Размышления и воспоминания о барышниках и контрамарочниках, 12 спящих девах, публике и билетах, Берлине и привычках князя Долгорукого, полиции и градоначальнике, а также о плодовитой Рахили.
Хвалить театр — это одна оценка, добровольно нести в театральную кассу деньги — это другая оценка, переплачивать же за места ещё и барышникам — это уже совсем иная оценка театральных представлений.
Этот последний способ оценивать представления, теперь уже более не практикующийся, подвергался в своё время всяческим нападкам и долгой, хотя и безрезультатной войне.
Мои предшественники по управлению бывшими императорскими театрами проделали довольно полный и разнообразный курс борьбы с барышниками.
При директоре И. Всеволожском завели такой порядок получения билетов.
Каждый, желавший получить билет в императорские театры, отправлял по почте открытку на имя заведующего кассами с приложением своего адреса.
Касса сортировала эти открытки, и те корреспонденты, которые были признаны достойными удовлетворения, получали по почте ответ, что им на такой-то день в кассе будет оставлен билет.
Не знаю точно, какой мудрый Соломон способ этот придумал, но результат получился совершенно неожиданный.
Барышников получилось ещё больше, жалобы на неполучение билетов удвоились.
Штаты театральных касс соответственно с этим были увеличены втрое. Говорили даже, что петербургский почт-директор представил грандиозный проект об увеличении штата почтальонов, ибо их не хватало разносить все эти театральные открытки.
И если обыкновенный смертный отправлял в дирекцию одну открытку на получение места, — более опытные и смышлёные барышники посылали по десяткам открыток и совершенно легальным способом стали получать ещё большее количество билетов.
Кассирши, по ночам разбиравшие эти открытки, получили от публики название «двенадцать спящих дев», так как, усталые и сонные, всё путали.
В результате столь остроумно задуманный способ уничтожения барышников привёл к совершенно противоположным последствиям.
При директоре кн. С. М. Волконском придуман был другой способ, не менее остроумный и верный.
Каждому покупающему билет в театр разрешено было продавать не более двух мест, а чтобы не заставлять публику ночами простаивать в очередях у театральной кассы, решено было раздавать подходящей публике номерки.
Эта щекотливая миссия была поручена столичной полиции. Кажется, уж придумано было хорошо: продаёт дирекция, проверяет полиция. Комар носу не подточит.
Но тут вскоре обнаружился дефект. Полиция, сначала сокровенно и робко, а потом довольно открыто стала номерками этими торговать.
Таким образом появился второй кадр барышников.
Публика, вначале с благодарностью встретившая нововведение, улучшенное ещё полицией в том смысле, что номерок можно было купить дёшево и без хлопот, довольно скоро, однако, заметила, что полиция продавала больше номерков, чем в кассе было продажных билетов.
Билеты же по-прежнему стали попадать опять к барышникам, но теперь барышники были вынуждены продавать их по новой, увеличенной таксе, в которую, кроме гонорара барышникам, включался ещё гонорар полиции, раздававшей номерки. Эта новая такса никого не удовлетворила. Жалоб стало возникать так много, что подобный способ продажи пришлось совершенно прекратить.
Министр двора, заваленный постоянными жалобами, спрашивал меня, что же наконец надо придумать, чтобы уничтожить барышничество. Я отвечал, что есть один простой и верный способ.
— Какой же? — спросил Фредерикс.
— В Мариинском театре поставить одну из опер Кюи или «Жизнь за царя» с дублёрами, в Александринском — трагедии Софокла или Еврипида или «Ревизора» тоже с дублёрами.
Репертуар будет образцовый. Но могу точно гарантировать, что барышников не будет ни около театра, ни в соседних переулках, — они совершенно исчезнут, и чем хуже театры будут играть, тем нам будет покойнее.
— Да, — отвечал министр. — Но ведь тогда сборы будут плохие. Это невыгодно.
