Роман Насонов, доцент кафедры истории зарубежной музыки Московской консерватории, музыковед, культуролог и просветитель, написал книгу «Музыка: диалог с Богом. От архаики до электроники». Она вышла в издательстве «Никея».
Тема книги дана сразу, в емком названии, предполагающем, что композиторы всех времен и народов, так или иначе, в этот диалог вступали. Впрочем, автор оговаривается, что рассматривал лишь европейскую музыкальную парадигму, намереваясь проследить истоки и бытование именно христианской музыкальной традиции, во всех ее противоречиях.
Концерт-презентация новой книги Романа Насонова пройдет в Москве
Это не значит, что книга предназначена исключительно христианам. Совсем наоборот. Это не пособие для верующих, не учебник и не научная монография. Автор не раз подчеркивает, что его труд писался для всех. Как познавательный, легко, но не легковесно написанный, местами пристрастный (автор не скрывает своей веры) и одновременно взвешенный рассказ о том, как со времен античности до начала двадцать первого века создатели музыки по-разному вопрошали мироздание, примиряясь с ним или протестуя против него.
Попытка
«услышать в лучших музыкальных произведениях… опыт христианской европейской цивилизации в его развитии — вплоть до наших дней…».
И если вы атеист или агностик, но отдаете себе отчет в том, что история музыки веками была связана с определенной религиозной идеей, долгое время – очень сильно, и связана и сегодня, при всей современной, как выражается автор,
«диффузности религиозных взглядов, их размытости и конформизме»,
вам книга будет важна и интересна.
Конечно, за недостатком места по истории музыки пришлось пройтись пунктирно. Но этот пунктир дан в рамках цельности, в границах идеи
«музыка как один величайших духовных даров, которыми мы обладаем».
Ключевая идея глубоко эрудированного автора – неизбежное единство формы и содержания. Долгое время внутренняя структура музыки, начиная со средневекового многоголосия,
«отражала представления людей о конечном торжестве справедливости и смысле исторического времени».
А когда в европейском мышлении возникли сомнения в таком торжестве, музыкальные формы это сразу отразили.
В авторский путеводитель входят очерки о композиторах нескольких веков, предваряемые рассказом о «безымянном» периоде истории музыки.
В первой главе Насонов разбирает понятие «экстаз» применительно к архаическим культурам и касается роли звукового оформления экстаза. Плавно переходя к античности, нам напоминают, что
«само слово «музыка» имеет древнегреческое происхождение, как и многие важнейшие музыкальные термины».
«С осознания и теоретического описания различных видов звукоряда в музыке начинается цивилизация»,
— утверждает автор, а
«практически в любой высокоразвитой культуре древности теоретическая модель музыкального строя служит эталоном структуры космоса».
Из этого выстраивается цепочка преемственности, определившей многое в последующие столетия европейской музыки, хотя, конечно, уже в иных ментальных обстоятельствах. По дороге мы останавливаемся на жанрах фольклора и музыкальной стороне обрядов, связанных с возможностью растворить личный опыт «в опыте всеобщем и вневременном».
Собственно говоря, все дальнейшее повествование будет вариациями на эту глобальную тему.
Переходя к средневековью, Насонов напоминает, что качество музыки связано со способностью
«сложно и оригинально структурировать течение музыкального времени, наполняя ее уникальной интонацией».
Развернута панорама развития от восьмого до четырнадцатого веков, когда музыка христианского богослужения – в неизбежной эволюции – определяла эпохи, но не была единственной формой музицирования: мирские и полу-мирские развлечения звуками тоже занимали умы.
Важно помнить также, что мы сегодня слушаем церковную музыку как концертную, и есть неизбежная разница восприятия. Так что сегодняшним слушателям, грезящим о красоте композиций, в идеале стоит делать «поправки на ветер».
Рассуждая о полифонии, менестрелях, григорианском хорале, схоластическом интеллекте, изоритмии и прочих интересных вещах, автор показывает расцвет музыкальной мысли в ее «двойной оптике». И как следствие веры в конечную разумность мира, и как «фундамент» ренессансной эпохи, в которой растет «критическая рефлексия», парадоксально выраженная как в «обмирщении» музыки, так и в дальнейшем развитии сакрального искусства.
Разговор о мессах и мадригалах, мысли об «абсолютной музыке», лютеранских гимнах и хроматических гармониях подводит к выводу о времени, в котором
«люди открыли возможность сублимировать свою чувственность в музыке».
Эта дорога вела как к небу, так и к «музыкальному нигилизму» следующих эпох.
Но прежде нигилизма случилось изобретение оперы, барочные аффекты,
«представление о человеке как о существе, охваченном страстями»,
оратории и «философия страдающего человека» («Орфей» Монтеверди), которая, так или иначе, «прорастет в новоевропейское искусство».
Читать это интересно, потому что автор убедительно обрисовывает рождение важной парадигмы – «метафизики несчастья», на которой во многом будет строиться музыка наших дней. Орфей как предтеча экзистенциального протеста – хорошее поле для размышлений.
