Маттиас Гёрне и Александр Канторов выступили в «Зарядье». Концерт прошел в рамках Двенадцатого международного фестиваля Мстислава Ростроповича.
Знаменитый немецкий бас-баритон лично знал Мстислава Леопольдовича и до сих пор жалеет, что выступить им совместно не удалось, хотя планы и были.
Вечер был посвящен музыке Шуберта: из сотен песен композитора Гёрне выбрал шестнадцать. И чтобы он ни выбрал, хиты или раритеты, идти на этот концерт было надо.
Певец исполняет много разной музыки – Берга и Шумана, Брамса и Шостаковича, но лучше, чем Гёрне, немецкие и австрийские концертные песни среди баритонов не исполняет, кажется, никто. Это особенно ясно, когда, как на нынешнем концерте, программа исполняется единым потоком, 80 минут без антракта. И не из-за пандемии, а потому что Гёрне важна абсолютная включенность себя и публики в процесс исполнения. При том он никоим образом не театрализовал выступление: большей частью Гёрне опирался о рояль, словно пел не в просторном концертном зале, а в небольшом салоне, такая манера идет камерной песне.
Гёрне – абсолютный перфекционист. Название одной из исполненных песен – «Одержимость кладоискателя» – можно поставить эпиграфом к концерту в «Зарядье». Солист копает глубоко и тщательно, ни одна драгоценность музыки не уходит от его внимания. Гёрне считает, что быть носителем языка очень важно и считает профессиональной привилегией родиться в Германии для репертуара Шуберта.
«Если я пою Шостаковича на русском языке, даже если я знаю перевод слов, все равно появляется двойственность, которая не дает уверенности в правильности интерпретации, правильности произношения, открытого или закрытого слога, гласных букв»,
— говорит он. Слушая, как певец артикулирует немецкую речь, нельзя не согласиться. Взять хотя бы бис, где Гёрне спел арию «Bist du bei mir» («Когда Ты со мной») из Нотной тетради Анны Магдалены Бах, ее певец предпочитает в финалах почти всегда.
Для Гёрне роль музыканта в концерте очень серьезна, так что простым, пусть и знающим, аккомпаниатором не обойтись. В случае Шуберта (его частых тональных сдвигов, богатых гармоний, изобразительности и динамического многообразия) это понятно. Певец предпочитает выступать (или записываться) с крупными мастерами – это были, например, Брендель и Ашкенази. В последние годы солист отдает предпочтение молодым пианистам. К примеру, песни Бетховена он записал с 25-летним Яном Лисецким. Особое внимание Гёрне выделяет лауреатам московского Конкурса имени Чайковского. Он не раз выступал с Даниилом Трифоновым и вот теперь – с Канторовым, впервые. По словам Гёрне, в этом пианисте привлекает сочетание интеллекта, мастерства и открытого сердца. «Я давно слежу за ним. Думаю, что за целое десятилетие не было пианиста такого уровня».
Надо сказать, что очевидная разность подходов (пианист играет более рафинированно, можно сказать, более «эстетски», чем певец поет), их дуэт произвел хорошее впечатление, именно за счет взаимной дополняемости, когда некоторая сдержанность музыканта оттеняла сердечный жар певца.
Говоря о «жаре», я не имею в виду, что вокальное чувство и переживание норовило «порваться в клочья» от голосового усердия. Совсем наоборот. Ожидания публики, чутко воспринимающей у Гёрне
«филигранное мастерство, при бесценном сочетании деликатности и выразительности»,
и на этот раз оправдались. Достаточно прочесть авторские высказывания в интервью, чтобы понять принцип вокала.
«Сопереживать словам и испытывать те же эмоции, что в музыке…Тяжелый, темный, легкий, высокий, металлический, мягкий – это средства выражения, которые может иметь каждый голос. Вы просто должны хотеть этого»,
— говорит Гёрне. Или:
«существует сильный контраст между романтикой и настоящим; тогда лирическое эго было тем более узнаваемым, чем более эмоционально оно выражалось, что немыслимо сегодня.
Но я также знаю, что необходимость выражать чувствительность возрастает с осознанием ее отсутствия».
Вторая фраза полностью описывает, как Гёрне исполняет романтический репертуар вообще и Lieder в частности.
По словам Гёрне, драму (трагедию), конфликт и сложность ему петь интересней, чем легкость и счастье. Поэтому он любит немецкие песни, и еще за то, что они, как правило, передают не только драматизм, но и надежду на лучшее. Самое главное в его пении – то, как многогранно тембр лепит образ мятущегося лирического героя. Конечно, это герой романтической эпохи, с ее переменчивой (то выплеск, то уход в себя) тягой к исповеди и темпераментным или элегическим вопрошанием мироздания.
У Гёрне свободные переходы звуковысотности, вверх – вплоть до прозрачных теноровых нот, вниз – плотно, почти до баса-профундо, плавность звучания, многообразие обертонов. А главное – уместная изменчивость вокальных настроений, передающих контрасты музыки, ее темпы, фактуры, мелодическое изобилие.
Вот, например, неприкаянная мрачность «Скитальца», спетого вначале: вечное вопрошание («Где ж ты, желанная страна, твержу со вздохом, где она?») и вечная недостижимость идеала. В одной небольшой композиции – все: вопль и лирика, рассказ и философствование. Целая жизнь и жизнь после жизни, ибо конечная цель исканий – царство небесное. Гёрне такое хорошо чувствует.
И так все время, будь то три «Песни арфиста» и «Границы человечества» на слова Гете, «Летняя ночь» на текст Клопштока, лиды на слова менее известных немецких поэтов – Майрхофера, Шобера, Лейтнера и прочих. «Напев Пилигрима» или «Счастливая любовь рыфака», «Тоска по родине» или «Зимний вечер», «Низвержение в ад» или «Вечерняя звезда» – все убеждало истинно шубертовской распевностью и вниманием к душевным тонкостям.
Что сказал Асафьев о Шуберте? Что-то про «простые естественные помыслы и глубокую человечность». Хорошее напоминание в эпоху практичности.
Майя Крылова