«Большую мессу» австрийского гения исполнили в Концертном зале имени Чайковского. А вместе с ней – Двадцать третий фортепианный концерт.
Филармонический вечер провели Государственный академический камерный оркестр России, дирижер Дмитрий Корчак, пианист Арсений Тарасевич-Николаев, вокальный ансамбль «Интрада» и команда вокалистов. После концерта остались смешанные впечатления.
Упомянутый концерт весьма популярен, прежде всего из-за красивой второй части, адажио. Кто только это не играл! Сказать свое слово в столь часто исполняемом опусе непросто. Дирижер Дмитрий Корчак, кажется, и не пытался.
Известный в международных кругах тенор с ярким голосом, давно проявляющий склонность к управлению оркестрами, имеет уже немаленький опыт по этой части. К делу Корчак относится с большим пиететом и желанием соблюдать традиции, о чем свидетельствовал уже внешний вид: фрак, лакированные ботинки, манишка. В руках – палочка. Никаких современных «прикидов».
Но вот беда: концерт прозвучал, страшно вымолвить, скучно. Без упругости и внутреннего нерва, с довольно натужной серьезностью. Безлико.
Сделать таким Моцарта – совсем обидно. Моцарт скучным не бывает, если только принудительно. А тут, начиная с несинхронного оркестрового вступления, слишком медленные темпы, тяжеловесность звучания, чрезмерная громкость, заглушавшая периодически пианиста, какая-то слащавость (в той самой второй части), затуманенность четкой моцартовской структуры и каша в звучании струнных.
Казалось, что главным стало поведать залу «вот какая великая музыка». Нет, не так. «Вот какая ВЕЛИКАЯ музыка». Даже оживленный финал звучал менторски.
Солист Тарасевич-Николаев как-то потерялся среди картинно преподносимого «гула», и оценить качество его игры почти не было возможности. К счастью, пианисту был положен бис.
Музыкант сыграл ноктюрн Шопена – и раскрыл свой большой потенциал. Шопен в трактовке пианиста был довольно сдержанным по эмоциям, но глубоко прочувствованным. И правильно: нагнетать там, где и так много романтических порывов? Главное, загадка «ночной» музыки у пианиста оставалась.
«Большая месса Моцарта стоит в одном ряду с его «Реквиемом», однако звучит гораздо реже»,
— рассказывает Екатерина Антоненко, руководитель ансамбля «Интрада».
«Дирижером была выбрана редакция Мессы c-moll Роббинса-Лэндона. Это редакция 1956 года, в которой впервые была предпринята попытка соответствия замыслу композитора.
Дело в том, что история создания Большой мессы до сих пор остается загадкой. Известно, что Моцарт работал над ней в 1782-1783 годах, оставив ее незавершенной. Очевидно одно: в том виде, в котором задумывал эту мессу Моцарт, она не имела шансов быть исполненной, месса такого масштаба не могла вписаться в современное композитору богослужение.
Позднее, когда Моцарт получит заказ от Венского общества музыкантов на написание кантаты «Кающийся Давид», он использует материал Мессы для выполнения этого заказа. Поэтому на протяжении XIX века, музыка Большой мессы была известна в первую очередь в виде кантаты.
В 1901 году появляется редакция Мессы дрезденского капельмейстера Алоиса Шмидта, «дополнившего» моцартовское сочинение. Благодаря этой редакции Большая месса с тех пор вошла в репертуар концертных залов.
Однако редакция Шмидта несовершенна с точки зрения музыкального «историзма». Шмидт вольно обращается с моцартовским музыкальным текстом, вплоть до включения в «полный» вариант Мессы не принадлежащих Моцарту номеров. Роббинс-Лэндон предлагает другой подход – он оставляет только номера, вышедшие из-под пера Моцарта. Поэтому в Credo остается только два номера (Credo in unum Deum и Et incarnatus est), а завершается все сочинение частью Benedictus.
Мы исполняли Большую мессу впервые, работать с этой музыкой было одно удовольствие. Самые сложные номера для хора в Мессе – это, безусловно, две фуги (Cum Sancto Spiritu, завершающая Глорию, и Osanna in excelsis после Sanctus). Обе фуги виртуозные, первая – масштабная, написанная на тему, отсылающую к эпохе Ренессанса, вторая – компактная, но в отличие от первой четырехголосной, задействует восьмиголосный хор».
Вот фуги в исполнении «Интрады» и произвели самое лучшее впечатление: степенью отработки формы и стиля. Но общей цельности не возникло. Хотя бы потому, что уровень оркестра и уровень хора разнились.
Уже первые слова, «Kyrie eleison», прозвучали как слуховая мистика. Полифония «Gloria» у «Интрады» заставила вспомнить о сиянии. Трижды провозглашенный «Sanctus» с фанфарами пылал чистым и звонким ликованием.
Оркестр же навеял вопрос: где сочетание сакральности с увлекательной певучестью, столь важное при исполнении мессы Моцарта? От дирижера, просто «проговорившего» музыку, не поступило ответа. Да и баланс инструментов не всегда выдерживался, к примеру, орган-позитив, существенно необходимый, по звучности пропал.
Что касается солистов, то тенор Юрий Ростоцкий и бас Олег Цыбулько тоже пропали: их было едва слышно. Лилия Гайсина пела гораздо уверенней, а Диляра Идрисова так отменно, что заставила утопически пожалеть: отчего Моцарт не написал мессу лишь для сопрано?
В вокале Идрисовой отчетливо слышались итальянские оперные традиции, что нормально и необходимо: композитор такую мессу и сочинил. Голос плел искусные колоратуры и свободно летал, прославляя небо в вокальных красотах. Вспоминались слова Россини, который в 19-м веке написал – на старости лет – «Маленькую торжественную мессу», со всеми приметами кудрявого авторского стиля:
«Что сотворил я: священную музыку или дьявольскую? Я был рожден для оперы-буффа. Ты это хорошо знаешь. Немного учености, немного сердца, вот и все, что в ней есть. Будь же благословен и уготовь мне рай».
Моцарт, уверена, думал так же.
Майя Крылова