В книге нет нотных примеров и мало музыкальных терминов, но в конце дан список из 46 названий: это музыка, которую стоит послушать в контексте рассуждений автора. Среди них – баховские пассионы и Месса си минор, оперы Глюка и Моцарта, Вагнера и Римского-Корсакова, фортепианные сонаты и симфонии Бетховена и многое другое.
Список на первый взгляд разнородный, но только на первый взгляд. Бах и Лютер, протестантские упования и «молитва музыкой». Теодицея Глюка, его мотив тяжести человеческого удела, замешанный на античных сюжетах. Глубины Моцарта через его пресловутую легкость («насколько трудно сочетать глаголы «казнить и помиловать»), романтические бездны Бетховена («судьбы мира решаются именно внутри человека»), эсхатологические мистерии немца Вагнера («страдальческий и великий») и ответы на те же вечные вопросы русского композитора, создателя «Снегурочки» и «Китежа».
При этом автор не делит музыку на религиозную и светскую. Он знает, что «партийность» неуместна, коль речь идет о духе.
Одна из главных гипотез книги –
«европейское музыкальное искусство формировалось по мере того, как «мобилизационная готовность» снималась и Второе Пришествие откладывалось на неопределенное время»,
и эта гипотеза многое объясняет. Как и размышления автора не только о привычной смычке «красота- духовность», но и о том, что вещает «некрасивость».
Двадцатый век представлен именами Шостаковича, Штокхаузена, Мессиана, Циммермана и Тавенера. Многие, наверно, найдут перечень неполным: где, например, Шнитке и Пярт? Хотя с тем же успехом можно спросить – а где в прежних главах Шютц и Палестрина, Гендель и Чайковский?
Имя Шостаковича в контексте книги весьма показательно. Ведь отрицатели всегда крепко связаны с предметом отрицания. Так драматические режиссеры-новаторы двадцатого века отрицали реалистический театр в ярой полемике, ни на секунду не забывая о его существовании. И так художники-модернисты писали невиданные прежде картины, помня о прежних столетиях реалистической (или «реалистической») живописи.
«Сопротивление низменным инстинктам больного общества»
и защита человеческого достоинства у Шостаковича –несомненно, разговор о вечности.
«Мужество атеиста, противостоящего и равнодушной целесообразности природы, и злому абсурду человеческого сообщества»
– не менее (а для многих людей – еще более) важно для понимания духа времени, чем «музыкальный томизм» католика Мессиана (глава о нем называется «На службе у Святой Троицы»). Или депрессивно-кризисный авангардизм Циммермана («рефлексия зла»). Как и космически-глобальная «игра в бисер» Штокхаузена, и прямые религиозные искания Тавенера.
И не будем забывать: главное, что их объединяет – огромная личная талантливость. Верующий человек скажет – дар Божий.
По просьбе издательства Насонов включил в книгу главу о массовой культуре, где, в частности, говорит о рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда». Оценивая творение Эндрю Ллойда Уэббера как соответствующее «высоким стандартам европейского театра» и «остроумную притчу о шоу-бизнесе», автор вспоминает и о мюзикле «Кошки», в котором, по мнению рассказчика, главенствует «мотив мистического избранничества».
Нашлось в главе место и для «Юноны и Авось» Рыбникова, с его «привлечением в спектакль православной музыки в роковой обработке», и феномену идолопоклонства (он же – культ звезд), и размышлениям на тему разного рода протеста и конформизма.
«Возможно, важнейший вывод, к которому приводит нас осмысление истории рока, заключается в том, что громкость и крик – далеко не главные признаки бунтарства»,
— пишет Насонов.
Достоинство книги, о котором написал в фейсбуке композитор Сергей Ахунов:
«Для меня она обладает одной особенностью – в какой-то момент ловишь себя на мысли, мол, ну да, это я знаю, это понятно, и как будто вот сейчас начнешь пролистывать дальше, и вдруг появляется созвучная тебе, совершенно нетривиальная мысль».
Кстати, не обязательно во всем соглашаться с автором. Книга написана так, что дискуссии по творческим и мировоззренческим вопросам, в ней затронутым, возможны и неизбежны. И это одна из главных удач: труд Насонова не провоцирует догматизм.
В послесловии автор иронически перечисляет модные догмы о «хорошем и плохом» в музыке, сводя к нулю важность однобокости. И никаких противопоставлений типа «добрые старые времена» и духовный упадок наших дней.
Как пояснил автор в интервью, «диалог с Богом» продолжается до тех пор, пока композиторы задаются вопросами, на которые заведомо нельзя получить ответа», иначе «в конечном счете мы самоизолируемся в мире собственных «благочестивых» фантазий».
Возможно, в будущем, расширенном и дополненном труде (о котором у автора есть мечты) Роман Насонов продолжит рассказ о «стремлении постичь непостижимое». Ведь история безбрежна. И музыка не кончается.
Майя Крылова