В концертном зале «Зарядье» прошел спектакль Чеховского театрального фестиваля. «Сотворение мира» Гайдна в театральной версии, придуманной знаменитой испанской компанией «Ла Фура дель Бауш». Так Чеховский фестиваль начал зарубежную программу, рассчитанную на несколько месяцев.
Это было мощное начало.
Как работают участники «Ла Фура дель Бауш» (объединение творцов, когда-то начинавших с уличного театра), мы могли видеть несколько лет назад, когда в Москву приезжал спектакль из мадридского Театра Реал. Но возможности компании во всей полноте, основанные на широком применении компьютерных технологий, видеографики, сценических машин, кинетических объектов и световых партитур, мы увидели живьем только сейчас. И спасибо фестивалю, что в условиях ковида испанцы до нас доехали.
Автор «Сотворения» – Карлуш Падрисса, один из шести отцов-основателей и руководителей компании. Стиль ее работы, а также принципы эстетики легко реконструировать по рассказу режиссера о придумывании названия:
«Обычно мы устраиваем «мозговой штурм»: садимся за стол и начинаем обсуждать.
Мы долго спорили, как назвать наше объединение. Один хотел назвать группу La Fura – сурок. Маленькие, юркие существа, очень умные, их носят на плече. Другой настаивал на топонимическом названии. «Бауш» – местечко, куда мы не раз ездили выступать.
…И так без конца: один вопил – «Фура», другой – «Бауш». Они чуть не подрались. Был и третий, он все время молчал. И, наконец, я сказал: La Fura dels Baus – «Сурок из Бауша».
Так, примерно, мы работаем и над спектаклем».
Оратория Гайдна, по мнению Падриссы, полна ощущения «нашей хрупкости и незначительности посреди этого огромного мира со всеми его бурными процессами постоянного преобразования». Поэтому в спектакль об изначальном творении включены актуальные смысловые «наклейки» в виде беженцев, «которые были изгнаны из рая из-за войны или по другим экономическим, религиозным, политическим причинам. На сцене
«два параллельных мира: тот, в котором за семь дней сотворена вселенная, жизнь и человек. Но также и тот, в котором беженцы в течение семи дней бегут из хаоса, идут в непогоду, плывут по морю, отдыхают в лагерях беженцев, и, наконец, на седьмой день их встречают в домах Адама и Евы».
Точно так же совместно существуют два текста. Немецкий (с русскими титрами) из оратории, где смешаны библейская Книга Бытия и поэма Мильтона. И (проекциями) современные высказывания ученых о взаимосвязи природы и философии, энтропии и эволюции, архитектуре вселенных и материи. И конечно, о злобе дня: потере идентичности, пост- истине и поисках свободы.
Все это ловко увязано в один узел, без дидактики и нарочитости. Даже лозунг «Нет ничего глубже поверхности» вполне совпадает с текстом оратории о красоте и разнообразии мира.
В роли бессловесных беженцев (и поющих ангелов, с их полифонией, тоже) – хор Минина, который выступил в непривычном для себя амплуа. Хористы не только хорошо пели, но и создавали массовку, в руках которой были то громадные гелиевые шары, взмывающие ввысь, то планшеты, на экранах которых транслировались нужные для действия изображения.
Хор, который, по словам его руководителя Тимофея Гольберга, сперва недоумевал, что за странности подсунули им, привыкшим петь неподвижно, в итоге с честью справился со всеми актерскими перемещениями и мизансценами. И кажется, получил удовольствие.
Падрисса, как принято в практике компании на гастролях, привлек к сотрудничеству не только наш хор, но и местный оркестр – ГАСО имени Светланова. Испанский дирижер Хавьер Улиссес Иллан явно нашел общий язык с музыкантами, ибо Гайдн звучал свежо и страстно, с мрачными волнениями хаоса в начале, сочной изобразительностью и лирической кантиленой в середине, и пылким восхвалением в финале.
