В концертном зале имени Чайковского прошел очередной вечер цикла «Вещь в себе». Это десятый концерт серии, анализирующей, словесно и музыкально, стиль и особенности конкретного сочинения.
Он был посвящен опусу, впервые исполненному в России, Фреске итальянского автора прошлого века Джачинто Шельси «Легенда о городе майя» (1966). А если точнее, полное название такое: «Легенда о городе индейцев майя, разрушенном ими по религиозным причинам».
Автор создал музыку для четырех вокалистов (два сопрано и два тенора), хора, волн Мартено и оркестра, нестандартного по составу.
Филармонический концерт играл Оркестр имени Светланова под управлением Фёдора Леднёва, а пели вокальные ансамбли Intrada и N’Caged, плюс четверо солистов. Все, кто пел, никаких слов не произносили, только творили звуки, гортанные или гнусавые.
Звук здесь только тембр, не более. Причем в партитуре подробно расписано, как именно гнусавить, а еще шумно выдыхать, втягивать воздух, шипеть и прочее. В частности, нужны микрофоны. И кстати, петь это весьма сложно.
Считается, что создатель музыки вдохновлялся раскопками затерянного в джунглях города индейцев Вашактуна. Племена майя его внезапно покинули, и до сих пор неясно, почему. И религиозные ли были причины. Именно такая фантасмагорическая тема со многими неизвестными и могла вдохновить этого итальянского композитора.
Шельси, граф Д’Айяла Вальва (1905–1988), был аристократом, снобом, поэтом, в конце жизни – затворником, обладателем нестабильной психики и человеком, увлекающимся мистикой. И еще он был композитором, но необычным: есть свидетельства, что музыкальные прозрения Шельси в конкретные ноты переводили другие люди. Он лишь записывал свои рояльные импровизации на магнитофон.
Неясно, правда, кто в таком случае распоряжался оркестровкой, у Шельси в «Легенде» — весьма причудливой. Музыка графа такая же, как его стихи, то есть поэзия «потока сознания, причудливых ассоциаций и глубинных личных откровений, не поддающихся простой расшифровке».
Граф сперва медитировал, и только потом играл, импровизируя. «Легенду» он исполнял не на фортепиано, а на «электронном клавишном инструменте ондиоле (устарелой разновидности волн Мартено). Конструкция ондиолы позволяла получать glissandi, vibrato, четвертитоны, а также варьировать тембр».
Так Шельси попал в предшественники спектралистов, динамично разлагавших избранный ими тот или иной звук на составные части. Та же «работа с краской звука» (например, глухо или звонко), те же «ноты под микроскопом», в итоге – микрохроматика с вариациями. А волны Мартено, с их холодно-космическим оттенком, попали в партитуру «Легенды».
Фёдор Леднёв: «Фамилия композитора на афишах – лучший способ увековечить память о нем»
Музыка Шельси, а он написал много, разная, но всегда своеобразная: если Легенду» воспринимать по привычным лекалам, то услышишь, как сказал один из слушателей, «саундтрек к фильмам ужасов. Потустороннее звучание с адским хором».
Многие на концерте наверняка решили, что это приглашение, одновременно наивное и искушенное, к трансу и к заклинанию мира, и впрямь похоже на саундтрек. Но, на мой взгляд, скорее к сложному «фестивальному» кино, где важно увлечь парадоксом «бестелесной материальности».
Этим опус не исчерпывается. Ведь оркестр и правда необычный: нет струнных, кроме шести контрабасов, есть четыре валторны, две трубы, три тромбона, басовая туба, контрабасовая туба и три разных кларнета, малый, обычный и басовый. А еще бочка из-под машинного масла как ударник и множество других экзотических ударных: например, металлические листы, античный систр (металлическая погремушка) или малый гонг, лежащий на большом барабане.
Это двадцатиминутный ритуал без нарратива, как бы подражаюший неизвестной, сфантазированной самим автором архаике на тему осознанного рукотворного апокалипсиса у древних. Невозможно не вспомнить выражение (название фильма) «тени забытых предков». Откуда это в партитуре идет и куда приводит, не важно. Важен сам процесс, его, как говорил любимый философ Шелси, Бергсон, «дление», создающее субъективное переживание времени.
«Музыка просто происходит»,
— сказал ведущий вечера Ярослав Тимофеев.
Если процесс вызывает вопросы, это тоже неважно. Шельси завещал слушателям:
«Не преуменьшайте смысл того, что вы не понимаете» .
И надеялся, что восприятие его музыки не будет рациональным, хотя с высотой и громкостью звука явно и осознанно экспериментировал. Надежда не выглядит утопией: тембровое богатство «Легенды» властно захватывает и не отпускает.
Не зря автор писал:
«Как я сочиняю? – В состоянии просветленной пассивности».
И говорил о себе как о почтальоне, несущем послания с небес на землю. Причем послания условно-хтонического типа, ведь речь идет о давно вымерших племенах.
Ярослав Тимофеев: “От нашего поколения останется гигантская творческая свалка”
Это важно, и Тимофеев не раз повторил, что композитором в традиционном смысле слова граф себя не считал. Но с музыковедческой точки зрения он стал, по словам ведущего, примером кризиса европейской академической традиции. И местом встречи идей Сальвадора Дали (кстати, приятеля Шельси) с влиянием Скрябина. Впрочем, визуально сопровождать свой рассказ ведущий решил не с помощью картин Дали, но полотнами Марка Ротко, что правильно: у Ротко, как и у Шельси, нет конкретности, даже сюрреалистической.
Премьера «Легенды» состоялась 12 октября 1987 года в исполнении хора и симфонического оркестра Кельнского радио. Перед смертью, как сказал Тимофеев, старец Шельси вдруг вошел в моду, его стали активно играть. Конечно, в ряду Лигети, Штокхаузена или Булеза графская «Легенда» не более авангардна, чем многие их опусы. Но это мы сейчас знаем, а в год написания все было, конечно, иначе. Тогда мало кто в публике понимал, что, как выразился Тимофеев, «музыка нуждается в звуке, а звук может жить без музыки».
Об этом сочинении говорили, что «Лавкрафту следовало бы написать аннотации к этой работе» (кто читал «ужасную» фантастику писателя, меня поймет). Писали, что хэви-метал «звучит как детские колыбельные перед этим зловещим шедевром». Самое точное сказано так:
«прорезая темное и гудящее безумие, были и почти забавные элементы, такие, как джазовая текстура трубы или электронный свинг от волн Мартено. Тревожно смешно — Шелси мог даже это».
Мог и дирижер Леднев, который, вместе с оркестром и хором, купался в декадентских изысках «Легенды», вникая в ее вязкое мерцание и провоцируя публику к погружению. Леднев доказал, что фактически опус Шельси сродни дзен-буддистскому коану. Рацио там почти не ночевало, резкие (непредсказуемые) перепады громкости и динамики, равно как и акцент на тревожной мрачности, трезвому размышлению не способствуют.
На филармонической сцене всё прозвучало призрачно, царил «жестокий экстаз», и, в полном согласии с авторским замыслом, звуки «плавно покачивались между тонкой хрупкостью и сжимающим беспокойством». Оркестр и хор словно пульсировали звуками утробы Вселенной, и слово «непостижимость» могло бы стать эпиграфом этому исполнению.
В такого рода музыке важно держать публику в состоянии перманентной, плавающей загадочности. Так и было. А если все же захочется точек опоры, можно вспомнить гениальные строки Ломоносова: «Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна».
Майя Крылова