Участник Grand Piano Competition Петр Акулов — о детстве, любимых пианистах и ценности трудолюбия.
— Петр, мы общаемся в преддверии Grand Piano Competition. Изучив вашу творческую биографию, можно сделать очевидный вывод, что конкурсант вы опытный. Есть ли у вас своя методика подготовки к такого рода серьезным музыкальным конкурсам?
— Я стараюсь готовиться к конкурсу очень серьезно, поскольку примерно представляю, что ожидают жюри и слушатели от его участников. А вот соответствовать этим ожиданиям — самое сложное. Это связано как с большой конкуренцией среди участников, уровень игры которых год от года только растет, так и с профессиональными перспективами, которые конкурс открывает для молодых музыкантов. В общем, мероприятие сложное и очень ответственное.
В моей системе подготовки нет ничего особенного: грамотно распределять усилия при работе над всей программой, как сольной, так и с оркестром. В общем — готовлюсь, как и все пианисты: много и часто занимаюсь вместе с моим педагогом и самостоятельно.
— Престижные музыкальные конкурсы дают музыканту концерты, ангажементы, новые возможности. А вам, как человеку, помогает конкурсный опыт в реальной жизни? Чему вас научили победы и поражения?
— Победы в конкурсах, безусловно, воодушевляют на новые творческие свершения, но поражения не менее важны, потому что дают хорошую мотивацию, можно сказать, спортивную злость!
Тем не менее, конкурс есть конкурс, и нужно уметь принимать любые результаты — какими бы они ни были. Любые состязания хороши в первую очередь своей непредсказуемостью.
— Такое взвешенное и взрослое отношение к конкурсам было у вас изначально, или оно появилось с опытом, путем проб и ошибок?
— Такое отношение, конечно, приходит с опытом. Участие в конкурсах помогло мне понять, что в музыке очень много непредсказуемого. Поэтому важно умение найти общий язык как с роялем, так и с публикой.
— Поделитесь, пожалуйста, что изменилось в вашем восприятии конкурсов.
— Отношение меняется с каждым годом и каждым конкурсом. Раньше мне казалось, что конкурс — это как рыцарский турнир, соревнование «быстрее, выше, сильнее», как на Олимпийских играх.
Сейчас приходит понимание, что, играя на конкурсе, нужно забывать, что это конкурс. На первый план выходят совсем другие качества: погружение в замысел композитора, глубина и краски интерпретации произведения, взаимодействие с публикой.
Это своего рода соревнование с самим собой и композитором, попытка найти с ним общий язык.
— «Соревнование с композитором» — интересно. Это как понимать?
— Наверное, я неправильно подобрал слово. Конечно, это не соревнование, а скорее диалог, взаимодействие и попытка понять оригинальный замысел композитора, который он вложил в свой текст.
— Какое произведение из конкурсной программы вам далось труднее всего?
— Если говорить о сольной программе, я бы выделил Скерцо из сюиты «Сон в летнюю ночь» Мендельсона – Рахманинова. Действительно очень трудное многослойное произведение. Сыграть его качественно — это уже невероятно сложная задача: просто попасть во все ноты. А ведь это только начало, потому что рояль должен зазвучать, как целый оркестр, со всеми красками, интонациями, штрихами.
И вот, после решения всех технических задач, начинается самый сложный этап, связанный с осмыслением произведения. Не уверен, что этот процесс вообще может когда-нибудь завершиться.
— Чье исполнение или запись этого сочинения вдохновляет вас? Чье исполнение вы считаете эталонным?
— За время подготовки я прослушал очень много записей выдающихся пианистов, таких как Николай Луганский, Евгений Кисин, Бенно Моисеевич.
И все же есть одна запись, которая не дает мне покоя, будоражит мое воображение — исполнение Эмиля Григорьевича Гилельса. Это мой кумир. В его исполнении есть необыкновенная задумчивость, которая, наверное, не так хорошо подходит для формата конкурса — где нужно показывать виртуозность, внешние качества.
Эмиль Гилельс — один из немногих, кто в своей интерпретации не пытается «все успеть», а напротив — рассказывает все как драматическое произведение, которое развивается по определенному сценарию. Насколько я знаю, запись была сделана в 1949 году, еще молодым Гилельсом.
Примерно в то же время им были сделаны другие блестящие записи, в том числе «Венгерская рапсодия» № 6 Листа, которая тоже есть в моей программе. Я бы очень хотел приблизиться в своей игре к тому, что делал в начале века Гилельс.
— Вернемся в недалекое прошлое. Вы начали занятия музыкой с хоровой капеллы, позже стали заниматься на фортепиано.
— Да, несколько недель я действительно пел в хоре, но после этого ушел в фортепианное искусство.
— Чем обусловлен выбор именно этого инструмента?
— Даже не могу ответить на этот вопрос. Наверное, в моем ДНК записано, что фортепиано — мой любимый инструмент. Не я выбрал фортепиано, а фортепиано выбрало меня.