Главная черта постановки – непосредственная, простодушная, броская театральность, без скепсиса и иронии, без недоверия замыслу и перемен базовых смыслов. Это отнюдь не означает простоты, что хуже воровства, и тем более – упрощенности. Просто испанские творцы за 40 лет работы в театре не растеряли чувство удивления миром. Это соотносится с наиавно-картинной красочностью музыки Гайдна.
Как увлекает в спектакле свет, игра с которым начинается отовсюду: справа, слева, снизу и сверху, в лампочках у лиц певцов, в ярких диодах фантастических костюмов (ангелы же!), в многообразных переливах на заднике. Свет, по замыслу, и прямой, и «переносный»: «человек всегда стремится к свету», говорит Падрисса, и произносим же мы «забрезжил свет», или «свет в конце туннеля», или «тьма сгущается перед рассветом», имея в виду что-то не буквальное.
Хотя оратория – и спектакль – начинаются как раз с буквальной тьмы: «земля была безвидна и пуста, и тьма была над бездною». Потом хор ангелов возвещает «и стал свет», происходит музыкальный взрыв, минор сменяется резким аккордом в до-мажоре, оркестр мгновенно впадает в тутти, а на сцене начинается взрыв визуальности. «Гайдн мыслил космически», говорил о композиторе один из исследователей, и Падрисса тоже так мыслит. В сущности, постановка – оммаж традиции барочных опер. И современный вариант этой традиции, когда аффекты сценографии сопоставляются с аффектами партитуры, броско подавая ее. особенности.
В то же время космос и тайна не исключают внимания к деталям, ведь «хаос уступает место порядку», о котором тоже нужно рассказать. Поэтому так подробны музыкальные «описания» творений: шум моря и журчание ручья, мягкая кантилена снега и «точечная» острота бури, горячее солнце и холодная луна… Так ярка звуковая изобразительность, когда флейта живописует трели соловья, кларнет – песню жаворонка, а фагот – голубиное воркование.
Право, я не понимаю критиков подобной музыки: очень увлекательно следить за тем, как «рычит» лев (тромбоны и контрафагот), гибко потягивается тигр (мощная томность струнных), гудят насекомые ( те же струнные, но с тремоло)…
В том же ряду подобий, например, и сценические полеты, когда в небо взмывают поющие рассказчики-ангелы, Гавриил, Рафаил и Уриил. И театральные устройства спектакля – девятиметровый экран с фантазийными проекциями, подъемный кран с рабочими сцены, тридцать шесть огромных шаров, собирающихся в разные конфигурации, тысячелитровый аквариум, в котором то и дело кто-то плещется.
Мир – это чудо, жизнь – тем более, а театральные придумки – еще одна невидаль, на фоне чудес сотворения мира, только и всего. А беженцы, в спектакле становящиеся ангелами, и ангелы, превращенные в беженцев, напоминают, что идиллия не совсем идиллична. Мы, как и Гайдн, помним, что после умильных сцен с Адамом и Евой грядет их грехопадение, хотя в оратории драма остается за кадром.
Солистам в спектакле было непросто. И сопрано Альбе Фернандес Кано ( Гавриил –Ева), и баритону Тони Марселю (Рафаил –Адам), и тенору Довлету Нургельдыеву ( Уриил) пришлось изрядно попотеть: и в воздух взлетать, и в аквариуме сидеть, и с бутафорией работать, и много чего еще делать. На качестве пения это, к счастью, не отразилось. Солисты демонстрировали воодушевление, создавая причудливую мистерию.
А когда а парад сценических превращений пришел к концу, и финальный хор снова и снова восхвалял создателя, я поняла, как существенны – в общечеловеческом смысле – гайдновские славословия божественной креативности. «Сотворение мира», кроме всего прочего, спектакль о благодарности. Тема важная. Благодарности в мире всегда не хватает.
Майя Крылова