Петербург не страдает от нехватки концертных площадок, но в новогоднее время конкуренция прямо-таки бьет гейзером. И нет не малейшей разницы, идет речь о Большом зале Филармонии, или о чем-то камерном на полсотни мест.
При огромном выборе непросто выстроить планы и опытным любителям музыки, не говоря уже о тех, кто только начал. Но посреди январских выходных внимание зацепило очень уж удачное сочетание – в «каменно-камертонной» акустике Мальтийской капеллы Воронцовского дворца сольный концерт играл пианист Николай Мажара, победитель конкурса Прокофьева 2004 года.
Этот исполнитель приучил себе доверять, как «честному» музыканту, вкладывающемуся без остатка в любую музыку, которую берется исполнять на сцене. Причем, совершенно не имеет значения, где эта сцена находится и какой инструмент есть в распоряжении.
Выпускник Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова (2000) не тот, о ком рассказывают из каждого утюга, он не имеет в запасе выразительных жестов и театральных выпрыгиваний с банкетки для публики и видеокамер. Но для тех, кто однажды услышал Николая Мажару, это имя становится поводом занять свободный вечер и вовсе не ради прописанных заранее «вау-эффектов». Точнее композитора и музыкального критика Владимира Раннева вряд ли выскажешься:
“Пианист Николай Мажара и «рукаст» и «головаст». Это значит, что у него нет проблем с техническими трудностями, зато в каждом исполнении он ставит перед собой такие вопросы, мимо которых иные пианисты проходят, не задумываясь. Это вопросы стиля, отделки деталей, вообще существа музыки.
Мастер-виртуоз, он мог бы сделать карьеру на Шопене и Листе, но выбирает непростые пути: играет заумных модернистов прошлого века, не отказывает современным композиторам.
Абсолютно равнодушен к попсовой славе, видимо из-за верности хорошему вкусу. Может, поэтому на него ходят и «филармонические бабушки», и нонконформистская молодежь. Единственный в своем роде: если где-нибудь в программе Мессиан, Булез или N. N. из молодых – зовут Колю, а если что-нибудь в Филармонии с оркестром – приглашают Николая. Ему комфортно везде”.
Мальтийскую капеллу Джакомо Кваренги строил «не для всех» – в Петербурге искали пристанища мальтийские рыцари, распуганные Наполеоном, кроме них здесь собирались масоны. Особенным местом капелла осталась и сейчас — несколько лет понадобилось, чтобы петербуржцы выучили к ней путь.
Казалось бы, стоит она прямо напротив Гостиного двора, в трех шагах от станции метро и Невского проспекта. Да и что-либо, находящееся во дворах, не должно ни коим образом пугать коренных жителей. Но со сложностями навигации пришлось бороться, в том числе с использованием «тайных знаков» на калитках и дверях.
Эта борьба того стоит. Акустика в капелле для любого исполнителя или ансамбля – что проверка на полиграфе. Фальши не терпит, чуть что — акцентирует внимание, да еще и протянет, чтобы услышал «глухой гномик в последнем ряду», как говорит хормейстер Екатерина Андреева. Но за удачное исполнение весь этот холодный камень благодарит сполна, в чем довелось убедиться за сутки до выступления Мажары, когда пели Ольга Пудова и Борис Степанов. Оттого фортепианный концерт ожидался с еще большим нетерпением – роялю предстояло выйти из клетки сплошного туше на волю.
Мажара сделал из полуторачасового концерта что-то вроде «роуд муви» через целое столетие, от Глинки (середина XIX века) до Рахманинова (подступы к середине XX). Помимо упомянутых композиторов, звучали Бородин, Лядов, Чайковский, Дебюсси. При этом путешествие сопровождалось примерно одними и теми же «дорожными знаками» — залу были предложены миниатюры, в основном, отражающие личные переживания, воспоминания и впечатления авторов.
В этом заключалась важная удача концерта — произведения словно были связаны цепочкой, не торчали из программы нелепо и неожиданно. Словно все композиторы заранее участвовали вместе с исполнителем в мозговом штурме, предложив соткать панно из элементов своей жизни и творчества.