— Кто ваши любимые исполнители современности?
— Мне нравятся очень многие музыканты. Выделить кого – то одного — неразрешимая задача. Их бесконечное разнообразие, пожалуй, — главное достоинство.
— А если говорить о пианистах прошлого?
— Самые любимые — пианисты XX века и, конечно, Эмиль Гилельс, о котором мы уже говорили. Если выбирать кого-то еще, начинается внутренняя борьба, потому что многие играют восхитительно.
Мне нравится, как играл Гленн Гульд, румынский пианист Дину Липатти, его записи Шопена, Грига, Моцарта, Баха. Мне кажется, это невероятный пример изящества и аристократизма.
Один из любимых — французский пианист Самсон Франсуа, который записал, если не ошибаюсь, все опусы Шопена для фортепиано и сделал это настолько по-живому, что эти интерпретации не покрылись патиной и воспринимаются очень свежо и интересно. Обожаю слушать в его исполнении скерцо, баллады, ноктюрны, мазурки… Он также записал все работы Дебюсси и Равеля.
— О таких детях, как вы, которые с самого детства профессионально занимаются музыкой или спортом, у которых каждый день расписан буквально по минутам, говорят, что у них не было детства. Возможно, вы опровергнете это мнение — а может, и подтвердите. Каким было ваше детство?
— Все, как известно, оценивают события по-разному: сколько людей — столько и мнений. Одни считают, что детство — это чтение книг, игра в футбол и школа. С другой стороны, большинство считает, что детство — это то, что ребенок выбирает сам.
Люди, которые сами выбрали музыку, не вправе быть недовольными — их никто не заставлял этого делать. В этом плане я считаю, что у меня детство, конечно, было. Если бы я чувствовал, что не люблю делать то, чем занимаюсь, не наслаждался каждой минутой за роялем — я просто бы не играл. Конечно приходилось всегда много заниматься, но это не мешало мне смотреть кино, ходить в театр, гулять и даже путешествовать. Инструмент, правда, всегда присутствовал.
Я люблю заниматься музыкой и делаю это не из-под палки. Мои родители всегда недвусмысленно давали мне понять, что это мой собственный выбор. У меня было прекрасное детство, и иногда я очень жалею, что оно так быстро закончилось. Но приходится идти вперед, и сейчас я нахожусь в том самом переходном возрасте, когда детство заканчивается, и нужно вглядываться в завтрашний день.
В целом, я очень доволен своей жизнью. Как бы я попал на Grand Piano Competition, если бы мое детство было другим?
— Если бы у вас была возможность попросить любого композитора написать для вас произведение. К кому бы вы обратились?
— Это очень сложный вопрос. Не могу сказать, что у меня есть один любимый композитор, но наверное я бы все-таки обратился к Людвигу ван Бетховену. Это никак не умаляет значения гениев Листа, Рахманинова, Баха, Моцарта, Мендельсона, Грига, Чайковского и других великих композиторов, но Бетховен для меня является чем-то особенным. Поэтому я бы обратился в Бонн к Бетховену.
— Назовите несколько качеств, которые вы цените в людях прежде всего.
— Я ценю в людях чувство юмора, это своего рода щит. Я не имею в виду умение рассказать смешной анекдот, скорее — способность посмеяться над ситуацией, абстрагироваться от серьезности. Люди с юмором всегда готовы мыслить позитивно.
Второе — я очень ценю людей, которые способны и готовы войти в положение другого человека, видеть мир чужими глазами.
И третье — я очень ценю людей трудолюбивых. Не просто ценю — я ими восхищаюсь, ведь трудолюбие — то, что движет миром. Трудолюбие спасет человечество, лень — страшное дело.
Наконец, я бы назвал умение не сдаваться. Я бы очень хотел развивать эти качества у себя, пока не всегда успешно.
— Что бы вы написали себе в послании, которое прочтете через десять лет?
— Как хитро, интересно. Мне казалось, что нужно писать себе послание в прошлое.
— Тогда в прошлое и в будущее.
— Если бы я писал десять лет назад, то мне было бы четыре. Я бы написал, себе, что через год в твоей жизни появится музыка, и ты обретешь путь, по которому сможешь идти. Не расстраивайся, Петя, через год у тебя появится возможность заниматься музыкой.
А у себя двадцатичетырехлетнего я бы спросил, как протекает моя жизнь, как получается, побеждаю ли я в конкурсах, какую программу играю. Попросил бы прислать свои записи.
Очень интересно, что будет со мной через десять лет. Если бы я знал, что письмо не придет, я бы, наверное, написал, что если все не так, как ты представляешь, все равно не нужно сдаваться, не нужно отчаиваться, а нужно смотреть вперед и писать послание себе тридцатичетырёхлетнему.
Беседовала Татьяна Плющай