестактные и злобные комментарии! Понятно, что люди пишут такое из зависти. Как вы ставите «защиту от дурака»? Ранимому художнику больно читать гадости…
— Уж сколько доставалось великим композиторам от музыкальных критиков! Например, Рахманинова за его Третий концерт буквально изничтожили. И кто сегодня знает имена этих критиков?..
Люди смотрят мои записи: исполнение, естественно, вызывает ответную реакцию – позитивную, негативную. Хуже, когда реакции совсем нет. Да, часто пишут ахинею… И что мне теперь делать? Жить дальше.
Кстати, где вы нашли гадости обо мне? Пришлите ссылку, пожалуйста, я удовольствием почитаю. (смеется)
— Для вас существуют понятия «тяжелый зал», «легкий зал»? Плохая акустика может испортить впечатление от хорошего исполнения?
— Идеальные условия для классического исполнителя – концертный зал. В России так повелось: мы играем в залах. Не люблю понятие «намоленное место», тем не менее в наших прославленных БЗК и КЗЧ прекрасная аура.
В Европе, особенно в Англии, любят устраивать концерты классической музыки в церковных храмах, чтобы сэкономить на аренде концертных залов. Акустика в храмах ужасная: играешь виртуозные вещи – пассажи сливаются в гулкое эхо. Это сегодня я могу позволить себе отказаться от таких выступлений, а когда надо было элементарно зарабатывать на жизнь, приходилось играть и в маленьких английских церквушках, где звук отвратителен.
Еще в Европе обожают концерты на открытом воздухе. Скажем, я постоянно играю на фортепианном фестивале в Рок Д’Антероне в Провансе – это Мекка известных пианистов мира. Атмосфера на фестивале волшебная: люди собираются на пикник в тени многовековых платанов да еще и музыку слушают.
Публика в восторге, а для исполнителей условия, мягко говоря, не идеальные. Качество звука на открытых площадках, увы, не сравнить акустикой концертных залов. Вот фольклор, сельская музыка, наоборот, живет только на природе, а в искусственной среде концертного зала задыхается! Фольклор не создан для пассивного слушания: он требует соучастия, чтобы публика подпевала, приплясывала.
Когда я жил в Брюсселе, слышал, как Роби Лакатош, знаменитый венгерский скрипач цыганского происхождения, играл в клубе и получал от игры огромное удовольствие. Потому что публика живо реагировала: прихлопывала в такт, пританцовывала, люди выпивали, бросали ему деньги, аплодировали – царила живая атмосфера концерта!
Однажды Роби Лакатош был приглашен звукозаписывающей компанией Deutsche Grammophon для записи его CD и исполнения его программы в огромных концертных залах – и это была смерть для него как музыканта! Ему стало безумно скучно играть для людей, которые чинно сидят в зале, листают программки и… никак не реагируют. Джазовые музыканты, кстати, тоже прекрасно чувствуют себя в клубах, а пригласи их на сцену Большого зала консерватории, им станет дискомфортно, и никто не получит удовольствия от концерта – ни джазмены, ни зрители.
Словом, каждый должен играть там, где чувствует себя как дома. Тяжелая атмосфера возникает, когда играешь не в том месте, где это должно звучать.
— На концертах академической музыки все-таки больше людей старшего поколения, молодежи не так много, вас это огорчает? И трудно, наверное, играть для профессионалов и снобов, которые насупятся и ждут: «Ну-у, чем будем удивлять?!»
— Что вы! В России прекрасная, искренняя и сбалансированная по возрасту публика, в сравнении с другими странами. В Нью-Йорке, Сан-Франциско и некоторых европейских городах с публикой просто катастрофа.
Засветиться на гастролях модного пианиста или оперной дивы престижно. Пожилые дамы с унылыми, подтянутыми пластической хирургией лицами ничего не понимают в музыке и не любят ее! Для них концерт – это повод выйти в свет, нацепив бриллианты.
Зато в университетских городках, разбросанных по всей Америке, такая же искренняя, заинтересованная и образованная публика, как и у нас в России – студенты, научная интеллигенция.
— Значит, вы чувствуете доброжелательное, негативное или безразличное настроение публики? Кто на кого больше влияет: публика на вас или вы на нее?