— Очень плохие, ваше высокопревосходительство, и очень невыгодные как для нас, так и для барышников.
— Значит, по-вашему, нет никаких средств бороться с барышниками, — возразил Фредерикс.
— Положительно никаких. Скажу вам даже больше. После долголетнего моего опыта я пришёл к убеждению, что никакого зла театру барышники не делают, а опытные из них такие знатоки театра и публики, что они сразу, как оракулы, могут предсказать будущий успех как авторов, так и артистов, и постановки, и если на премьерах барышников около театра нет — это признак совсем плохой.
В Петербурге барышникам помогает общество, начиная с самых скромных и бедных граждан до членов яхт-клуба и великих князей включительно. Помогает барышникам и полиция. Что же против всего этого может сделать дирекция, — главная забота которой заключается в том, чтобы давать хорошие спектакли. Работа дирекции кончается у окна кассы. Окно это должно быть открыто настежь, — что совершается с билетами дальше — уж не её дело.
Да и хорошим барышником не так просто быть!
Надо отлично знать, когда, где и кому билеты выгодно продать. Надо превосходно знать театр и посещающую его публику, и если за какой-нибудь билет барышник наживёт 10—20%, то за билет, который захочет купить молодой человек, начинающий ухаживать за молодой балетной птичкой, то с этого опытный барышник возьмёт не десять процентов, а все сто.
Тоже по разной таксе возьмёт он с приезжего провинциала и с гражданина, приехавшего с дамой в театр перед самым началом представления. Всё это надо знать, и уметь не только билет купить, но особенно выгодно его продать.
Какая может быть борьба с барышниками?! Единственное — если барышник пойман с пачкой билетов около самого театра — их у него надо отобрать и сдать в кассу для вторичной продажи.
Так мне пришлось однажды сделать, когда в Москве был царь, и когда министр внутренних дел Плеве обратился ко мне с просьбой достать ему три билета или ложу в Большой театр. Я позвал заведующего кассами, тогда чиновника Л. Бриллиантова, и просил его эти билеты достать. Он мне объявил, что все билеты проданы. Я отвечал, что, наверное, у барышников билетов сколько угодно, и я удивляюсь, как он, опытный заведующий кассами, может думать, что билетов нельзя за деньги достать.
Сам я отправился в кассу. На площади мне встретился неопытный молодой барышник, на вид непрофессионал, и, не зная меня в лицо, предложил мне билет в Большой театр, уверяя, что сегодня интересное представление в высочайшем присутствии. Я стал торговать билеты. Он по неопытности вынул целую пачку, штук 20. Я подозвал стоящего у артистического подъезда сторожа, барышника привели в театр и билеты отобрали. Он даже не особенно протестовал, просил только его не обыскивать и не сообщать полиции. Но билеты у него оказались неподходящими, все были самых верхних ярусов.
Вернувшись в контору, я опять вызвал Бриллиантова, всё это ему рассказал и потребовал, чтобы он достал билеты.
Через час билеты для Плеве были доставлены. Конечно, не будь барышников — билетов на такой особенный спектакль, с участием Шаляпина и Собинова в «Лакме», за два часа до спектакля достать было бы невозможно.
Пришлось мне напомнить министру о той борьбе, которую я так энергично вёл в Москве в начале управления моего московскими театрами, но не с барышниками, а с их антиподами — контрамарочниками.
В оперу и балет Большого театра ходили за деньги, ходили плохо, ещё хуже в Новый театр — театр без репертуара и без труппы. Когда в него входили, то казалось, что он наполнен по крайней мере наполовину или на три четверти. Особенно, казалось, были заняты дорогие места партера и ложи, но, когда я посылал в кассу за справкой о сборе, — сбор оказывался весьма плачевным и, по объяснению заведующего кассами, большая часть публики состояла из контрамарочников.
Я тогда не умел ещё по виду публики определять, кто наполняет театр — платная публика или даровая. Опытность эта явилась впоследствии, когда, входя в зрительный зал и бегло оглянув театр, я мог довольно точно определить сумму сбора, независимо от того, все ли места заняты или нет.
