71-й оперный фестиваль в Экс-ан-Провансе открыл новую страницу своей истории: это первое лето, программа которого составлена новым интендантом фестиваля Пьером Оди.
Знаменитый режиссер, который много и часто ставил в лучших оперных театрах, а в последнее время возглавлял Нидерландскую оперу, не кинулся подминать под себя многолетнюю историю фестиваля. Он не ставит сам, он приглашает тех коллег, чьи работы ему особенно интересны.
И программа фестиваля нынешним летом показала, что Экс в ближайшие годы будет не менее привлекательнее, чем более знаменитые фестивали в Зальцбурге или Байройте.
Последние десятилетия здесь и так работали режиссеры, дирижеры, оркестры (фестиваль арендует разные коллективы – здесь, к счастью, нет своего сборного оркестра), чьи имена давно стали знаком качества в любом театре: Клаудио Аббадо, Питер Брук, Патрис Шеро, Кети Митчелл, Саймон Макберни, Дмитрий Черняков.
В Эксе давно функционирует летняя певческая академия, которая дала путевку в большую театральную жизнь многим сегодняшним звездам французской и других европейских школ. Даже московские театры наладили связь с этим фестивалем: в Большом театре уже показали с успехом «Альцину» Генделя, а в наступающем сезоне нас ждут «Похождения повесы» Стравинского в Стасике и «Дидона и Эней» Перселла в Большом.
И хотя русская часть аудитории в Экс-ан-Провансе пока мала по сравнению с тем же Зальцбургом, думаю, что всем будет интересно в ближайшее время обратить внимание на этот фестиваль.
Кстати, почти все свои основные спектакли Экс снмает и транслирует, или потом их можно застать в других оперных театрах, которые охотно вступают в копродюсерские отношения со старейшим французским фестивалем.
В этом году хедлайнерами стали три постановки. Первая из них, Реквием Моцарта, осуществленный как полноценный спектакль, вызвала много кривотолков. И было почему.
Знаменитый итальянский режиссер и художник Ромео Кастеллуччи решил создать красочную историю о жизненном цикле, прибегая в излюбленному им средству: сакрализации музыки, созданию настоящего ритуального театра там, где сюжет невозможен.
Спектакль Кастеллуччи стал удивительным визуальным впечатлением, каждую минуту на сцене траур перемежается светом, монохромность сменяет разноцветье фольклорных костюмов какого-то балканского стиля.
В финале засыпанный торфом пол начинает медленно подниматься, зрители завороженно смотрят на то, как эта, уже потерявшая свое земное предназначение, субстанция медленно сыпется вниз. На торфе остается только младенец, играющий с цветной пирамидкой. А начинается спектакль смертью маленькой и крепенькой старушки, которая досмотрела свое последнее телешоу и выкурила последнюю сигарету, а потом легла в кровать и умерла.
Излишне говорить, что спектакль Кастеллуччи наполнен символическими предметами, а бесконечные надписи на заднике перечисляют все, что умерло на земле за миллионы лет: от трилобитов до кроманьонцев, от Мемфиса до Чернобыля, от храма Афродиты до крыши собора Нотр-Дам де Пари…
Разочаровывает немного морализаторский тон спектакля, ведь вслед за этим списком режиссер напоминает и о том, что мы все умрем. Мы и без синьора Кастеллуччи об этом тоже догадывались!
Но не в этом главная проблема спектакля. Перформансу Кастеллуччи не нужна музыка Моцарта, это визуальное пиршество может с таким же успехом идти под музыку Мадонны или рэп, ведь темпо-ритм заупокойной мессы используется постановщиком исключительно для примитивных танцев а-ля архетипические пляски наших предков.
Тем более жалко, что оркестр исторических инструментов и хор «Пигмалион» во главе с их основателем Рафаэлем Пишоном прекрасно чувствуют музыку Моцарта, они вообще большие специалисты в этом. Пигмалионцы во Франции сегодня играют роль нашей musicAeterna: молодой энтузиаст-дирижер и влюбленные в него артисты, которые всех себя отдают искусству.
Реквием не стал большим откровением, но наметил направление для нынешнего фестивального лета: поиск неоперного в опере, создание настоящего Gesamtkunstwerk, который сегодня уже не может обойтись без большого количества визуального контента разного рода.
Таким приемом сегодня, конечно же, становится прямая трансляция происходящего на сцене на экран, который позволяет увидеть в мельчайших подробностях психологический портрет персонажей, создаваемый актерами-певцами вместе с режиссерами.
Этот прием активно использовал режиссер Иво ван Хове, который поставил необычную оперу «Возвышение и падение города Махагони» Брехта-Вайля. Утопия о жизни города in the middle of nowhere, где собираются подонки всех мастей, чтобы жрать, пьянствовать, предаваться греху, драться, а главное, усыпать свой жизненный путь деньгами.
Самый смертный грех в Махагони – бедность и невозможность заплатит за содеянное. Так и происходит с главным героем, лесорубом с Аляски. Его сажают на электрический стул. Но опера, написанная в 1930 году, издевалась над зарождавшимся обществом потребления, сегодня уже вряд ли может нести в себе сатирическое начало.