— Я выхожу на сцену, чтобы получать удовольствие. Настроение публики мне безразлично: если концерт идет удачно, я растворяюсь в музыке и забываю обо всем на свете – о зрителях, о себе. Играю и наслаждаюсь гениальными сочинениями композиторов. А вот если я думаю о чем-то, помимо музыки, – например, о реакции зрительного зала! – значит концерт идет отвратительно.
— Некоторые известные пианисты не играют на инструментах, которым более пяти лет, другие возили и возят по всему свету с собой собственный рояль. И я, кстати, прекрасно понимаю этих пианистов и завидую скрипачам: родной инструмент всегда с собой! У вас есть особые пристрастия в части роялей и их брендов?
— Нет, я играю на рояле, который стоит в зале. С технической точки зрения лучший инструмент Yamaha, у него идеально выровненный звук. Виртуозные произведения отличаются изобилием мелкой техники, поэтому важно, чтобы звук клавиатуры был идеально ровным.
Вы когда-нибудь ездили в Германии по автобану? Вот Yamaha как шикарный автобан: ни бугорка, ни ямочки, нигде не тряхнет, не подбросит, можно развивать любую скорость без ограничений. Рояль Steinway & Sons по качеству звука, пожалуй, выразительнее, чем Yamaha. Эти два бренда в основном и представлены в крупнейших концертных залах мира.
— Неужели концерт пройдет хуже, если вы сядете за Bösendorfer или Fazioli?
— Я получаю удовольствие от игры на любом инструменте. Абсолютно на любом! До известных пределов, конечно: если рояль элементарно расстроен, педаль скрипит и клавиши западают, тут уж не до самозабвенной игры. Прекрасный инструмент – лишь бонус к удовольствию от исполнения гениальной музыки.
— Однажды вы сказали, что слушать великих пианистов – часть вашей профессии. Зачем слушать? Чтобы не повторять интерпретации великих предшественников?
— Бородатый анекдот «Чукча не читатель, чукча писатель» дает исчерпывающий ответ на вопрос «Зачем?». В любом виде искусства все начинается с подражания, копирования – в писательстве, живописи, музыке. Нет ни одного поэта, художника, композитора или исполнителя, который не испытал бы на себе влияние мастеров прошлого. Чем больше слушаешь, тем больше музыка тебя обогащает – это неотъемлемая часть творческого процесса. На меня сильно повлияли пианисты Владимир Софроницкий, Мария Юдина.
— А есть пианисты, о которых вы могли бы сказать: «Класс! Я так не умею»?
— В мире много классных джазовых пианистов: я так играть не умею и вряд ли научусь. Они вызывают мое восхищение. У каждого своя сильная сторона. Моя стихия – классическая музыка, в ней я король, а в джазе – просто музыкант. Джаз поигрываю, но… на любительском уровне.
Понимаю, как функционирует джаз, знаю его законы, но когда слушаю, что вытворяют профессиональные джазовые музыканты, такие как Кит Джаррет/Keith Jarrett, например, просто мурашки по телу бегут. Особенно когда он молодой был – это же просто чудо!
— Вы переиграли многих композиторов, кто все-таки самый любимый?
— Петр Ильич Чайковский. На мой взгляд, самая ценная музыка – та, которая вызывает слезы. Чайковский слезоточив до… неприличия. Могу рыдать над его романсами, операми, балетами, симфониями. Его музыка – образец красоты, изящества, искренности. Другие композиторы могут вызывать у меня восторг, восхищение, но Чайковский – это… (долгая пауза) абсолютный гений.
— Вы говорили, что Третий концерт Рахманинова – самое сложное, что вам довелось играть в жизни. С тех пор вы превзошли самого себя, сыграв нечто более сложное?
— Второй концерт Прокофьева тоже безумно сложный: сыграть каденцию – из области почти неисполнимого. Даже легендарные пианисты цепляют фальшивые ноты. Ведь Прокофьев сочинял, исходя из своих возможностей, а пианистом он был незаурядным.
Второй концерт Бартока невероятно сложен технически: темп запредельный! Это из-за любви Бартока к венгерскому фольклору, а там темпы астрономические. И он хотел, чтобы это так же звучало на рояле!
Стремительные темпы, думаю, объясняются еще и тем, что в первой половине XX века отдача клавиатуры у роялей была легче, что и позволяло развивать более высокую скорость игры.
Современные рояли делают с более тугой, тяжелой клавиатурой, чтобы они мощнее звучали в гигантских концертных залах. Чем мощнее звук, тем тяжелее звукоизвлечение. Поэтому сыграть на современном рояле Бартока в темпе, который он прописал в нотах, – из области нереального. Я, конечно, стараюсь, но… все равно играю чуть-чуть медленнее.