Открывал концерт Глинка, который был рефлексирующим человеком, «мимозой» по собственным же словам — «спасибо» бабушке, которая держала его в жарком доме целыми зимами, не выпуская на улицу. Это «вдруг заболею!» осталось с Михаилом Ивановичем на всю жизнь, но по-настоящему грустить в музыке у него не получалось — в его миноре света больше, чем в моцартовском. Наверное, не было своего «черного человека».
Пьесу «Воспоминания о мазурке» из цикла «Привет Отчизне» предваряет эпиграф из Пьетро Метастазио — «Без иллюзий – прощай, жизнь», при том, что эта музыка легка, как бабочка, даже когда автор пытается задуматься о вечном. Полна рефлексий и «Баркарола», да и «Андалузский танец», которым Глинка мысленно прощался с Испанией, ради которой выучил ее язык и где заслужил память в виде мемориальной доски от Лорки и школу своего имени в Гранаде.
Да, мысли о неизбежном мучили Глинку всю жизнь, но умение постоянно чем-то себя будоражить оказывалось сильнее. И Мажара как раз четко передал эту «нервическую доброту»: если бы Глинка таким не был, его музыка не была бы столь богатой на оттенки и невероятно мелодичной, полной личного. А когда «ничего личного» — это уже в другие «профсоюзы».
Кстати, «тема Гранады» попала в концерт еще раз — Мажара выбрал две пьесы Клода Дебюсси, «Вечер в Гранаде» и «Сады под дождем», что еще раз говорит о продуманности взаимосвязей.
— Дебюсси – единственный француз, который попал в русскую программу, но это неслучайно. Ведь Дебюсси, как и Равель, всегда признавал, что вырос на русской музыке. Наизусть играл «Бориса Годунова», можно сказать, это его «корни».
Кроме того, Дебюсси провел в России немало времени в доме Надежды фон Мекк, приезжал с концертами в Петербург, так что он в программе точно не чужой,
— напомнил Николай Мажара после концерта.
Интересно и то, что Дебюсси писал про «свою» Испанию, еще ни разу в ней не побывав, тогда как Глинка был пропитан опытом путешествий и вовсю ностальгировал. Сравнение музыкального стиля, конечно, неуместно из-за существенной разницы во времени. Заметим лишь, что в акустике Мальтийской капеллы Глинка прозвучал выигрышнее, аудиально согласиться с заветами Дебюсси – «исполнителю надо забыть, что у фортепиано есть молоточки» – здесь несколько сложнее.
За настоящую грусть в концерте «ответил» Александр Бородин — единственной пьесой «В монастыре» из «Маленькой сюиты». И, наверное, это был один из самых эмоциональных моментов вечера. Колокольный звон открывающий и закрывающий произведение создает ощущение замкнутого пространства. Оно перекликается с лермонтовским Мцыри, который, не выдержав мерного звона, убежал, «разорвав» маленький мир.
Несмотря на свою строгость и сдержанность, это душераздирающая музыка, и в ней, конечно, тоже много личного. От грузинского происхождения композитора (который никакой не Александр Порфирьевич Бородин), до жизни белкой в колесе между научными трудами, сочинением музыки и бессонными ночами с больной женой.
С помощью «Баркаролы» и «Музыкальной табакерки» Мажара набросал эскиз к портрету Анатолия Лядова. Композитора скрупулезного, технически безупречного, невысокая работоспособность которого, впрочем, не смогла конкурировать с напором Игоря Стравинского.
