У балета П. И. Чайковского «Щелкунчик» есть удивительное свойство: достаточно услышать всего несколько тактов из него для того, чтобы почувствовать запах мандаринов и поверить в то, что Новый год уже наступил.
Когда-то мной был обнаружен еще более эффектный способ создания праздника. Правда, использовать его смогут лишь те, у кого есть свободный вечер, автомобиль и падающий с неба снег, а еще лучше – метель. Если все перечисленное под рукой, можно начинать колдовать.
Для этого следует поздним вечером сесть в машину (на улице должно быть темно, а на дороге – минимальное количество других машин), завестись, прогреться, зажечь фары, выехав на широкую дорогу, включить запись «Щелкунчика», а после этого ехать, куда глаза глядят, наблюдая за танцем снежинок в свете фар. Не забывая, конечно, поглядывать за дорожной обстановкой.
Ощущение совершенно волшебного Нового года обеспечено с первых нот — проверял на себе, и не раз. Эффект присутствия в новогодней сказке гарантирован.
К сожалению, в последнее время снег в Москве выпадает совсем не так часто, как хотелось бы. А я, чем старше становлюсь и чем дольше играю эту изумительную музыку, тем чаще возвращаюсь к своим старым мыслям о том, что «Щелкунчик», к которому мы привыкли, вероятно, совсем не похож на того «Щелкунчика», каким его задумывал Чайковский.
Вряд ли будет ошибкой сказать, что у большинства людей этот балет в первую очередь ассоциируется с известным советским мультфильмом и с постановкой Юрия Григоровича в Большом театре. Это верно и в случае со мной самим. На днях я обязательно включу в машине «Щелкунчика» – лишь бы снег не подвел.
И все-таки уже много лет для меня одновременно существуют два разных «Щелкунчика».
Один – это Новый год, спектакль Большого театра, пустая дорога и падающий снег. Это – сказка.
Другой – тоже Новый год, оркестр Мариинского театра, быстрые темпы Гергиева, энергичный и мощный оркестр Мариинского театра образца 2000-го года и наделавшая в свое время много шума сценография Михаила Шемякина. Это – тоже сказка. Но сказка страшная. Я бы даже сказал – жуткая.
«Щелкунчик» создавался Чайковским незадолго до смерти. С небольшой натяжкой можно сказать, что это происходило почти одновременно с Шестой, «Патетической» симфонией. Не следует забывать и о том, что сюжет балета навеян произведениями Гофмана. Уже одно это делает трактовку Шемякина по меньшей мере заслуживающей пристального рассмотрения.
Но главное, как мне кажется, в том, что сама музыка Чайковского не дает возможности рассматривать «Щелкунчика» исключительно в «празднично-новогоднем» ключе, и уж тем более, говорить о нем, как о «детском» балете.
Другое дело, что музыка, к счастью, вообще никогда не дает возможности однозначно интерпретировать себя. При желании все «страшилки» можно аккуратно заретушировать, как это и сделано в «Щелкунчике» Григоровича. А можно выставить напоказ, как это сделано в спектакле у Шемякина и Гергиева. Какой подход вернее – судить зрителю и слушателю.
Правда, даже в спектакле Григоровича, в новогодней сказке, нет-нет, да и прорвется что-то, чему там вроде бы не должно быть места. Что-то трагичное. Что-то из того «Щелкунчика», который кажется мне настоящим.
Например, в знаменитом Адажио из второго акта в момент музыкальной кульминации эффектная поддержка, казалось бы, напрашивается сама собой — это же драматургическая вершина номера! Но в постановке Григоровича Маша отчего-то не вместе с любимым – оба действительно взмывают над сценой, но только по-отдельности, на руках артистов кордебалета.
В любовном дуэте, когда до счастливого финала, считай, рукой подать, любящие сердца оказываются разъединены. Пускай лишь на несколько мгновений, но зато, с точки зрения музыкального развития (которое Григорович всегда прекрасно чувствует), эти мгновения – самые важные. Какой в этом смысл?
Это хороший вопрос. Но прежде, чем дать на него тот ответ, который кажется мне правильным, хотелось бы обратить внимание на еще один хрестоматийный номер балета: «Вальс снежинок» из первого акта.
Многие были поражены, увидев, что снежинки в спектакле у Шемякина – черные. В традиционной системе координат черный – цвет зла. Но кто сказал, что снежинки у Чайковского добрые?
Согласно сюжету, Маша и Принц торопятся в Конфитюренбург, но на этом пути им пытаются помешать – и делают это именно снежинки. При этом достаточно послушать «Вальс снежинок» один раз, чтобы понять, что силы, противостоящие влюбленным, шутить не намерены вовсе. А уж кода «Вальса», особенно в сочетании с черными костюмами снежинок у Шемякина, придают им чуть ли не инфернальный характер.
Что же касается упоминавшегося выше Адажио, то, на мой взгляд, в спектакле у Григоровича – великолепном добром сказочном балете с гениальной хореографией (правда, как мне кажется, с точки зрения трактовки и, в частности сценографии, во многих эпизодах не имеющего прямого отношения к музыке Чайковского) — именно в Адажио, невероятно мощной по силе воздействия музыке, вдруг сверкает истинный смысл происходящего. Тот смысл, который можно осознать, вслушавшись в музыку балета внимательнее.
Это Адажио – отнюдь не триумф любви и счастья. Ровно наоборот – это отчаянный гимн любви, уходящей навсегда. И Григорович — нарочно или по наитию — предложил замечательное решение для того, чтобы это продемонстрировать.
Это музыка, рисующая тоску по не успевшим сбыться, но уже разбитым навсегда надеждам. Именно поэтому Маша и Принц не могут быть на сцене вместе, и поэтому – кордебалет.
Они оба знают, что это Адажио, по сути – не начало нового пути, а финал: прощание с любовью, со смыслом жизни, чуть ли не с самой жизнью. Во всяком случае, в моменты, подобные этому, многие ощущают себя именно так.
Поэтому и весь «Щелкунчик» – не добрая сказка для детей, а, скорее, грустная притча для взрослых, повествующая о том, что чудес на свете не бывает. О том, что Щелкунчик если и победит врагов, обернувшись впоследствии Принцем и унося возлюбленную в сказочную страну, то Любовь – настоящая, искренняя, крепкая, верная любовь – на поверку оказывается всего лишь сном, мечтой, миражом… А миражи рано или поздно исчезают.
Впрочем, по Григоровичу новогодняя сказка от нас никуда не денется – и правда, зачем же по доброй воле отказываться от сказки? Но Адажио уже прозвучало, Маша проснулась, и каждому останется лишь решать для себя, что более жизненно: сказка или реальность.
Борис Лифановский