— Когда вы играете «Революционный этюд» Шопена левой рукой, это производит неизгладимое, сногсшибательное впечатление. Планируете расширять леворучный репертуар?
— Нет, это пройденный этап. К тому же леворучный репертуар весьма ограничен: ноктюрн и прелюдия Скрябина, неудачный концерт Прокофьева, на мой взгляд, и гениальный концерт Равеля.
Скрябина, Равеля и «Революционный этюд» Шопена в переложении Годовского я уже сыграл. И, кстати, не намеревался этим шокировать публику. Просто хотел усовершенствовать технику левой руки. Левая не менее важна, чем правая. Важен баланс между обеими руками.
Моторика правой руки у большинства людей развита лучше, поэтому поиграть сложные произведения для развития левой руки – это очень полезные упражнения для пианиста. Буду играть один-два этюда, просто чтобы поддерживать левую руку в форме.
— Как же удерживать интерес поклонников, да еще и расширять их круг? Ведь публике вечно хочется разнообразия: сегодня один кумир – завтра новый.
— Единственный способ удержать интерес публики – хорошо играть. Других способов я не знаю. Реклама, пиар, бесконечное мелькание на экране, дружба с сильными мира сего – все это не эффективно, если играешь ты плохо.
— Молодые пианисты Юрий Фаворин, Люка Дебарг, Дмитрий Маслеев, Александр Малофеев часто выступают с вами в дуэте. Сам факт того, что вы сыграли с молодым исполнителем, означает, что на него стоит обратить внимание. Вы исповедуете принцип: «Талантам надо помогать – бездарности пробьются сами»?
— То, что наши дуэты фантастически влияют на дальнейшую карьеру молодых пианистов, несколько преувеличено. Я, например, много играл с Юрием Фавориным. Он молодой, но уже состоявшийся пианист, у него своя публика, неповторимый имидж, запредельно сложный репертуар. Талантливейший парень!
Жаль, что на конкурсе им. Чайковского его… не оценили должным образом. Значит время его пока не пришло. В будущем у Юры Фаворина все будет прекрасно, я уверен. И золотой медалист XV Международного конкурса им. Чайковского Дмитрий Маслеев – феноменально одаренный юноша, у него огромное будущее.
Мне нравится играть с молодыми пианистами, вызывающими у меня восторг и уважение. И хочется поддерживать их, насколько возможно. По-моему, это абсолютно естественно – помогать молодым.
— Кстати, как вы чувствуете себя в роли преподавателя Академии им. Гнесиных?
— Прекрасно! Педагогика меня увлекает. Огорчает лишь укоренившаяся у нас система музыкального образования, построенная на бесконечных замечаниях: «Тут аппликатура неправильная, там педаль взял неверно».
В музыкальной школе им. Гнесиных, где я учился в классе Ирины Сергеевны Родзевич, была доброжелательная атмосфера. Но, к сожалению, так происходит не везде: порой на детей с 4-х летнего возраста обрушивается строгая критика! Так быть не должно.
Вот я и хочу попробовать создать позитивную атмосферу на уроках, и посмотреть, что получится. Думаю, у такого метода есть будущее. Хотя все время хвалить и говорить студенту, что все прекрасно, – такая же глупость, как и постоянно ругать. Хочу найти золотую середину.
Кроме того, преподавание помогает мне как пианисту: обостряется восприятие качества исполнения. Оплошности, которые прощаешь себе, студентам я почему-то не прощаю! Вот и начинаешь требовательнее относиться к себе.
— Как усовершенствовать систему музыкального образования? Может быть, добавить какие-то новые дисциплины?
— Я добавил бы фольклор. Потому что классическим музыкантам есть чему поучиться у фольклористов. В фольклоре очень важна импровизация, а ею исполнители академической музыки в большинстве своем не владеют.
А вот балалаечники, например, исполняя свои виртуозные пассажи, никогда не повторяются, как и джазовые музыканты, кстати. У исполнителей народной музыки стоит поучиться: во-первых, искусству импровизации, во-вторых, радости музицирования.
— Вы когда-то говорили, что женщина не может стать великой пианисткой, однако ваша старшая дочь – пианистка. Как у нее дела?