Иво ван Хове создает сложный спектакль, в котором утопия подменяется съемками картины про Махагони. И знаменитый зеленый фон, который помогает в киноиндустрии и на телевидении накладывать любой фон на происходящее в кадре, становится для режиссера способом показать современному зрителю: утопия жива, она переродилась в симулякр, который люди потребляют еще больше каждый день, чем средства для поддержания жизни. Режиссер активно протестует против бездушного финала Вайля, в его спектакля смерть лесоруба оказывает влияние на людей, забывших возвышенные идеалы и этические нормы.
Ван Хове ставит сегодня в опере все чаще, и его музыкальные спектакли не отличаются эпатажем. Зато в них много тонкой психологической работы с актерами, увеличенная камерами мимика солистов Кариты Маттилы, Анетт Даш, Николая Шукоффа позволяет иначе взглянуть на их персонажей, достаточно ходульно прописанных композитором и драмтургом.
Спектакль находит больше оттенков и это отлично совпадает с замечательной музыкой, которая пестрит всевозможными приемами от классической симфонии (Теодор Адорно считал, что «Махагони» рождается из наследия Густава Малера) до прямодушных зонгов вроде The Moon of Alabama.
Оркестр «Филармония» и дирижер Эса-Пекка Салонен буквально погружают в зал в это полистилистическое действо и наслаждаются каждым тактом Вайля, что немедленно передается залу.
Предвосхищая требование некоторых читателей не трогать классическую оперу, все же осмелюсь сказать, что кульминация поиска нового в затертом до дыр музыкальном наследии в Эксе достигается в “Тоске” Пуччини.
Кинорежиссер Кристоф Оноре, известный своим фильмом “Моя мать” с Изабель Юппер, оказался большим операманом и почитателем старой оперной традиции, свою постановку он посвящает выдающейся оперной певице Кэтрин Мальфитано и в ее лице всем великим исполнительницам титульной примадоннской партии.
Оноре придумывает новую историю: старая артистка живет затворницей в богатом доме в окружении старых портретов, афиш, костюмов.
Сюда приходит съемочная группа. Они хотят снять документальный фильм о живой легенде, но постепенно съемки превращаются последовательно в мастер-класс для молодой исполнительницы партии Тоски (ее поет восходящая звезда мировой оперы, симпатичная афроамериканка Эйнджел Блю), возрождение воспоминаний тенора, который уже не молод и помнит примадонну на сцене (увы, булькающий и хрипящий наверху Джозеф Каллея), наконец, властного продюсера всей этой истории, садиста и фанфарона – таким Скарпиа предстает у Алексея Маркова.
Непростая история все время транслируется на большие экраны, перемежаясь фрагментами знаменитого фильма оперы с Мальфитано и Доминго. А в тот момент, когда Блю трогательно поет знаменитую арию Тоски, на экранах встают тени прошлого: Каллас, Креспен, Тебальди и, конечно, сама Мальфитано.
70-летняя американка всегда славилась именно драматическим талантом, но то, что она все три действия цементирует спектакль своим присутствием, а иногда даже и поет (первые реплики Тоски и еще за пастушка в третьем акте), придает версии Оноре особую убедительность.
Кинорежиссер внимательно вслушивается в музыку, весь ее драматизм не проходит даром: он исследует сам феномен звезды, показывает, как попытка заглянуть в прошлое приводят к страшным последствиям.
Третий акт превращается в заправский концерт в честь легенды. Оркестр Лионской оперы под управлением молодого и энергичного Даниэле Рустиони поднимается на сцену, артисты надевают смокинги и концертные платья. Оноре точно обращается к публике: вам не нравятся режиссеры в опере? Тогда слушайте концертное исполнение!
Удивительно, что режиссер находит в этой игре с залом много возможностей для реализации замысла Пуччини. Каварадосси картинно умирает, прижавшись к живому дереву (спектакль играют во дворе Дворца епископа, где построена прекрасно оборудованная сцена, но зрители сидят под открытым небом). А смерть Тоски заканчивается смертью примадонны, не выдержавшей напора трепетных воспоминаний.
Выход на поклоны Мальфитано в обнимку с Блю трогательно демонстрирует связь поколений на оперной сцене. Но это же становится и символом новой эпохи в истории фестиваля. Не забывая о традициях, он явно готов к обновлению и поиску нового. Что привлекает и отталкивает публику одновременно, но все равно делает фестиваль притягательным: все билеты на основные постановки в этом году были проданы.
А уже через год Экс обратится к своим истокам: в 1948 году здесь была поставлена опера “Так поступают все женщины” Моцарта. С тех пор каждый интендант старается осуществить постановку этой оперы: пока по неофициальным данным, в следующем году она поручена Дмитрию Чернякову чей “Дон Жуан” несколько лет назад был даже повторен, что не так часто случается в Эксе.
В общем, цены здесь ниже, чем в Зальцбурге, постановки не менее интересны, музыкальная составляющая сильна, а Аэрофлот теперь напрямую летает в ближайший аэропорт Марселя.
Возможно, стоит теперь обратить внимание на фестиваль в Эксе, как на серьезного игрока европейского фестивального движения!
Вадим Журавлев, канал “Сумерки богов“