Контрамарочная публика имеет своего рода отпечаток. Она какая-то снисходительная, добрая, благодарная — так и видно, что дарёному коню в зубы не смотрит.
Да и по одежде, манере держаться, можно было заметить известные особенности. Большинство друг с другом знакомы, — среди них сидят и артисты — многие сидят на дорогих местах в пиджаках, и дамы одеты несколько по-домашнему, и соседи друг с другом оживлённо разговаривают.
И вот, когда в Москве стали особенно злоупотреблять выдачей контрамарок — я стал протестовать и придумывал драконовские законы для контрамарочников.
Стали давать их именными, не больше определённого количества на одно лицо — учредили строгий контроль и проверки и т.п.
Театральные старожилы, однако, мне говорили, что напрасно я так преследую выдачу контрамарок. Театру это не только не вредит, но может даже приносить пользу — но я считал, что меня проводят и околпачивают и этому не верил — и строгости удвоил. И вот после всех этих мер я однажды вошёл в Новый театр — вошёл и — о ужас! — театр был почти пуст и, конечно, впечатление производил удручающее.
Если в такой театр попадут платные зрители, то и эти последние закаются в него ходить, как бы там ни играли и что бы там ни давали. Пустовавшие по бокам ложи напоминали старческий рот без зубов.
Когда я прошёл на сцену, молодые артисты объявили мне, что играть при пустом театре совершенно немыслимо, и если контрамарочников не будут пускать, театр совершенно не будет посещаться публикой, ни один даже провинциал туда при подобной обстановке не заглянет.
Доводы эти показались мне разумными и убедительными. Я махнул рукой на контрамарки и был уже доволен тем, что были охотники ходить даром. Будет ещё хуже, если публику придётся нанимать!
Театру необходимы и контрамарочники, и барышники. Без них не обходится ни один театр, ни у нас, ни за границей, и если уже выбирать, то, конечно, барышники лучше, ибо они верные показатели, что театр попадает в самый центр интереса, внимания и потребностей публики.
Барышники — это самая дешёвая и верная реклама театра.
А угодить так, чтобы у вас ни барышников, ни контрамарочников не было — это всё равно, что продавать на железнодорожной станции ежедневно такое точно количество мест, которое находится в составе поезда.
К этому идеалу можно только стремиться, никогда его не достигая.
У театра же главное стремление должно быть сосредоточено исключительно на давании хороших представлений.
Большой театр подсчитал миллионные доходы билетных спекулянтов
Одно время я думал, что барышничество так развито только у нас — в Петербурге и Москве, но, побывав в театрах Европы, я убедился, что везде, где дают хорошие представления, бывают и барышники.
В этом отношении особенно поразил меня Берлин.
В одно из моих посещений Берлина я захотел попасть в оперу, и днём, проезжая мимо театра, остановился у подъезда в кассу. Давали оперу «Die Weisse Dame».
Барышники подскочили ко мне с предложением купить у них билеты. При этом они мне объявили. что представление особенное: сегодня день весеннего парада войск — половина театра отдаётся военным — а другая часть продаётся. На спектакле будет присутствовать император Вильгельм, и идёт его любимая опера.
Я был рад попасть на такой особенный спектакль и хотел уже купить у барышника билеты, но он заломил с меня по 14 марок за 12‑й ряд. По немецким ценам мне это показалось дорого, и я пошёл сначала в кассу узнать цену. Каково же было моё удивление, когда в кассе билеты оказались, и цена была 8 марок за билет.
Вся эта сцена с барышником происходила на виду близ стоящего шуцмана. Значит, и тут то же самое, — думал я, — даже, пожалуй, ещё хуже. У нас барышники торгуют билетами, когда в кассе их нет, а здесь торгуют и тогда, когда они в кассе не распроданы. Прослушав вечером оперу, я был удивлён ещё больше, что у театра были барышники — но совершенно ясно понял, почему в кассе не были распроданы билеты.