— Эвелина прекрасная, восхитительная пианистка. Но я все равно ей говорю: «Выходи замуж за богатого, создай семью, женщина может быть счастлива только в материнстве. Концерты можно играть три раза в месяц – ради удовольствия и самореализации». Но она у меня принципиальная, говорит: «Замуж пойду только по любви!» Так что, пока концертирует, и успешно.
— Борис Вадимович, позвольте задать вопрос вашей жене. Эллина, играете ли вы с Борисом семейным дуэтом? Альт и фортепиано красивое сочетание.
Эллина Пак, альтистка, жена Бориса Березовского: — Да, у нас было несколько дуэтных исполнений. Но чаще мы играем вместе в составе квартетов или квинтетов – здесь репертуар гораздо шире и разнообразней.
Надо признать, что все-таки есть разница в исполнительстве между мной и Борисом, а в камерном ансамбле – квартете или квинтете – альт звучит красиво и выразительно.
Конечно, я обожаю играть с Борей! Только он вечно занят сольными концертами, а я занята другими делами – более важными. Материнство и воспитание наших двоих детей дарит мне больше счастья, нежели самая прекрасная музыка. И в этом мы с Борисом солидарны.
— Борис Вадимович, у вас есть глобальные жизненные установки, которым вы следуете?
— Я фаталист. Мой принцип: все, что ни делается, – к лучшему. Не надо сильно настаивать. Порой что-то получается само собой. А если не получается, – даже если очень хочется! – я спокойно это воспринимаю. В какой-то момент желаемое произойдет. Или не произойдет. И все равно это будет к лучшему.
Поэтому особенно напрягаться не стоит. Скажем, если мне не дается некий нотный текст, я его отложу. Значит, время не пришло. Сыграю позже.
— Какое художественное впечатление – книга, музыка, спектакль, кинофильм, – вас потрясло до глубины души?
— Спектакль Петра Наумовича Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» не просто произвел неизгладимое впечатление, но даже изменил мое мировоззрение. Чем? Своим фатализмом.
Солдат Ганс, выходец из австрийской деревни, оказывается в России, а солдат Михеев гибнет из-за бездарности командования советской Красной армии, когда наши открыли стрельбу по своим. Героиня Полина по совету погибшего мужа, который разговаривает с ней с того света, выходит замуж за того самого Ганса, против которого воевал ее любимый Михеев. Трогательная и правдивая история, которая во многом объясняет причины войн и все парадоксальное, что происходит с нами в жизни.
— Кто из людей, которых вы встретили на жизненном пути, оказал на вас сильное влияние?
— (долгая пауза) Очень сложный вопрос. Прежде всего родители. И педагоги, которые во многом меня сформировали. Благодаря наставничеству Элисо Константиновны Вирсаладзе я выиграл конкурс им. Чайковского. И, конечно, Александр Игоревич Сац оказал на меня огромное влияние.
Он был уникальным человеком. Жаль, что его нет в живых и… пообщаться уже невозможно. Я летал к нему в Вену на частные уроки. Иногда он делал такие замечания, что было больно до слез. А иногда закрывал крышку рояля и говорил: «Потрясающе, пошли пиво пить». Сац не просто посвятил меня в тайны профессии, он помог мне найти себя.
— Вы прислушиваетесь к советам близких или следуете интуиции, велению сердца?
— Чутье, интуиция важнее. Если я принял решение, никто уже не в силах на меня повлиять. Это ведь невозможно – идти против себя.
— Какое событие или, может быть, внезапное открытие глобально изменило вашу жизнь?
— Мою жизнь изменило… увлечение фольклором! Не скажу, что фольклор стал внезапным открытием: все происходило постепенно.
Когда я еще жил в Бельгии, часто приходилось ездить на автомобиле по Европе, и чтобы ночью не уснуть за рулем, я включал музыку. Переслушал все – классику, джаз, рок от The Beatles до Aerosmith. Казалось, уже не может быть никаких открытий!
И вдруг мне подарили один диск фольклорного ансамбля, потом другой… И в какой-то момент я обнаружил, что CD с народной музыкой в багажнике больше, чем остальных дисков. Все стили и направления прекрасны, но через 15 минут все равно начинаешь засыпать от однообразия мелодий и убаюкивающей монотонности ритмов.
А фольклор – грузинский, индийский, балканский, ирландский, скандинавский – несет в себе неиссякаемую энергию! Живые и постоянно меняющиеся ритмы народной музыки творят чудеса: можно часами ехать по трассе и наслаждаться. Словом, фольклор – единственная музыка, которая не позволила мне уснуть за рулем.
