Заключительный концерт девятого международного фестиваля вокальной музыки «Опера априори» прошел в зале «Зарядье». Пел Владислав Сулимский, на рояле играл Яков Кацнельсон.
Сулимский – солист Мариинского театра с международной репутацией, Кацнельсон – известный пианист-полистилист, которому подвластна любая музыка.
Пианист, конечно, был концертмейстером певца. Но и сольно сыграл: «Варварское аллегро» Бартока и его же «Три венгерские народные песни из Чика», а во втором отделении – Сонату Яначека «С улицы» ми-бемоль минор.
Совместно музыканты исполнили «Библейские песни» Дворжака и «Песни и пляски смерти» Мусоргского.
Программа ведет к очевидному выводу: замысел включал диалоги авторов-новаторов 19-го и 20-го века из восточной Европы, исследующих новые принципы музыкальной динамики и народные влияния на академическую музыку, и, главное, мучительные, пограничные темы жизни. Борьбу скепсиса с верой. Душу человека в переломные моменты бытия, его страх и трагические эмоции.
Невеселые аллюзии музыки совпали с невеселыми настроениями в мире. Смерть сегодня снова пляшет и поет, а вопрошания Бога для многих людей становятся последней надеждой.
«Варварское аллегро» – еще и манифест бравады, который Барток написал в качестве мостика между французской и венгерской музыкой. Тему, взятую у Равеля, композитор взвинчивает до скорости и буйства народной пляски. Кацнельсон так и сыграл: с внезапными форте, демонстративно, броско, с сильной педалью. Каскады каденций падали, как вода со скалы.
В «Трех венгерских песнях», достаточно картинных, мы услышали и отдаленные мотивы чардашей, и «хаотичный» гомон толпы на народной ярмарке – в одноименном опусе, и любование природной красотой. Даже – в «Белой лилии» – терпкий аромат цветка.
В миниатюре «Павлин» Барток указал «рубато», что пианист сполна использовал: музыка словно красовалась, и так, и сяк, «распускала хвост». В общем, свободные обработки фольклора напомнили, что служить источником вдохновения может все. Вспомнилось: Равель написал «Болеро» после посещения металлургического завода.
Что касается Сонаты Яначека, она написана на злобу дня: это отклик на народные волнения, в ходе которых погибли люди. Позже Яначек (не единственный раз в своей жизни) сжег ноты, видимо, не считая музыку удачной, но, как известно, рукописи не горят, и знакомая пианистка сохранила две из трех частей произведения. Первая называется «Предчувствие», вторая – «Смерть». «Шопеновские» скорбные аллюзии неоромантического разлива Кацнельсон передавал так же внятно, как и оголенный нерв протеста. Собрав опус из прерывистого пульса музыки, восклицаний «аккордов судьбы» и традиции (не буквальной) «умирающего лебедя» с его тихой кончиной.
«Вокальный цикл для низкого голоса и фортепиано, написанный на тексты псалмов из старочешского перевода Кралицкой Библии, выбранных Дворжаком из Книги Псалмов Давидовых». Так аннотированы «Библейские песни», исполненные ярой страстности и ярого вопрошания. Сулимский пел про реки вавилонские, где сидели и плакали, про благоговение и спасение как будто не голосом, а гласом.
Мощному вокалу, казалось, было тесно в пространстве небольшого зала. Но гамма чувств, обнимающая разные виды экстаза и молитвенного подъема, искренне-наивный трепет верующей души (она – лирический герой цикла) допускали и «sotto voce», и внезапную нежность фактуры, столь же вокально убедительную.
Рояль Кацнельсона звучал в эмоциональный унисон: и решительно, и робко, на весь мир и интимно — просто парабола переживаний. Музыканты создали впечатление почти что оратории. Это близко к смыслу опуса.
Всем известный мрачный цикл Мусоргского представлять не надо: тут всё зависит от музыканта и певца – смогут ли они быть на уровне этого гениального сгустка человеческой трагедии? Цикл о разных ипостасях смерти, приходящей к ребенку, воину в битве, пьяному мужику на дороге и к одру больной девушки, имеет много обликов, от псевдо-ласкового до неумолимо-жестокого, от гладко-умильного до резко диссонансного. Музыковеды назвали это «своего рода камерным реквиемом», главное настроение которого – неотвратимость. Что в интимных «Колыбельной» и «Серенаде», с их ужасом исподтишка. Что в «Трепаке», с его «заплетаюшимися» мотивами.
Или в «Полководце», где неистовствует рояль, и в грохочущей битве народов торжествующая дама с косой особенно богата уловом. Ужасы войны, что еще скажешь.
Сулимский мастерски передал маскарад кончины, он же вселенский (и одновременно частный, экзистенциальный) фатум. Как и пианист, вслед за композитором ввергающий публику в мир интонационно богатой и эмоционально жуткой «смены декораций»: от тихих «уговоров» смерти до ее орущих «приказов», от хроматического кружения зловещей метели до традиционного напева «Dies irae», без которого трудно представить такую музыку.
Солист, что бы он ни исполнял, показал, чем выдающийся певец отличается от певца с просто хорошим голосом. Первый всегда помнит о содержании, второй – больше печется о форме. Сулимский практически играл моноспектакли, в каждой исполненной вещи. Драматизм переживался на первом месте. И вообще, это был один из самых продуманных концертов года. По концепции, по уровню исполнения. И то, что публике напоминали о ненужности аплодисментов между частями, пошло на пользу целостности впечатлений.
Впрочем, слушатели были заворожены и так.
Майя Крылова
Музыкальный и балетный журналист. Неоднократно эксперт фестиваля "Золотая маска".