На дирекцию министру жаловались письменно и устно, всегда и во всяких случаях — когда было много контрамарок, и когда их стали выдавать мало, ибо по контрамаркам любят ходить не только артисты и бедные люди и их родственники, но и богатые и знатные.
На барышников министру двора жаловались, когда они были — стали жаловаться и тогда, когда их стали преследовать — разница была только в категории лиц, которые жаловались.
Когда одно время на барышников в 1904 году открыто было свирепое гонение — министр двора, вернувшись из яхт-клуба, мне рассказывал, что там многие из членов клуба на него напали за то, что он разрешил дирекции преследовать барышников.
Генерал-адъютант князь Н. Долгорукий стал уверять министра, что это безобразие гонять от театра барышников — лично он не мальчишка, чтобы ночи стоять у кассы в ожидании билета, а между тем дирекция умными своими распоряжениями хочет его заставить это сделать.
«Я привык,
— говорил кн. Н. Долгорукий,
— получать билеты в тот самый день и вечер, когда я решил идти в театр. Всё было отлично устроено: билеты имел у себя швейцар яхт-клуба или я покупал билет около самого театра у барышника — переплачивая какие-нибудь 2—3 рубля за билет. Всё это было просто и удобно.
Теперь объявляют мне в театре, что барышников разогнали и продавать билеты им строго запрещает полиция. Но и это вздор. Городовой, стоящий у подъезда, видя мое безвыходное положение, конечно, сжалился надо мною и указал мне трактир в Толмазовом переулке, где дежурят барышники, и мне пришлось городовому дать рубль и самому идти в трактир за билетом, ибо городовой окончательно отказался идти сам, сказав: „Боязно, пристав может узнать“.
Вообще Теляковский занимался бы лучше театрами, а не барышниками — это уже наше дело — общественное, и мы друг другу помогаем — барышники нам, а мы — им».
Я как-то рассказал министру мой последний разговор с градоначальником Драчевским, который пытался мне доказать, что полиция отлично знает всех барышников и за ними следит. Я доказывал, что знать-то она, может быть, и знает, но от этого в общем ни холодно, ни жарко.
Разговор происходил в театре, распространяться было неудобно, и Драчевский вскоре заехал ко мне, в дирекцию, чтобы о барышниках побеседовать. Мне заведующий тогда кассами Н. Шишко дал адрес и номер телефона одного барышника, жившего на Гончарной.
При Драчевском я позвонил этому барышнику по телефону; — у него оказались самые разнообразные места в Мариинском театре. Драчевский обещал навести справки.
Долго он ничего мне не сообщал. Но в следующий раз, когда я его встретил в театре, он мне сообщил, что справки его полиция навела — оказалось, что я был введён в заблуждение — это был не барышник, а частный известный полиции любитель театра. У него большая семья, и в тот день, когда я с ним говорил, заболела его жена и он в театр не поехал, а потому и продавал билеты.
— Да, — отвечал я, — и, вероятно, очень большая семья. Так человек примерно тридцать — сорок, и жена у него вторая Рахиль.
В это время дали знать, что к театру подъезжает царь. Я пошёл его встречать.
Продолжать разговор с градоначальником было бесполезно — я убедился, что он на верном пути, ибо полиция ошибаться не может и его, градоначальника, не проведёшь так легко, как кажется.
Да и вообще всё это было моим заблуждением. Очевидно, полиция тут ни при чём — всё это одно моё пылкое воображение — уж кому и знать как театральных барышников, так и столичных обитателей, как не града сего начальнику.
Всеволод Теляковский. Источник: журнал «Театр», Пг, 1924, № 5—6. Электронная библиотека СПб ГБУК «Санкт-Петербургская государственная театральная библиотека»
Благодарим нашего читателя за расшифровку материала со скана.