Потом уже возникли два фестиваля, где народная музыка звучит одновременно с классической. Один фестиваль «Пианоскоп» я провожу во Франции, другой фестиваль «Музыка Земли» во второй раз пройдет в России.
Это так интересно: искать взаимосвязи между народной и академической музыкой. Недавно выучил этюды и сонаты Бартока, у которого очевидны мелодические и ритмические отсылки к народным истокам.
Ультрамодерн Лигети с его невероятной ритмической изощренностью опять же корнями уходит в фольклор. Увлечение народной музыкой одновременно обогащает мой репертуар как классического пианиста.
— Вы абсолютно погружены в музыку… Чемпионаты мира по футболу смотрите?
— Смотрю, если только эмоции зашкаливают – на трибунах и в медиа. Когда матчи приобретают характер войны. Когда победа в игре становится вопросом жизни и смерти. Когда спортивные состязания становятся по-настоящему драматическими.
Мне, кстати, нравится театральность футболистов – как они валяются на траве, делают вид, что им больно. Плохие актеры: явно переигрывают. Обожаю, когда футболисты дерутся, намеренно тянут время, апеллируют к судье как в детском саду. Много забавного в футболе.
— А дорогие автомобили и прочие «статусные пляски» для вас важны?
— Нет. Хотя иметь хороший автомобиль приятно. Всегда мечтал о Maserati – красивая итальянская машина. Может, куплю когда-нибудь…
Взгляд со стороны
Даже в самом искреннем и подробном интервью человек не раскрывается полностью: хотя бы потому что не скажет сам о себе, какой он хороший. Благо, есть коллеги, которые могут предоставить взгляд со стороны.
Яна Иванилова, оперная певица (сопрано), заслуженная артистка России:
“Березовский – человек контрастов. Выходит на сцену такой элегантный. А вы знаете, например, что он очищает озеро. Зачем? Чтобы красиво было. Едет туда на машине и убирает на берегу озера водоросли, грязь, мусор. Это он-то! Своими волшебными пианистическими руками, которыми ни к чему, кроме клавиатуры, прикасаться нельзя.
Мало кто из классических музыкантов так искренне любит народную музыку. Он по всей России выискивает уникальные фольклорные ансамбли для своего фестиваля «Музыка Земли». Если бы не Борис, мы никогда бы не услышали фольклористов из глубинки.
Березовский – человек непредсказуемый. Может за несколько часов до концерта сказать: «Романсы Грига для русской публики лучше петь не на норвежском, а на русском языке». А у меня русского текста с собой нет! Я мечусь по консерватории и распечатываю русский текст за три часа до концерта. И его спонтанность мне даже нравится: это же музыкантский кайф, когда классический концерт превращается в джем-сейшн – импровизацию, которая лично для меня становится проверкой на профессионализм.
Березовский – человек рассеянный. Иногда садится за рояль и спрашивает: «А у тебя ноты есть?» – и хитро так на меня смотрит. Как это приходить на репетицию без нот?! А вот так. Ему присуща рассеянность гения.
Березовский – человек азартный. Он входит в раж, особенно когда играет с оркестром. Если слово «концерт» переводится с латыни как состязание солиста с оркестром, то у Бориса это не просто состязание, а битва. Настоящая битва – не театральная, не игрушечная. Из оркестровых баталий – а он играет концерты самого высокого уровня сложности – Борис всегда выходит победителем.
Ведь он продолжатель русского дворянского рода Свиньиных, разбивших Золотую Орду в XV веке: от далеких своих предков он и унаследовал богатырскую силу.
В то же время аккомпанирует он скромно, словно бы растворяясь за роялем, а линию голоса подает так выразительно, о чем вокалист может только мечтать. В части концертмейстерского мастерства у него Божий дар: Борис восприимчив как антенна. У него фантастическое чувство ансамбля, которое с опытом приобрести невозможно, – оно либо есть, либо нет. Весь его талант помножен на труд, о котором он мало кому рассказывает, и на опыт: с 4-х лет занимается музыкой.
Вот такой умопомрачительно широкий диапазон – от титанической мощи солиста до нежнейшего и чуткого аккомпанирования.
Березовский – человек добрый. Пожалуй, это главное его личное качество.
Лилия Ященко