В отличие от Лядова, тот рвался к осуществлению амбиций, и неудивительно, что «Жар-птица» досталась ему, став точкой прорыва. А вот многогранность Чайковского была максимально раскрыта в четырех пьесах из «Времен года», которые, по словам самого музыканта, идеально ложились в концепцию концерта, хоть и с небольшим «хулиганством». Во-первых, Мажара сыграл «от октября к январю», а во-вторых ответил на аплодисменты публики между декабрем и январем, поднявшись на короткий поклон вопреки аксиоме «молчать между частями»:
— Сегодня звучали лучшие пьесы этих авторов для фортепиано. По крайней мере, одни из моих самых любимых. Идея была в том, чтобы собрать миниатюры, в том числе из разных периодов творчества композиторов, поэтому некоторые циклы оказались разорваны. Одна пьеса из «Маленькой сюиты» Бородина, всего четыре из «Времен года» Чайковского. И как раз эти четыре пьесы мне тоже нравятся больше всего, тем более, что они захватывают наше новогоднее время.
Да, так играть — с октября по январь — неправильно, у Чайковского все начинается с января. Поэтому и сделал небольшую цезуру, чтобы как бы запустить цикл по новой,
— признался Николай Мажара.
После «Времен года» музыкант сделал антракт, что тоже есть признак качества концерта. Исполнитель, не испытывающий желания «сбросить» напряжение в пальцах и мыслях, особенно перед исполнением несколько другой музыки (второе отделение заняли Дебюсси и Рахманинов), вызывает недоумение и желание проверить — живой ли это человек, или музыкальная шкатулка?
В плюс и пунктуальность — антракт длился ровно заявленные 10 минут, время, абсолютно достаточное для перезагрузки слушателей, находящихся в небольшом пространстве, где, впрочем, в отличие от монастыря Бородина, нет приступов клаустрофобии.
Последнее слово в концерте осталось за Рахманиновым, причем Мажара сначала сыграл три произведения из опуса 39, которым композитор прощался с Россией, а затем пришло время «хитов» из опуса 3, включая ту самую прелюдию до-диез минор, которой американцы замучили Сергея Васильевича настолько, что он стал исполнять ее, по собственному признанию, механически.
Не у всех сразу срастется в голове, но факт: Рахманинов и Уолт Дисней были современниками. И прелюдию, которую в 30-х в Америке называли уже просто It («Это»), сыграл даже Микки Маус.
В Мальтийской же капелле никакой лишней многозначительности вокруг It не было – ее точно так же вплели в код конкретного концерта, как и «Полишинель», и «Элегию». И даже то, с чего все началось – Глинку, тоже с сомнениями и ипохондрией, как и у Рахманинова.
На бис Николай предложил «Балет невылупившихся птенцов» Мусоргского, настояв на иронии с помощью этого маленького полуразвлекательного шедевра. После чего стойко выдержал еще одну порцию тройных оваций и больше ничего играть не стал – «честный» музыкант должен уметь вовремя останавливаться, особенно, если отдал все.
Первый сольный концерт Николая Мажары в Мальтийской капелле вышел запоминающимся, судя по всему, и для него самого:
“Играл здесь в камерном концерте, представлял себе, как должно все звучать. В капелле большой отзвук, соответственно чуть больше паузы, могут быть медленнее темпы.
Старый рояль, но мне в последнее время везет на такие инструменты: недавно исполнял русскую музыку на Steinway, который был подарен Филармонии, сейчас же был рояль петербургской фирмы Rathke конца 19-го века. Как раз современник Лядова, Чайковского, Рахманинова, Дебюсси”,
— рассказал музыкант.
Поводов услышать Николая Мажару будет еще немало. Во-первых, он не включил в концерт своего любимого Сергея Прокофьева. Слишком много молоточков, Дебюсси мог и не оценить:
“Временной фактор не позволил включить Прокофьева в программу. Да, он абсолютный классик, но у него совсем другой язык”,
— прокомментировал Мажара.
«Отыграется» Николай уже 19-го января, когда исполнит 1-й концерт Прокофьева на юбилее Александра Дмитриева. Кроме того, член Союза композиторов России, автор трех фортепианных и одного скрипичного концерта, да и, в конце концов, победитель конкурса Прокофьева еще и в номинации «Композиция» (2008), планирует с Мальтийской капеллой авторский концерт в феврале. Петербург давно и пристально следит за «своим» музыкантом. Имя Николая Мажары в афишах имеет смысл искать и гостям города.
Иван Жидков